Из эвкалиптового парка, где мы ожидали главу администрации, мы вышли увидеть ансамбль танцующих лезгинку мальчиков и девочек-подростков.
Сразу понятно, глядя на них, красующихся, как балерины, на носках своих чувек, что это грузинские мальчики. Менгрелы. Главе администрации, бывшему спецназовцу, они именно и достались как самый трудный район. Тут время от времени убивали русских. В глубине эвкалиптового парка сидели на двух лавках лицами друг к другу чёрные вдовы. Чьи вдовы? Может, все вместе?
Мальчики и девочки трясли своей лезгинкой. Субтропики плавили головы и шеи. Был день выборов. Если Хаджимба проиграет, спецназовец покинет массивное здание администрации. Как он ещё нашёл время нас принять? Я бы не принял, переживал бы. А вот и он, человек-гора. Входит в парк в белой рубашке. Он появился, и мы пересели в его цвета кофе с молоком крупный автомобиль. Там висел его пиджак и стоял запах кожи.
— Нашёл куда повезти, — корили потом аборигены в «Брехаловке» Семёна. — Повёз бы ребят. У нас так много красивых мест. А он туда, где всего опаснее, в Галь. Недавно русскую семью вырезали. Они же тбилисское телевидение смотрят, тбилисское радио слушают.
Было ещё непонятно, кто выиграет.
— Ну их нахер, — сказал спецназовец, обернувшись к нам со своего водительского сиденья. — Они тбилисское телевидение смотрят, тбилисское радио слушают.
То же самое сказал, в чём потом упрекали в «Брехаловке» Семёна. Куда повёз московских ребят, в самое опасное место.
Впоследствии мы поехали в ещё более или в не менее опасное место — в Кодорское ущелье, но мы не могли им сказать, что сами направляемся в опасные места.
В Карабахе, он же древний Арцах, мы рвались на линию соприкосновения. Только случайно встреченный президент Республики нашу проблему разрешил; военные не пускали. И было отчего: там разворачивалась военная тайна.
Куда мы ездили, там везде была военная глубокая тайна.
Итак, вот мы едем в Гальском районе, бойцы, то бишь Семён и глава администрации, вспоминают минувшие дни на передних сиденьях, а мы глядим на скучную кукурузу субтропиков за окнами.
Испания / Коррида / Мадрид
В Мадриде жара. Мужик, продающий ледяную воду и мороженое, уже вторую воду достал из своего ящика и пьёт, обливаясь потом. Воскресенье. Договорились встретиться на площади Быков Domingo 9 июня 2019 года. Domingo — это воскресенье.
Нас трое: я, мой издатель Цезарь и переводчик Татьяна. К нам должны подойти журналист, с которым я познакомился, — Jorge, Хорхе, давая ему интервью, и его приятель Chapu Apaolaza, аффессионадо, человек, что называется, в теме, фанат корриды, участник забегов в Памплоне и автор книги о смертельных бегах с быками в Памплоне. Поскольку родился он в Сан-Себастьяне, я делаю вывод, что он баск. Ну с таким именем, как Чапу, и с такой фамилией, как Апаолаза, ну разве не баск?
Жара, эта мадридская жара — это не московская. Мозги очевидно прилипли к черепу. Но когда сохраняешь спокойствие, то и не так жарко.
Первым, похожий на спецназовца, появляется Апаолаза. В хаки-куртке, высокий, со щетиной бороды. Потом, в костюмчике, худенький, весь общёлкнутый, как говорила моя мама, худой, высокий журналист. Белая рубашка: Jorge Freire. Так, кажется, правильно.
Жара. Продавец воды достал себе третью ледяную бутылку. На площадь Быков стягиваются компании. В подавляющем большинстве это мужские компании, собранные по принципу одного возраста. Пятидесятилетние с пятидесятилетними, тридцатилетние с тридцатилетними, ну и так далее.
Узнаём, что сегодня, заменяя тореадора Эмилио Де Густо, к быкам выйдет Роман, молодой тореро из Валенсии. Среди бандерильеро будет El Sirio — сириец, настоящий сириец из Сирии, Назем Аль Месри его фамилия.
Гул всё больше, толпа аффессионадо[7] всё больше.
Спрашиваю, сколько зрителей вмещает местная арена. Отвечают, что 25 тысяч человек, вторая в мире; первая в мире — в Мексике.
Так что вот вам затравка. Мадрид, жара. 9 июня, к арене стягиваются аффессионадо.
Жара. В общем, стоим как на сковородке.
Но когда же быки?
А вот, предводительствуемые спецназовцем Чапу, мы протиснулись на наши суперпривилегированные места на арене. Гляжу на билетик. Сохранил. Привожу испанский текст:
Comunidad de Madrid
Authorization[8] Correspondiente
Plaza de Toros de Las Ventas
al asiento numero 6
del burladero numero 30
Сели мы, значит, в метре от окружающей арену дубовой стены. Только задницы поместили в щель, как Чапу поднял нас и повёл нас к тореадорам. Великая честь на самом деле увидеть тореадора перед боем быков. Роман, высокий щепка-юноша, был в жёлто-голубых цветах тореадора. Сказать, что я увидел знаки того, что он будет кошмарно ранен быком через полчаса, я не могу. Я не увидел, увидел волнение и тревогу на лице молодого человека в костюме тореадора. Мне нечем было фотографировать, я и не фотографировал. А стать рядом с тореадорами я стеснялся. Я никогда не лез в объектив, чтоб вы знали. Я думаю, это хорошо меня характеризует. Потом выехали два средневековых полицейских в соответствующих костюмах.
