Если в Степном кремле был имперский дворец, где монгольские ханы оставляли свои семьи, то где остатки защитных сооружений? Ничего такого. Базар в голой ровной степи. В современном Хархоруме прописаны 9.439 человек.
Я, желавший увидеть хотя бы свежие раскопки древней столицы, был экстремально разочарован. Решили иметь свою древность. Но это не древность.
Дул ветер с пылью. Последние монголы уходили из своего Степного кремля.
Монголия / Буддизм / 2019 год
Там, в Хары-Хурам, в монастырях, давно оккупированных буддистами, после кого-то, кто там находился совсем недавно, в каждом помещении были свой куратор и свой гид. Гид это был по большей части худой ещё юноша в очках, увлечённо рассказывающий о скульптурах и рисунках в этом складе случайных вещей, которые ему (или им) удалось притащить и сгрузить здесь.
Я не уверен, что все эти якобы божества были буддистскими; у меня такое впечатление, что половина их вовсе не была буддистскими. То, что они не европейские, было понятно, но, может быть, индонезийскими или ещё откуда из Азии. «Индийский импорт» — презрительно поименовал я аляповатые картинки и позолоченные скульптуры. Стены из кирпича отдавали и сыростью, и запустением. Может быть, до того, как стать буддистскими монастырями, это был склад. Ну, какого-нибудь купца, привозившего в Монголию сахар-спички-соль?
Сколько божеств в буддизме? А вряд ли кто знает. Тысячи — это точно. Учителей буддизма — десятки, а то и сотни тысяч. Многие из них напридумывали своих божеств.
Лес непролазный божеств.
Ну вот, в тех помещениях, где буддисты ещё не обустроились как следует, они прилепили или прикололи к стенам несколько аляповатых картинок, предполагая, что когда обустроятся, то притащат ещё скульптур и рисунков. Как в антикварном магазине, они будут стоять и на полу, и на подставках, большей частью страшные рожи. Такие страшные рожи могли придумать только язычники, те боялись своих идолов.
Я вспомнил отель, в котором мы остановились в Улаан-Баатаре, и подумал, что отель этот — куда больший храм, чем буддистские монастыри. Это храм шестидесятых годов, с золотыми обоями и вишнёвого густого цвета мебелью из тяжёлой формики. Ненужно тяжёлой мебели, там у меня лежал на соседней кровати режиссёр, взаправдашний бурят, старый, немного говорящий и по-монгольски. Интересно, что, пересёкши границу с Монголией, он попросил нас больше не называть его Сергеем, а называть его бурятским его именем, которое тоже начиналось на «С».
Монголия / Юрта
Под монгольскими звёздами в полсотни шагов от легендарной реки Орхон, где, по преданию, купались дети Чингиз-хана, вот и наша юрта. Я выбрал себе ребят поспокойнее, не угадал только с Хаски — он пришёл в юрту заполночь.
Снаружи стоит — похожа на палатку. Но таинственная. Внутри — кровати, в нашей, по-моему, было пять.
И жуки. Такие, с ноготь величиной или с полногтя. Монголы сказали нам, что это ваши из Сибири, от пожаров вот бежали в Монголию.
Может, и наши, может, и из Сибири, на них не написано. Они, как саранча, падали сверху. Ну привыкли мы. Железная печка, из неё труба выходит в звёздное небо.
Кочевники возили свои юрты куда хотели. Каркас укрепил, а далее чем Бог послал покрывали. Кто кожей, кто мехами, кто брезентом, она же парусина.
Фигово-бедно, но от ветра, и дождя, и снега скрывает. Если надеть на себя всё, что у тебя есть, и накрыться парой одеял, то уснёшь и без печки.
А печная жара всё равно долго не держится. Полтора часа, потом жара исчезает, а ночи в Монголии ой какие ледяные. Ночью пришёл Хаски и молчаливо и беззвучно стал пытаться разжечь печку. Бумаги не было, газет не было, ничего не получалось. Встал Сашка, второй оператор, стал ему помогать. Видя, что ничего у них не получается, встал и я. Кто-то из нас всё же разжёг печку. Она загудела. Мы улеглись. Когда я встал, чтобы выйти отлить, юрта была опять ледяной, но все спали. Лёг и я.
Утром мы не обнаружили ни одного жука. Куда они ушли? Неизвестно.
Снаружи был рассвет, адски холодно. Мы взяли два стула, камеры и пошли к несущему свои бурные воды Орхону записывать интервью. Постепенно светало. За моей спиной и ржала, и волновалась, и злилась древняя река. Вот не помню, был ли на нашей юрте войлок. Скорее всего был.
Хаски и Пегов придумали брать у меня интервью, мы сидим с Хаски на стульях в воде, за нами стоит табун лошадей тоже в воде (голова к голове, будто совещаются), так они обычно стоят. Но вода оказалась дико холодной, а стульев негде было достать, следовало ехать за десятки километров. Так что эта придумка сама по себе отсеялась. Вода ледяная, да и наутро тех лошадей в том водоёме уже не было.
Монголия / Вблизи Каракорума / У реки Орхон / 2019 год
Река клокотала за моей спиной и за моим стулом, река Орхон, в которой купались некогда юные принцы-чингизиды. Звёзды слабо мерцали на чёрном ещё небе. Сбоку от меня скрипел старый корабль. Я уже не помню были ли оба оператора: Мел и Влад или один из них, а второй был рыжий Пегов.
