Мне нравится Иисус в красной рубахе, сидящий как Алёша Хвостенко в арабском квартале Gout d'Or[9] в Paris. И вещающий, вино наливая. Заговор уже был, но в зачаточном состоянии.
Не исключено, что все они были не только «клуб гашишинов», но и гомики…
На мой взгляд, это единственная секта, которая поднялась до ранга религии благодаря заговору. Нет, не единственная, это я поспешил. А чем хуже буддизм? Но там не было жертвенного подвига человека, упрямый организатор Будда Гау. мата — или Гаутама? — обошёлся без жертвы.
Христос — первый пёстро окрашенный Бог, воплощение Бога, такой пёстро окрашенный? Пёстроокрашенность идёт из Индии; все евробоги, что у германцев, что у скандинавов, были чёрно-белые боги. Как видишь цветастых богов, будь уверен: эта религия — из Индии.
Индийский импорт.
Харьков /1946 год
— Какая рыба у Димки, Эдик?
Маленький мальчик на руках у одного из солдат охотно отвечает:
— Хуёвая.
Солдаты дружно хохочут.
Димка, усатый повар, злится: «Вот, выучили ребёнка ругаться, дуралеи, и довольны!» Солдаты опять хохочут. Так начиналась моя жизнь. Начиналась среди солдат и прошла среди солдат и партийцев.
Портрет автора
Вот мой портрет. По квартире из двух крошечных комнат (ну небольших) расхаживает старый худой парень в тренировочных, с белой полосой по канту штанах. В красной футболке с надписью «Монголия» и с буддистской сферой на футболке. Белые волосы всклокочены похуже, чем у Бориса Джонсона или Эйнштейна.
За окном чёрные стволы облысевших к зиме деревьев.
Вы так меня представляли?
Но вот я таков. Оглох на три четверти. Двигаюсь, впрочем, быстро. Как в тюрьме, свои несколько сотен шагов по самому длинному маршруту отхаживаю, чтоб ноги имели мускулатуру. С торсом похуже: левая рука уже год как вывихнута, правая полувывихнута, потому упражнений себе не позволяю. А надо бы.
Дело в том, что у меня и без вывихов есть что лечить. Туча проблем со здоровьем. Не до вывихов. А ходить от стены до стены выучила меня тюрьма. Это называется «тусоваться». Счастливы те хаты, где можно тусоваться по двое. В маломестных по двое не потусуешься.
Как ещё представить себя? Вес, рост? Как я живу — выхожу из дома только с охранниками. Так вот и живу.
А сейчас я вам расскажу, какой мне неприятный сон приснился в эту ночь под утро.
Снилось мне, что я вишу снаружи здания и осторожно, чтобы не сорваться, стучу в стекло. Рама окна старая, как на кухне в квартире, где я сейчас.
Малопонятно, как и полагается во сне, как я попал в столь странную ситуацию. Я стучу, чтоб открыли и я бы вскарабкался (левая рука тогда бы продвинулась в глубину квартиры, уцепиться за подоконник), и я кричу: «Дима! Дима!» И во время сна мне снится же, что у меня два Димы в моём близком окружении. Дима Савицкий (мёртв), и Дима Сидоренко (жив). Сердце холодеет. Какой из Дим за стеклом? И от сердца уходит холод. Вижу кусок рубашки Димы Савицкого. Ура! Значит, меня не пустили в царство мёртвых.
Ну-ка, я вернусь туда, откуда меня извлекли и повесили вне дома. И я возвратился в постель.
Как же ему умудриться умереть, чтоб все запомнили и это был бы сигнал остающимся? Умудриться умереть. Смерть — главное событие в жизни человека. О японских солдатах в китайском Нанкине: убийство — это компенсация за собственную смерть. А ты всё пытаешься понять, почему они убивают с такой жестокостью. Так вот же: убийства — это компенсация за собственную смерть. Поэтому я не верю в басни о не дающих спать жертвах. Скорее жертвы укрепляют в собственном величии.
Это явно не гуманизм — такие твои размышления, Эдвард.
На самом деле человек в старости не болеет, а подвергается нападениям смерти. Она его кусает, душит, сдавливает своими клыками, порой отступает, затем опять наваливается.
Человеку представляется, что это очередная болезнь. Но это не болезнь, это смерть его выкручивает. Она хочет своего, пришла ему пора обратиться в другую форму. Ах, как он не хочет, он же к этой привык!
Отдай, дурень, это тело! Тебе оно будет ненужным более. Ты перейдёшь к более высоким формам жизни (или к более низким, или к ничему).
Опять-таки: зачем я езжу по странам? Ну ясно, фильм обо мне снимают. Такую форму предложили.
А если глубже?
Ну, я болен и ищу мою, свою, его, героя, смерть.
Достойную меня. Но смерти не нашёл.
Так что, вперёд в будущее?
Вперёд в будущее.
Которого от нескольких дней до нескольких месяцев?
Ну да, вперёд в будущее, которого нет, потому что оно успевает стать настоящим. И сразу прошлым. Непрерывный процесс.
Я дал согласие на участие в съёмках фильма обо мне, когда узнал, что съёмки состоятся в нескольких странах.
Поскольку возникло желание смахнуть из сознания прошлое и заменить давно надоевшие эпизоды новыми.
Удалось?
Удалось полностью.
Он думал о своих девках…
По большей части они были недобрые.
