В характеристике Марлен Дитрих особенно хочется выделить совет Хемингуэя: «Не делай того, что тебе не хочется. Никогда не смешивай движение с действием». И Марлен права: в этих двух предложениях он сформулировал целую философию мыслителя – одного из лучших на писательском ринге тех лет. Он не боялся выступить против тех своих собратьев, которые, не зная войны, давали советы, как ее описывать. И через несколько лет, прибегая к метафорам спорта, он говорил: «Они похожи на людей, которые приходят на бейсбол и не могут даже назвать игроков, не заглянув в программу. Они похожи на игроков, которые не могут даже поймать хороший мяч, а роняют его на землю и сводят на нет все усилия команды, или же когда подают мяч сами, то стараются вывести из игры как можно больше игроков». Своей рукой Хемингуэй сделал много быстрых и точных бросков и всегда старался ловить мяч в воздухе или на земле.
Из Испании он возвращается на Кубу, чтобы написать рассказ «Никто никогда не умирает». Герой его – кубинский революционер, боец интернациональной бригады. После поражения в Испании он возвращается на родину, чтобы бороться с тиранией Мачадо. Хосе борется – и погибает! Умирая, он думает о тех, кто будет бороться после него.
Несколько лет назад у Хемингуэя в минуту душевной слабости вырвалась книга «Победитель не получает ничего». Раньше он и в победе мог увидеть поражение. В этом же рассказе, написанном после поражения, заканчивающимся смертью героя, сама гибель рождает волю к победе.
– Борьба непобежденных продолжается!
Во время мировой войны – до весны 1944 года – Хемингуэй на своем моторном катере избороздил весь Мексиканский залив, выслеживая немецкие подводные лодки.
В мирное время Хемингуэю очень нравилось работать на яхте. Но в военные годы он ничего не писал на воде, а всегда сам стоял у руля. Звали его на судне «Папа». Это прозвище за ним так и закрепилось. А ведь оно было дано для конспирации.
В 1944 году военный корреспондент Эрнест Хемингуэй, высадившись на французском берегу, помог местным партизанам объединиться в боевой отряд и вступил с ним в Париж раньше регулярных частей французской и американской армий. В очерках «Битва за Париж» и «Как мы пришли в Париж» он рассказывает о том, что успешно решить боевую операцию ему помогли… велосипед и прекрасная ориентировка в пригородах Парижа, которые велосипедист двадцатых годов Хемингуэй помнил не хуже любого француза:
«Я хорошо знал местность и дороги в районе Эпернона, Рамбуйе, Траппа и Версаля, потому что много лет путешествовал по этой части Франции пешком, на велосипеде и в машине. Лучше всего знакомиться с какой-нибудь местностью, путешествуя на велосипеде, потому что в гору пыхтишь, а под гору можно ехать на свободном ходу. Вот так и запоминаешь весь рельеф, а из машины успеваешь заметить только какую-нибудь высокую гору, и подробности ускользают – не то что на велосипеде…»
За участие в боях Хемингуэй был удостоен бронзовой медали. Но если награды, полученные в Первую мировую войну радовали его и вызывали чувство гордости, то эту медаль он получил, не выразив никаких чувств: слишком велика была цена потерь, он подсчитал, что если бы человечество почтило минутой молчания каждого из пятидесяти миллионов, погибших в кровавой мясорубке, то люди обязаны были бы молчать 96 лет. Вдуматься только!..
После окончания мировой войны Хемингуэй мечтает создать большую книгу о войне на воде, на земле и в воздухе. Завершить он успел лишь одну часть – «Война на воде», рассказ о том, как спортивная лодка металась за немецкими наутилусами. Книга «Острова в океане» – сто тысяч слов – увидела свет в семидесятые годы.
Хемингуэй был поразительно преданным дружбе. Хотя это и не он сказал, что «дружба – понятие круглосуточное», но он, если бы прочитал Михаила Светлова, то обязательно подписался бы под этими словами. Уж если он дружил, то – навсегда.
С Джорджем Брауном – одним из самых верных и близких друзей – он не встречался иногда и годами. Но верность их дружбе, начавшейся еще во времена занятий в спортзале Браунов, где когда-то собиралась боксерская элита Нью-Йорка, Хемингуэй хранил всегда. Он дал высшую аттестацию своему другу, сказав: «Джордж знает о боксе больше, чем все тренеры Нью-Йорка, вместе взятые».
Его ближайшее доверенное лицо – Хотчнер уже после первой встречи в Гаване в 1948 году, задал себе вопрос: «Почему Хемингуэй был тогда так добр ко мне? Редактор «Космополитена» послал меня на Кубу, чтобы я уговорил известного писателя Эрнеста Хемингуэя написать для журнала статью о будущем литературы. У Хемингуэя была репутация человека замкнутого и задиристого, но меня он буквально ошеломил своим гостеприимством. Мы рыбачили на его яхте, он брал меня на петушиные бои и обеды в дружеском кругу, приглашал играть в хай-алай – игру в мяч, популярную в Латинской Америке. Возможно, это объясняется тем, что я был молод, амбициозен и по-юношески раним. Позже, в годы нашей долгой дружбы, я часто замечал эту его необыкновенную доброту по отношению к молодым. Он тратил на них не только деньги, но и то, что было для него куда дороже денег, – свое время».
Доверие к Хотчнеру Хемингуэй пронес через тринадцать лет их, так трагически оборвавшейся дружбы.