Выпустили первого быка. Чёрно-серый, он выскочил из ворот, из которых их выпускают, и сразу тормознул на поле смерти. Может быть, он понял, что вышел на поле смерти. Он стоял вдалеке, и было видно, что серьёзно дышал. Призывы мужиков с розовыми плащами к нему не возымели действия. В общем, первые быки были малоинтересны. Их убивали рано или поздно, после того как они побегают с кровавыми спинами по арене минут 15–20.
Но тот, что достался Роману, был боевой бык. В конце концов он ухитрился пронзить Роману ляжку и несколько раз подбросил его как куклу так, что рана от рога достигла длины в 30 сантиметров.
В этот именно момент я понял суть корриды: бой быков — единственное место, где животное имеет право убить человека. Больше нигде. А человек может помериться силами с диким животным.
Романа уволокли с арены, пришёл другой тореадор и убил быка. Приехали три чёрных онагра и, подцепив верёвку на рог быка, уволокли, все в цветах, поверженного быка с арены. Никто не видел, куда отлетела его душа — вверх или уплыла параллельно песку арены.
Пришли с граблями и заровняли песок. Запах крови, несомненно, был, но до нас не добрался. Аффессионадо стали трясти белыми листами бумаги. Что-то это значит. Кажется, голосовали, можно ли дать убившему быка тореро его ухо.
Бык воспринимается как мускулистый и страшный «он». Тореадор скорее воспринимается как «она». Да и вся арена воспринимается как «она».
У быка подтягивается подбрюшье именно там, где у мужчины мышцы, примыкающие к гениталиям. Его член порос волосом, и его состояние отражает состояние этой горы горячих мышц. Когда быка убивают, то член сдувается лишь в горстку кожи. То же самое, я видел, произошло с членами убитых мужчин в центре опознания трупов под Вуковаром в конце 1992 года — они выглядели как лопнувшие воздушные шары.
И мы опять высыпали на раскалённую сковородку площади Быков. Щёлкали сухой листвой под горячим ночным ветром пальмы. Быки (их было семь) если стояли в профиль к арене, то было видно, как тяжело и конвульсивно он (они) дышат, подтягивая и опуская живот. И висит его мохнатый, как хвост, член…
А когда черные онагры («везут нас чёрные онагры») везут быка с арены, он уже проталкивается на тот свет рогами вперёд и стоит там ребёнком, ни в чём не виноватый и задумчивый.
Мы живём среди трагедий, не правда ли? Ежедневные трагедии множественны.
В то время как один вступил в другой мир (бык), а матадора кололи обезболивающими иглами, мы пошли все в бар «Арена» и стали там пить пиво из небольших бутылочек.
Испания / На террасе у Цезаря
Площадь 2 мая — это место в Мадриде, где Наполеон расстрелял испанцев, восставших против его власти. Ну, не сам Наполеон, его французы. Вообще-то у Цезаря, на мой взгляд, присутствовали тогда две девки. Джанна — на следующий день она улетела в Мексику — и русская Татьяна. Я же ходил спать в мою отдельную девственную комнатку, а по утрам выходил на террасу. Было холодно, а если ночью бывал дождь, то ещё терраса была и мокрая. Я делал себе чай или кофе в кухне и потом задумчиво сидел на террасе, дожидаясь, как появится Цезарь или Татьяна и накормят.
Что-то, сидя там, одинокий, я пытался понять, но так и не понял. Вставало утро, и город обещал быть раскалённым.
Испания / Цезарь / 2019 год
Цезарь — мой испанский издатель, человек среднего роста, лет сорока, мускулистый такой испанец, которые упрямо и здоровски рубились мечами против окружающих соседей.
Я думал, он меня будет не любить за мой злой и упрямый характер, но он, напротив, как-то прикипел ко мне, и я обнаружил в нём дружелюбие.
Он подарил мне один из своих трикотажных топов, такая суровая серозелёная испанская рубашка с крылышками над плечами. Увы, он преувеличил мою худобу, и её, с крылышками, мне пришлось отдать в Москве Мишке по кличке Панк, он худее меня и субтильнее.
Цезарь вообще-то с первого взгляда бабник. Девок у него в момент моего появления в Валенсии оказалось две, а что там происходило до и после, я не знаю.
Я приехал к ним из далёкой России и сразу наорал на них в аэропорту, поскольку они опоздали.
Полагаю, что в старости я стал несносен и к природной раздражительности прибавилась ещё и злость от возраста. Цезарь из Валенсии (или это ещё была Валенсия) привёз меня на берег зелёного моря — вдалеке в море стояли суда — в загородный ресторан под названием «Дюна».
И там было очень стильно. Ходили с морскими лицами (а перекрученные, как канаты, бывалые лица) официанты в белых куртках, блюда были пиздец какие замысловатые и ни на какие другие непохожие, а потом стали приходить журналисты самых известных газет. И зелёное море дышало в нескольких десятках метров, и солнце жгло по-африкански.