– Эй, ловите! – шёпотом крикнул Лёха и сбросил в руки Боцману лабораторный журнал. – Стекло подавай, а потом штапики по одному.
Боцман подавал, приговаривая:
– Это хорошо, что у нас такое здание старинное, а на ремонт вечно денег нет. Стеклопакет мы бы так запросто не вынули.
– Просто и не знаю, что бы мы делали со стеклопакетом, – сказала Варя. – И что с этим следователем делать, тоже не знаю.
– А что ты с ним сделаешь? – спросил Боцман. – Такие уж у него методы работы. Доисторические. Человек старой закалки.
– Прежде всего, его методы расследования тормозят работу лаборатории, – сказал Лёха, спускаясь по лестнице.
– Где уж там тормозят? Скажи прямо: остановилась работа.
– Вот именно. Вы понимаете, что мы можем сорвать старт «Витязя»?
– Что ты предлагаешь?
– Я предлагаю незаметно лестницу обратно к общаге отнести, а то хватятся, искать начнут.
***
– Налицо грубейшее нарушение правил техники безопасности, – говорил Захарчук, разливая по рюмкам. – Завлаб работал без напарника. Работал с высоким напряжением. Без защитного костюма. И вообще, работал в выходной день.
– Это меня как раз не касается, – сказал Копалов. – За это пускай ваш директор отвечает. Мне интересней, куда рабочий журнал делся.
– Так сами и притырили! – воскликнул Захарчук. – Смекнули, что ты изымешь непременно, а там данные по экспериментам. У них же без этого журнала работа вся встанет.
Копалов, поражённый очевидностью догадки Захарчука, лишь хмыкнул и крепко потёр лысину широкой ладонью. Тогда Захарчук заметил, что у следователя нет двух пальцев.
– Скажи мне, брат по оружию, – спросил Копалов, – эти ребята, они – блаженные или прикидываются?
Захарчук пожал плечами и закусил лимоном. Закурил, пуская дым в потолок гостиничного номера, где они со следователем откупорили уже вторую бутылку.
– Я тут давеча тебе рассказывал, что охрану сократили за ненадобностью, – сказал начальник СБ. – Это ладно. А вот, к примеру, столовую пришлось закрыть. За ненадобностью. Не ходят они в столовую, бутерброды жрут. Жалко им, понимаешь, рабочее время в очереди терять. По вечерам, опять же, из конторы не выгонишь, волю дай – по ночам будут сидеть. И сидят! За всеми не углядишь.
– Энтузиасты, – с пониманием покивал Копалов.
– Придурки! – выкрикнул Захарчук. – Мне бы такие условия, когда я молодым был. Зарплата у них приличная, цены уже который год стабильные, сам знаешь, медицина, образование – всё бесплатно, жильё – задаром бери, а они… Я же у них ещё и председатель месткома. У Варьки спрашиваю: почему в очередь на квартиру не встаёшь? Она ржёт, я говорит, замуж пока не собираюсь, а в общежитии веселее. Путёвки в санаторий раздать не могу!
– И что бы ты сделал? – заинтересованно спросил Копалов. – Если бы у тебя в молодости были такие условия?
– Да, поверь, я бы уж придумал, как распорядиться! Я бы может, был сейчас ого-го! – Захарчук пьяно повертел в воздухе пальцами, показывая, каким бы он был.
– Нет, брат по оружию, – задумчиво сказал Копалов. – Не был бы ты ого-го. Ты бы так же бухал, бездельничал и в итоге просто спустил свою жизнь в унитаз. Со всеми возможностями. А знаешь почему?
– Ну, почему это? – обиженно поинтересовался Захарчук.
– Да потому что дерьмо ты. Тупое, жадное, завистливое. А дерьмо, оно при любых возможностях – дерьмо. А эти коммунары, итти их в душу, они лучше нас. Честнее. Правильнее. Светлее.
Захарчук встал, пошатываясь, прошёл к окну, рывком отдёрнул пыльную тюлевую штору и дёрнул форточку, впуская ночной воздух в прокуренный номер гостиницы. Город мигал редкими огнями, на горизонте алело зарево над космодромом.
– Они может быть и честные, и очень правильные, – сказал Захарчук и швырнул окурок в форточку, – но я вот тебе, Виктор Сергеевич, документик один покажу, ты его полистай, а после уже делай выводы – кто светлее, кто темнее. А я пока, так и быть, дерьмом побуду.
Он вынул из портфеля, который повсюду таскал с собой, толстую тетрадь, протянул Копалову.
– Я там закладочку оставил.
– Что это? – спросил Копалов.
– Дневник Слепцова. Не рабочий журнал, а личный дневник.
– Откуда?
– Пока ты в институте шустрил, я к нему домой в общежитие наведался, ключи у коменданта взял, ну и вот.
– Это не законно, – сказал Копалов.
– Конечно, незаконно, – ответил Захарчук.
Копалов вздохнул и открыл тетрадь на закладке.
***
«14.07.67. Мучительные головные боли. Работа на стенде требует от меня всё больших усилий, а доверить калибровку лазера своим сотрудникам я не решаюсь. Они хорошие ребята, но слишком молоды и поэтому легкомысленны. В этом деле требуется скрупулёзность на грани мании, а это у меня не отнять. Пожалуй, впервые в жизни моя неспособность к переживанию ярких эмоций (чего уж перед собой лукавить – зануда я, зануда) нашла применение.