— Какая злостная река этот Орхон (я).
— А вы думали… (Пегов)
— Начнём? (я)
— Давайте (Хаски).
Мне стыдно перед небесами. И чего это она так клокочет.
— И откуда здесь корабль? Монголы ведь на мореходы. (я)
— Немых созвездий тайны боевые. (я)
Как в старой пьесе Шекспира. Плюс корабль и река клокочет.
— Может быть, на нём подвозили муку и другие продукты (Пегов).
— Мясо, что ли?.. (я)
Два стула они взяли из столовой.
— И что, столовая открыта в столь ранний час? (я)
— Мы же с вечера договорились… (Пегов) У них там жарко, из теста что-то пекут с мясом. Кумысу купили? Кумыс будет. Придёт только человек. Продающий кумыс. (Пегов)
— Начали? (Хаски)
— Начали. (я)
— Эдуард Вениаминович, не кажется ли вам это место священным? (Хаски)
Монголия — III / Интервью в пустыне
Светлеет. Мы мчимся в автомобиле по дороге на Улаан-Баатар. Лошадей в прудах ещё нет. На барханах никого нет, ушли вчера и ещё не пришли лошади и верблюды.
Взбираемся на бархан и идём как заносимая ветром экспедиция. Садимся на холодный песок.
Хаски из-под капюшона:
— Эдуард Вениаминович, как вы себя чувствуете в 77 лет?
— Вы знаете, Дима, когда мне было 37, в Лондоне меня привели к 93-летней Саломее Андрониковой. Я задал ей тот же вопрос, что и вы сейчас мне. Она сказала: «Внутри я та же, что была в тридцать. Но я уже не могу делать тех гадких штучек, которые я выделывала. На мне как бы надет тяжёлый скафандр.» Вот и я себя так же чувствую.
Снимающий нас Сашко Мел и рыжий Пегов улыбаются. Чему тут улыбаться? Может, солнцу, которое тщится выпростаться из облаков.
Оглядываюсь. Над нами сзади навис чудовищной величины бархан — песочный наплыв. Под сенью такого бархана вряд ли кто давал интервью в наше время.
Странно, но здесь, в его капюшоне — нос торчит наружу, — Хаски выглядит гостем из будущего: все будут ходить в таком виде после ядерного лета или ядерной зимы. Всё огрубляется и опрощается. Раньше были лирические песни, сейчас вот рэперы — как зубная боль человечества.
И солнце ушло.
Второе know-how Хаски: интервью на бархане и под сенью другого, большого бархана состоялось. Рано утром барханы были философски устрашающи. Хаски был в зловещем капюшоне, как молодая смерть, операторы были по-утреннему сумасшедшие, всё состоялось.
Монгольские моды / Столовка
Монголы похожи на ковбоев. Наглые загорелые лица кочевников под нахлобученными лёгкими шляпами. Все шляпы светлые и с лентой. Или монголы похожи на гаучо. На ногах у них особые сапоги. Кожа на сапогах грубая и собрана в гармошку на подъёме ноги, на щиколотке. Штаны у монголов чёрные либо тёмносиние, особого покроя, но я не преуспел рассмотреть какого. Рубашки обычно белые, носят их, как у нас говорят (точнее, говорили), «навыпуск», и ремешком в талии подпоясаны.
Когда мы зашли в рабочую столовку в городе Дархан, все монголы стали смотреть на нас прямо, пристально и ничуть не смущаясь. Я так почувствовал себя обезьяной в зоопарке. Подошёл официант, а может, он и хозяин столовки. Необъятного размера мужик в чёрных свободных шортах и в довольно грязной футболке.
Ни по-русски, ни по-английски не понимал, взял у нас заказ. Сперва налил всем из китайского термоса серый напиток — молоко с чаем — и потом принёс еду.
Еда оказалась потрясающе вкусной. Вот куда надо ходить, дорогие бродяги мировых дорог. В моём супе были мельчайшие рёбрышки нежного барашка, таких не едал ни до ни после.
Свои стада монголы пасут теперь на мотоциклах. Животные привыкли к мотоциклам и, видимо, считают их тоже видом животного.
В Монголии обитают около 3 миллионов человек, а скота у них 70 миллионов. Так что они не бедные, какими их считают в Европе и в России, у них только богатство другое.
«Вы знаете, что у нас нет понятия «сенокос», — сказал мне здоровенный монгол в очках. — Мы никогда в нашей истории не заготавливали сена. Мы выгоняем свои стада, и они пасутся, а если немного снега выпадет, так не беда».
В этот момент наш автомобиль тормознул, давая возможность смешным козам — целое дефиле коз — перейти дорогу. Козы шли по двое, как китайские школьницы благовоспитанные, и не толкались.
Монголия — это зелёные холмы, покрытые изумрудно-свежей травой, которую самому хочется схрумкать, словно ты жеребец, овца или коза. Один зелёный холм переходит в другой, а там, где есть от скручивания холмов воронки, там вырастают обычно несколько деревьев, или одно дерево, или небольшая роща, но таких воронок мало. Монголия — это зелёные холмы, и очень резко, как остатки старых зубов, торчат куски скал.
Монголия — IV
В Улаан-Баатаре — столице Монголии — живёт 1 миллион 600 тысяч жителей. Это тесно застроенный ад, где невозможно проехать. Один раз мы стояли в пробке на углу 50 минут. Я никогда не был в китайских городах, но, думаю, Улаан-Баатар — принципиально китайский город.