рный счет. У меня к тебе просьба – в некотором роде последнее, что ты можешь для меня сделать, – обещай никогда не писать об этом, ладно?» В этом был весь Чарли – проделать долгий путь на Кубу, чтобы попросить о таком деле…»
Отдельные критики считают, что в тридцатые годы писатель пытался замкнуться в своем мирке.
Так ли это?
«За такую реку стоит повоевать», – это он напишет через несколько лет, это слова из «Испанских репортажей» Хемингуэя.
Перед Испанией, мы говорили, был Ки-Уэст, была Африка. Кому-то они могли показаться прекрасной сказкой, мечтой о потерянном рае. А если разобраться поглубже… Зачем-то была выдумана легенда о «хемингуэевском мирке», где он жил как бы без связи с «общим миром». Что он описывал – бой быков? Да. Охоту? Конечно. Рыбную ловлю? Разумеется.
Происходило непонятное самоограничение творчества – словно и не надвигался фашизм в Германии, словно не бесновались фашисты Муссолини и Примо де Риверы? Неужели ничего для Хемингуэя не существовало на планете, кроме быков, катера и бокса?
Сам-то писатель понимал, что все происходящее с ним – вовсе не застой, а накопление сил перед рывком. И бросок этот наступил – еще больше овладели Хемингуэем беспокойство и непоседливость. Он мотается по земному шару по его параллелям и меридианам. Сегодня он в Европе, а завтра – в Африке, через три дня – в Америке. Множество встреч с матадорами, охотниками, рыбаками, ветеранами войны, много разъездов, знакомств – и пока мало книг. За семь лет он выпускает лишь один сборник рассказов. Самый мрачный и безнадежный – «Победитель не получает ничего». Эпиграф к сборнику отвечает на вопрос, который поставила жизнь: Победитель не получает ничего – ни успокоения, ни радости, ни славы. На страницах этого сборника сконцентрировалось все странное и хмурое, все безнадежное.
И этому можно найти объяснение: гениальный и чуткий художник Хемингуэй чувствовал, что пора кончать с охотой, ловлей рыбы, боксом с туземцами, состязаниями с яхтсменами – богатыми бездельниками Ки-Уэста… Писатель видел, что надвигалось кровавое десятилетие XX века – новый этап, грозный и огненный. До войны оставались считанные минуты. Для Хемингуэя, как и для многих передовых людей планеты, мировая война началась с Испании. С победы республиканцев. С их борьбы. С их поражения.
Хемингуэй ненавидел равнодушие. Он был даже убежден, что «есть вещи и хуже войны. Трусость хуже, предательство хуже, эгоизм хуже». Когда Эрнест видел несправедливость в жизни, он брал в руки перо – и негодующие его слова будили читателей. В январе 1936 года Хемингуэй пишет об итальянской агрессии в Абиссинии. И даже здесь он обращается к образам спорта:
«Разумеется, никакое знакомство с прошлым ничем не поможет ни юношам из местечек на крутых склонах Абруцц, где вершины гор рано покрываются снегом, ни тем, кто работал в гаражах и мастерских Милана, Болоньи и Флоренции или ездил на велосипеде по белым от пыли дорогам Ломбардии, ни тем, что играли в футбол в своих заводских командах в Специи и Турине или косили высокогорные луга в Доломитских горах и катались зимой на лыжах, или, может быть, жгли уголь в лесах над Пьомбино…
Они будут испытывать смертельную жару и узнают, что такое местность без тени; у них появятся неизлечимые болезни, от которых ломит кости, юноша превращается в старика, а внутренности источают воду; а когда, наконец, на поле боя они услышат шум крыльев спускающихся птиц, то, я надеюсь, что кто-нибудь научит их, раненых, повернуться вниз лицом и прошептать: «Ма-ма-а-а-а!» – прижавшись губами к земле.
Сынки Муссолини летают в воздухе, где нет неприятельских самолетов, которые могли бы их подстрелить. Но сыновья бедняков всей Италии служат в пехоте, как и все сыновья бедняков во всем мире. И вот я желаю пехотинцам удачи, но я желаю также, чтобы они поняли, кто их враг и почему».
Честный и смелый Хемингуэй всегда шел навстречу опасности. Когда фалангисты Франко, поддерживаемые чернорубашечниками Муссолини и фашистами Гитлера, сжимали в огне Испанскую республику, Хемингуэй был на стороне республиканцев, гордых и непокорных людей. Его голос – писателя, журналиста – звучал над планетой:
– Нам нужно ясное понимание преступности фашизма и того, как с ним бороться.
Фашизм – это опасный бандит. А усмирить бандита можно только одним способом – крепко побив его».
Хемингуэй говорит за своего героя Роберта Джордана в «По ком звонит колокол»:
«Ты узнал иссушающее опьянение боя, страхом очищенное и очищающее, лето и осень ты дрался за всех обездоленных мира против всех угнетателей, за все, во что ты веришь, и за новый мир, который раскрыли перед тобой».
Только участие в испанской гражданской войне помогло Хемингуэю создать этот шедевр – «По ком звонит колокол».
Хемигуэй, вспоминая Испанию и гражданскую войну, помнил не только само братоубийственное уничтожение, но и что-то забавное, без которого повседневная жизнь не была бы жизнью:
– Однажды ночью, когда я был в постели со своей дорогой Мартой, началось землетрясение и кровать под нами заходила ходуном. Полусонная Марта толкнула меня и сказала: «Эрнест, перестань вертеться». В этот момент кувшин со стола свалился на пол и разбился, потом обрушилась крыша, и обвинения с меня были сняты.