Образ жизни писателя не изменился и после войны. По-прежнему он много времени жертвует спорту – боксу, охоте, рыбной ловле, плаванию.
О том, каков был внешний облик Хемингуэя тех лет, рассказывает Хотчнер, который приехал к писателю, чтобы ознакомиться с первыми главами романа «За рекой, в тени деревьев». Писатель сразу же пригласил его в плавание на своей любимой «Пилар». Сам Хемингуэй говорил: «Яхта – жизнь». Писатель не раз утверждал что ставит яхту выше всех книг, впрочем, за исключением своих собственных. «Больше человека любил он ее», – подтверждает его кубинский друг Грегорио Фуэнтос, тот самый Грегорил, что послужил прототипом главного героя повести «Старик и море», удостоенной нобелевской премии.
– Не нужно, разумеется, понимать буквально, что «старик» и Грегорио одно и то же, – считает профессор Дмитрий Урнов. – Начать с того, что ничего подобного описанному в повести с Грегорио Фуэнтесом не бывало. Случай с рыбаком, который поймал большую рыбу, а его ограбили акулы, стал известен Хемингуэю еще в середине 30-х годов. Тогда же он написал об этом. Но по-настоящему зерно замысла проросло спустя многие годы, когда и сам автор был уже немолод. «Я взял человека, которого знал двадцать лет, и вообразил его при подобных обстоятельствах», – рассказывал о своей повести Хемингуэй. Так что не Грегорио поймал рыбу и боролся с морскими хищниками, но это тот самый кубинец, который дал Хемингуэю повод написать: «Человек для того создан, чтобы терпеть поражение».
Но вернемся к первой рыбалке, на которую Хемингуэй взял Хотчнера:
«Рыбалка еще не успела начаться, как на западе небо заволокло огромными грозовыми тучами, на море появились волны. Рыбаки извлекли из моря четыре блесны, но, к сожалению, пустые, без добычи. А потом и на северном направлении небо угрожающе нависло над водой, которая теперь ярко отсвечивала стальным блеском.
– Пожалуй, попасть в грозу или даже в шторм – не совсем то, что нам нужно. Хотя, наверное, плыть вперед в эти бушующие волны чертовски увлекательно! – сказал Хемингуэй.
«Он приказал Грегорио поворачивать назад, – рассказывает Хотчнер, – а я предложил всем пообедать в «Кавама Клаб» на Варадеро-Бич. Через два часа мы благополучно добрались до берега.
Грегорио бросил якорь в нескольких сотнях ярдов от пляжа. Море было уже очень неспокойно, а на берегу не оказалось ни одной лодки, на которой мы бы могли переправиться на берег, поэтому нам пришлось это сделать вплавь. Мэри могла одолжить одежду у Джеральдины, а Эрнест, прищурившись, оглядел меня с ног до головы и покачал головой:
– Хотчнер, с тобой меняться штанами невозможно. Я останусь в своих.
Я подумал, что он положит брюки в непромокаемый пакет, – но это было бы слишком просто.
Дамы нырнули в воду и поплыли. Эрнест же взял шорты и рубашку и в эти тряпки как следует завернул бутылку кларета – он не доверял винам Кавамы. Затем он перевязал сверток своим знаменитым ремнем с пряжкой «С нами Бог». Осторожно спустившись в воду по трапу, он медленно погрузил свое тело в волны, держа сверток в левой руке высоко над головой. Верхняя часть его торса возвышалась над водой, и он плыл только благодаря мощным движениям правой руки и ног. Это была замечательная демонстрация силы и ловкости. Я с трудом поспевал за ним, хотя греб обеими руками.
Я достиг берега чуть раньше Эрнеста и, пока он преодолевал последние метры, смотрел на него, на его левую руку, державшую сверток над мускулистой массой тела. Он казался мне настоящим морским божеством – не парнем из городка Оук-Парк в Иллинойсе, а Посейдоном, выходящим из своих морских владений. Наконец Эрнест, совершенно не запыхавшийся, улыбающийся и довольный, что ему удалось сохранить свои шорты сухими, вылез из воды».
Да, физически он оставался крепким, а вот работать творчески он долго не мог. Сам Хемингуэй считал, что это – результаты ранений.
Он старался во время творческих «простоев» разрядиться. И делал он это своеобразно, отправляясь, к примеру, на… конные скачки. В 1950 году Хемингуэй с женой приехал в Париж и остановился в своем любимом отеле «Ритц» на Вандомской площади. Он очень обрадовался, узнав, что осенние скачки в Отейле, в самом сердце Булонского леса, начинаются на следующий день. «Он тут же предложил нам сделать то, что ему всегда хотелось, но до сих пор не удавалось, – ездить на скачки каждый день, свидетельствует Хотчнер, которого писатель пригласил в Париж для совместной работы и одновременно отдыха. – Вы войдете в замечательный ритм – это как ежедневная игра в мяч. Вы будете все знать, и никто не сможет вас надуть. Кстати, там на вершине горы, прямо над ипподромом, есть прекрасный ресторанчик, где замечательно кормят и откуда удобно смотреть скачки. Вам будет казаться, что это вы несетесь к финишу! Во время заездов вам трижды, вместе со сменой блюд, подадут котировки лошадей, и вы сможете делать ставки тут же, в ресторане, не вставая со стула. Не надо никуда бежать, чтобы поставить на свою лошадь. Потрясающе!