Какой-то необъяснимый рок…
Прах писателя покоится в Солнечной долине, в той самой долине, где свистят ветер в ушах горнолыжников, где, как горох, мелькают цветные костюмы слаломистов, где звучит неумолчная мелодия скорости – Серенада Солнечной долины.
Вокруг него кипит жизнь. Вот какой-то горнолыжник «стремительно полетел вниз, в его сознании ничего не осталось, кроме быстроты – чудесного ощущения быстроты и полета. Он въехал на небольшой бугор, а потом снег начал убегать из-под его лыж, он понесся вниз, вниз, быстрей, по последнему крутому спуску. Согнувшись, почти сидя на лыжах, стремясь, чтобы центр тяжести пришелся, как можно ниже, он мчался в туче снега, словно в песчаном вихре, и чувствовал, что скорость слишком велика. Но он не замедлил хода. Он не сдастся и удержится».
В царстве лыжников спит Хемингуэй – спокойный и умиротворенный. А на могильном его холме застыла, как бы прыгнувшая из той, прежней, бурной жизни, африканская антилопа. Грациозная, стремительная, почти живая. Уж не от имени ли всех «братьев наших» больших и меньших, уважать достоинство которых призывал Хемингуэй, прыгнула она сюда – через океан – с какого-то из зеленых африканских холмов, прыгнула и пронзительно-щемяще застыла в бронзе…
А ведь прав был тот, кого при жизни называли «Человеком XX века. Мужчиной XX века. Личностью XX века»: «…человек не создан для поражений. Его можно уничтожить, но победить – нельзя».
Человек может проиграть, но не должен терпеть поражение. Оно должно стать отправной точкой для восхождения к победе…
Признавая правоту великого писателя, признаем, и то, что его девиз воплощался в жизнь.
Разумеется, Хемингуэй не создавал учебных пособий для людей риска. Он писал рассказы, повести и романы, а не катехизис для мужественных и отважных.
И все же именно эти люди были его взыскательными ценителями и самыми внимательными читателями.
Думается, именно их признание непреходящей ценности творчества Хемингуэя явилось самой ценной наградой в призовой коллекции писателя.
И в подтверждении этому последние строки в этой книге.
За несколько месяцев до смерти писателя открылась космическая эра человечества.
Полет Юрия Гагарина давно признан эпохальным явлением, его короткая прекрасная жизнь стала легендой.
Единственный писатель, о котором вспомнил в космосе первый гражданин Вселенной, был Эрнест Миллер Хемингуэй….
– Случайно? – Нет. – Ассоциативно? – Возможно… Но, пожалуй, не только ассоциативно.
…Двенадцатого апреля 1961 года, 10.15 – подлет к африканскому континенту: «Мелькнула мысль, что где-то там, внизу, находится вершина Килиманджаро, воспетая Эрнестом Хемингуэем в его рассказе «Снега Килиманджаро».
Мысль мелькнула тогда, когда Гагарин принял команду на подготовку бортовой аппаратуры к включению тормозного двигателя.
По свидетельству человека, который отвечал за подготовку космонавтов – Николая Петровича Каманина, Гагарина тревожил момент приземления.
Генерал писал 5 апреля 1961 года: «…Во время облета района посадки, наблюдая оголенную, обледенелую землю, Гагарин со вздохом сказал: «Да, здесь можно здорово приложиться»».
Но ведь недаром Каманин опубликовал эту запись через много лет, после первого космического старта и книгу свою назвал «Скрытый космос».
Во время полета о его сложностях знали лишь несколько людей и все они сознавали, насколько велика была степень риска.
Сам Гагарин, в записях полета, в целом выдержанных в официозно-оптимистическом тоне, все же задает вопрос: «А как будет на последнем, завершающем этапе полета? Не поджидает ли меня непредвиденная опасность… Я определил местоположение корабля и был готов взять управление в свои руки».
Итак, несомненно, Юрий Гагарин вспоминает о «Снегах Килиманджаро» в самый тревожный для него момент полета.
Двухтомник Хемингуэя, которого напечатали в СССР после долгого перерыва в 1959 году, стоял на книжной полке Гагарина. А книги Гагарина никогда не были интерьерными томами. Он читал их, а некоторые перечитывал.
Один из авторов этой книги в январе 1968 года провел с первым космонавтом больше двадцати часов.
Около четырех часов длилась беседа с Юрием Алексеевичем. Это не было рассказом на заданную тему и уж конечно не журналистское интервью.
В той продолжительной беседе ни слова не было сказано о Хемингуэе, но в разговоре о чувствах летчика-испытателя в полете Гагарин вспомнил о другом писателе – Антуане Сент-Экзюпери. Вспомнил, процитировал слова «наследую Богу» и задал вопрос: «А мы?»
Об этом было написано через три года после гибели Гагарина. Тогда один из его больших друзей сказал: «Ну к чему усложнять… Нужен был в самом деле Юре этот Экзюпери?»
Экзюпери был нужен…
Был нужен и Хемингуэй… И не побоимся сказать, он был ближе Гагарину.