На войне как на войне…
«Человек один не может, – писал он в романе «Иметь или не иметь». – Нельзя теперь, чтобы человек один… Ты работаешь, чтобы люди не боялись болезней и старости, чтобы они жили и трудились с достоинством, а не как рабы». Эти истины не вычитаны писателем. Они завоеваны им. Они добыты ценой многих тысяч жизней республиканцев. В них итог, суть человеческих судеб, рассказанных с неопровержимой убедительностью. И в эти дни особенно ярко виделось, что Хемингуэй совсем не певец абстрактных «мужских качеств» и не трубадур любых «побед сильных».
В рассказе «Разоблачение» он пишет о стрелке Луисе Дельгадо, который «всегда был очень храбр и очень глуп». Дельгадо – стрелок и игрок, который ушел «платить долги чести». Это его вчерашняя характеристика. Сегодня же он – фашист. И когда автор видит его пробравшегося в Мадрид, готовящего диверсию против авиации Республики, он… сообщает о диверсанте в контрразведку. Неважно, что они вместе стреляли по голубям. Важно, в кого сейчас направлены их пули. Кстати сказать, Хемингуэй всегда обличал тех, кто использовал спорт в грязных политических целях.
В рассказе «Мэр – любитель спорта» он безжалостно высмеял такого политикана: «Мэр Черч страстно любит спортивные состязания. Он энтузиаст бокса, хоккея и прочих мужественных игр. Его милость посещает все спортивные зрелища, которые привлекают избирателей. Если бы граждане избирательного возраста ходили смотреть игру в шарики и скачущую лягушку, мэр занял бы место среди болельщиков. Мэр интересуется хоккеем не меньше, чем боксом. Если солдатское «щелканье вшей», безик в шведском варианте или австралийское метание бумеранга когда-нибудь привлекут избирателей, считайте, что и мэр там будет. Ведь он – любит всякие состязания».
Спорт Луиса Дельгадо и мистера Черча – это не спорт Эрнеста Хемингуэя. И нужно воевать за большие и малые реки в Испании и за большие и малые ценности мира – все это должно достаться людям чистым. И он воевал, боролся за то, во что верил, радовался каждому мужественному соратнику. Через много лет он скажет знаменитой актрисе Марлен Дитрих, смело выступившей против фашизма: «Лучше тебя я никого не видел на ринге».
Небольшое отступление от темы. Вот что рассказывает о своих отношениях с Хемингуэем сама Марлен Дитрих:
– Я никогда не просила советов Эрнеста, но он всегда был рядом. И в его письмах, в беседах с ним я находила то, что поддерживало меня в трудные минуты жизни. Ему всегда удавалось помогать мне, хотя порой он не имел ни малейшего понятия о моих проблемах. Он говорит удивительные вещи, и эти высказывания автоматически подходят к затруднениям любого масштаба. Ну, например, всего несколько недель назад я говорила с ним по телефону. Эрнест был один на своей вилле. Он закончил работать, и ему хотелось поболтать. В какой-то момент он спросил, каковы мои планы. Я рассказала, что как раз получила весьма заманчивое предложение от ночного клуба в Майами, но не знаю, соглашаться или нет.
«Что тебя смущает? – спросил он. «Я понимаю, что должна работать, что не могу терять время. Но мне кажется, что одного выступления в Лондоне и в Вегасе вполне достаточно. А может, я слишком себя балую. Пожалуй, я должна убедить себя, что мне необходимо принять это предложение».
Он молчал некоторое время, а я представляла себе его красивое лицо в состоянии задумчивости. Наконец он проговорил: «Не делай того, что тебе не хочется. Никогда не смешивай движение с действием». В этих двух предложениях он сформулировал целую философию.
Самое замечательное в нем – способность проникнуться вашими проблемами. Он – как огромная скала, вечная и неизменная, тот надежный некто, который необходим каждому, но которого нет ни у кого. Поразительно – он всегда находит время для дел, о которых большинство людей лишь мечтает. У него есть смелость, энергия, время, идеи, умение наслаждаться путешествиями, писать, творить… В нем как бы одно время года в определенном ритме сменяет другое, причем каждый раз обновленное и полное новых надежд и сил.
Он, как настоящий мужчина, благороден и нежен – а мужчина, не способный на нежность, не интересен.
«Правда о наших отношениях с ней состоит в том, – пояснял Хемингуэй, узнав о характеристике, данной ему Марлен, – что с тех пор, как в тысяча девятьсот тридцать четвертом году мы встретились на борту «Иль-де-Франс», мы всегда любили друг друга, но при этом до постели дело никогда не доходило. Удивительно, но это факт. Мы – жертвы несинхронной страсти. В те времена, когда я был свободен, Дитрих тонула в волнах несчастной любви, а когда Дитрих наконец оказалась на поверхности и плыла, широко раскрыв свои ищущие, потрясающие глаза, я был под водой. Спустя несколько лет после первой встречи наши пути опять пересеклись – мы снова встретились на «Иле». Тогда что-то действительно могло произойти, но я в то время еще не выпутался из связи с этой совершенно не заслуживающей моего внимания М., а у Дитрих были какие-то отношения с совершенно не заслуживающим ее внимания Р. Мы походили на двух молодых кавалерийских офицеров, проигравших все деньги и полных решимости идти до конца».