Анна была добрая! Вот первая, Анна, была добрая, видимо, потому что была сумасшедшая. Она влюбилась в него потом.
Вторая, Елена, была недобрая, скорее равнодушная, потому что превыше всего любила себя.
Наташка. Все почему-то считают, что её он любил больше других.
Это не так, с ней было больше всего забот и переживаний. Она была недобрая, потому что не любила себя. Всё считала, что ей чего-то не хватает. А ей всего хватало: и красоты, и молодости, и таланта.
Тут он остановился и подумал, что он умнее Толстого. Тот не мог всю жизнь освободиться от чудовищной Софьи Андреевны. Он — всегда освобождался как-то от своих девок.
Актриса была недобрая, и бесчувственная, и неумная.
Лизка была пропащая.
Настя была неумная и его не ценила. Почему-то считала, что он всегда будет с ней. Это потому что неумная. Простая, мордашка простая.
Фифи тоже недобрая. Но хотя бы умная. Еврейская кровь чувствуется. Это он обратил её внимание на её еврейскую кровь. В своих девках он лучше разбирался, чем они в себе.
Елена стала смешной русской барыней. Очень старомодной и глупой. Представляю, как её ненавидит её дочь. Недавно он видел дочь с лошадью, на лошади, преодолевающей на лошади барьер. Но мать, когда была юной, была соблазнительна, а дочь слишком, как бы это выразиться точнее, стандартизированного производства, доска доской. Елене не худо бы умереть, она свою роль отыграла, доставила гению много терзаний и хлопот, подарила ему страдания молодого Вертера. Теперь у неё пышка лица, пышка лица…
Ему стало ясно, что в нём очень мало человеческого. А они, ну что, его девки все были человечьи самочки.
Лос-Анджелес
Лос-Анджелес был неровный. И очень жаркий. Они открыли дверь в машину и выставили на тротуар ноги.
Подошла Наташа. Она была острижена, как говорили в России, «под машинку», отчего голова и лицо стали круглыми. Упитанная и в коротких джинсовых шортах. Агрегат, а не женщина. На голову выше его, прямо ломовая лошадь. Ничего общего с той экзальтированной певицей в шёлковом платье, губы в стакане скотча, которую он увидел в ресторане «Мишка» два года тому назад.
«А вот и Натали!» — изрёк Половец, хотя и так было ясно, что Наташка.
Клик-клик, память подсовывает загадочную певицу в шёлковом платье, она взяла себе в баре стакан скотча и подошла к стеклянным дверям, смотрит на ночной Сансет-бульвар, о чём-то думает. Клик-клик, опять раскалённая улица Лос-Анджелеса через два года.
Клик-клик, и в окне листопад, порывы ветра срывают с лип у окна во множестве листья. Это 2019-й, это перебор, мы так не договаривались с машиной времени. Назад в прошлое, пожалуйста, в 1982-й.
Клик-клик, опять похожая по форме на запятую улица в Лос-Анджелесе.
Наташка приблизилась. Чтобы, видимо, его не смущать, она без каблуков, во вьетнамках.
Он и Половец вынули туловища из его «олдсмобиля» и стали на тротуар.
— Вот тебе Наташа, — усмехнулся Половец, — хотел Наташа, имеешь Наташа.
«Зачем я её хотел, — подумал он тоскливо, — что я буду делать с этой круглолицей?»
«Дела нашлось на тринадцать лет», — усмехнулся он из 2019-го.
New York, New York, what a wonderful town The Bronx is up and the battery's down
Я иду по берегу Ист-Ривер мимо вертолётной площадки, где в те годы можно было арендовать геликоптер и посмотреть на Нью-Йорк сверху. Временами я останавливаюсь и записываю короткие куски «Дневника неудачника».
Это 1978 год, это лето, пыльно, сухо, вдоль Ист-Ривер не прибрано: дикая трава, дикие мальчики, пустырь пустырём, а ещё великий город. Пыльно, сухо, я иду от миллионерского дома в мою квартиру на 1-й авеню, только что уехал в своё New Jersey мой руммейт, еврейский мальчик Joe. Мне ещё 35 лет, всё у меня впереди. Уже живёт два года книга «Это я, Эдичка» в машинописной копии. У меня есть американская девушка, и не одна. Интересно, что вспомнит Мерелин Мазюр обо мне, если спросить её?
Как-то через много лет — я сидел в тюрьме — я обнаружил Мерелин на фото в составе New York City Orchestra. Это была она, она, она! Она теперь играла на саксофоне.
New York / Ramones
Я пришёл в гости к Ramones, в квартиру к Marky, она расположена в небоскрёбе на Wall Street.
Мы сидим у телевизора, смотрим «Elephant Man» с Дэйвидом Боуи в главной роли, пьём пиво и курим марихуану. Квартира — это, собственно, studio, где на антресоли спят Marky и его ирландка Мэри-Анн. В living room стоит медная ванная, bath-tube. На телевизоре лежит пачка долларов. Ramones становятся признанными.
Париж / Rue Бобур
Ну я вижу, она злится. Злится так злится. Когда она рванула в первую попавшуюся дверь, я не возражал, я за ней, хотя тотчас же увидел — место дрянь. Когда она уселась вроде на интимные места в тупичке, я чётко понял: у туалета, — но я возражать не стал. В воздухе воняло неприятной едой.