17.07.67. Я обратил внимание на закономерность между работой генератора и головной болью. Очевидно, что при определённых частотах вживлённый в мой череп имплантат входит в резонанс с установкой, и в этом причина моего болезненного состояния. Загруженность лаборатории текущей работой ставит под сомнение возможность выполнения производственного плана. Буду работать по выходным.
20.07.67. Со свойственной мне педантичностью пытаюсь установить зависимость между параметрами электромагнитного поля и поведением имплантата. Данные вношу в рабочий журнал. Забавная кривая вырисовывается на графике. Жру обезболивающие и стимуляторы, работаю по ночам. Убил бы вахтёра.
22.07.67. Старый алкоголик по кличке Бабаюшка. Я мешаю ему напиваться на дежурстве, и он всеми неправдами пытается закрыть мне доступ в лабораторию во внеурочное время. Жалуется Захарчуку, скотина.
25.07.67. Невероятно. Этого не может быть, надо всё проверить.
28.07.67. Строго факты. Три дня назад, заканчивая под утро работу на стенде, пребывая в прекрасном настроении от удачно проведённого цикла испытаний, я в шутку произнёс нечто вроде молитвы – пусть всё идёт по плану и пусть Бабаюшка бросит пить. Уже вечером я обратил внимание на неадекватное состояние нашего вахтёра. Бабаюшка покинул пост (фанерную будку), и слонялся по институту с изумлённым видом. Казалось, он не понимает, где находится.
Ночью он поднялся ко мне в лабораторию, но не стал, как обычно склочничать, а очень вежливо расспросил о теме наших исследований, внимательно выслушал и тихо удалился, пожелав мне удачи. Самое невероятное, что от него совершенно не пахло.
Я удивился, не придав инциденту особого значения, но картина, свидетелем которой я стал, покидая институт, потрясла меня. Я видел, как Бабаюшка сидел перед непочатой бутылкой, горько плакал и бормотал что-то вроде: «Ненавижу, проклятая, всё из-за тебя».
Будь я обычным обывателем, возможно этот казус не вызвал бы ничего, кроме злобного веселья. Но я учёный и не мог отмахнуться от возможности, пусть и совершенно невероятной, что моё желание, произнесённое накануне, исполнилось.
Я провёл эксперимент. Настроить установку на параметры, задействованные при произнесении гельштадта, не составило труда.
Я пожелал яблоко. Результат отрицательный. Я пожелал десять рублей. Результат отрицательный. Я сосредоточился и пожелал, чтобы Варя Потехина перестала опаздывать на работу.
Всю ночь я мучился сильнейшей головной болью, а бедная девочка примчалась в лабораторию ни свет, ни заря и весь день ходила сонная. Это был положительный результат, но я рано радовался – на следующий день Бабаюшка ушёл в отчаянный запой. Необходимо большее количество опытов для определения тенденции.
02.08.67. Всё проще и сложнее одновременно. Я пришёл к выводу, что установка непонятным пока образом транслирует мои пожелания по реморализации объекта и фиксирует у реципиента на непродолжительное время поведенческую корреляцию. Причиной, безусловно, является бракованный имплантат, вживлённый мне в детстве. Его функция стимулировать атрофированную у меня в результате аварии способность к эмоциональному восприятию. Но под воздействием работы установки он влияет на подсознание людей, которые чем-то меня раздражают.
Как учёный я обязан прогнозировать последствия моего открытия. Перспективы ошеломляющие. Если я научусь воздействовать на многочисленные группы и фиксировать подвижки в психике, в эмоциональной сфере, мне станет по плечу реморализация человечества. А почему бы и нет? Чем я хуже Иисуса? Надо тренироваться. Начнём с Бабаюшки».
***
Утром следователь вызвал сотрудников лаборатории в кабинет директора, спешно убывшего в командировку на лунный стартовый комплекс. Копалов сидел за массивным директорским столом, а Варя с Боцманом, не поздоровавшись, с интересом изучали обстановку кабинета. Обстановка была спартанской.
– Товарищи, я не ожидал от вас такого безответственного поведения, – сказал Копалов и побарабанил пальцами по столу. – Совсем не этого я от вас ждал.
Если бы Копалова спросили, а чего собственно он ждал от товарищей, Виктор Сергеевич вряд ли нашёлся бы, что ответить. Вид он имел помятый и часто отхлёбывал воду из горлышка пластиковой бутылки. Он краснел лысиной и потел лицом. Больше всего ему хотелось сто граммов и горячую котлету. Коммунары, похоже, это понимали и не задавали провокационных вопросов. Варя смотрела на следователя с жалостью, а Боцман с некоторым одобрением.
– Поправьте меня, если я ошибусь. Цель ваших исследований лежит в сфере термоядерного синтеза? – спросил Копалов.
– Скорее в сфере термоядерного двигателя, – сказал Боцман.
– Скорее в сфере межпланетных сообщений, – сказала Варя.
– Мы работаем над оптимизацией процесса получения гелия-3 из лунного грунта, – пояснил Боцман. – А гелий-3 это горючее для больших-больших ракет с большими-большими моторами.
– Не надо ёрничать, Семён Константинович, – строго сказал Копалов.
– Виктор Сергеевич, «Витязь» стартует к Марсу через полгода. Мы должны успеть разработать оптимальную технологию получения топлива, – очень серьёзно ответил Боцман. – Понимаете, товарищ следователь ВЧК СССР? Должны.