В нем, как и в великом писателе, жил романтический дух повзрослевшего мальчишки, который любил охотиться, мчаться на водных лыжах, играть в хоккей и баскетбол, браться за любой штурвал.
И все это естественно уживалось в нем с подготовкой к новому полету и с раздумьями: кому же наследуют пионеры космоса и что они несут человечеству…
Может быть, он не читал строчек Хемингуэя: «В “Снега Килиманджаро” я вложил столько, что этого материала хватило бы на четыре романа, но я не ничего не оставил про запас, потому что очень хотел тогда победить».
Вот нерв того рассказа и творчества Хемингуэя, и это нерв жизни Гагарина.
Это принцип героев, которые изменят наш мир, добиваясь победы прекрасного над яростным.
Эрнест Хемингуэй
Непобежденный
Мануэль Гарсиа поднялся по лестнице в контору дона Мигеля Ретаны. Он поставил свой чемодан на пол и постучал в дверь. Ответа не было. Но Мануэль, стоя в коридоре, чувствовал, что в комнате кто-то есть. Он чувствовал это через дверь.
– Ретана, – сказал он, прислушиваясь.
Ответа не было.
«А все-таки он здесь», – подумал Мануэль.
– Ретана, – повторил он и громче постучал в дверь.
– Кто там? – раздался голос из конторы.
– Это я, Маноло, – сказал Мануэль.
– А что нужно? – спросил голос.
– Мне нужна работа, – сказал Мануэль.
В двери что-то несколько раз щелкнуло, и она распахнулась. Мануэль вошел, захватив свой чемодан.
За столом в глубине комнаты сидел маленький человечек. Над его головой висело чучело бычьей головы, сделанное в мадридской мастерской; стены были увешаны фотографиями в рамках и афишами боя быков.
Маленький человечек сидел и смотрел на Мануэля.
– Я думал, ты убит, – сказал он.
Мануэль быстро постучал костяшками пальцев по столу. Маленький человечек сидел и смотрел на него через стол.
– Сколько у тебя выходов за этот год? – спросил Ретана.
– Один, – ответил Мануэль.
– Только тот один? – спросил маленький человечек.
– Только.
– Я читал об этом в газетах, – сказал Ретана. Он сидел, откинувшись на спинку стула, и смотрел на Мануэля.
Мануэль поглядел на чучело быка. Он не раз видел его и раньше. Он питал к нему что-то похожее на родственные чувства. Лет девять назад бык убил его брата, того, что подавал надежды. Мануэль хорошо помнил этот день. На дубовом щите, к которому была прикреплена бычья голова, поблескивала медная дощечка с надписью. Мануэль не мог прочесть ее, но он предполагал, что это в память его брата. Что ж, он был славный мальчик.
На дощечке было написано: «Бык Марипоса, с ганадерии[6] герцога Верагуа, вспоровший семь лошадей и убивший Антонио Гарсиа, новильеро, 27 апреля 1909 года».
Ретана заметил, что Мануэль смотрит на бычью голову.
– На воскресенье герцог прислал мне такую партию, что без скандала не обойдется, – сказал он. – Они все разбиты на ноги. Что говорят о них в кафе?
– Не знаю, – ответил Мануэль. – Я только что приехал.
– Да, – сказал Ретана. – У тебя и чемодан с собой.
Откинувшись на спинку стула, он смотрел на Мануэля через большой стол.
– Садись, – сказал он. – Сними шляпу.
Мануэль сел; без шляпы лицо его стало совсем другим. Косичка матадора, пришпиленная на макушке, чтобы она держалась под шляпой, нелепо торчала над бледным лицом.
– Ты плохо выглядишь, – сказал Ретана.
– Я только что из больницы, – сказал Мануэль,
– Я слышал, будто тебе отняли ногу.
– Нет, – сказал Мануэль. – Обошлось.
Ретана наклонился вперед и пододвинул Мануэлю стоявший на столе деревянный ящичек с сигаретами.
– Бери, – сказал он.
– Спасибо.
Мануэль закурил.
– А ты? – сказал он, протягивая Ретане зажженную спичку.
– Нет. – Ретана помахал рукой. – Не курю.
Ретана молча смотрел, как Мануэль курит.
– Почему ты не подыщешь себе какую-нибудь работу? – спросил Ретана.
– Я не хочу какую-нибудь, – сказал Мануэль. – Я матадор.
– Нет больше матадоров, – сказал Ретана.
– Я матадор, – сказал Мануэль.
– Да, сидя у меня в конторе.
Мануэль засмеялся.
Ретана молча смотрел на Мануэля.
– Я могу выпустить тебя вечером, если хочешь, – предложил Ретана.
– Когда? – спросил Мануэль.
– Завтра.
– Не люблю быть заменой, – сказал Мануэль. Именно так все они погибают. Именно так погиб Сальвадор. Он постучал костяшками пальцев по столу.
– Больше у меня ничего нет, – сказал Ретана.
– Почему бы тебе не выпустить меня днем на будущей неделе? – спросил Мануэль.
– Сбора не сделаешь, – ответил Ретана. – Публика требует только Литри, Рубито и Ля Торро. Эти хорошо работают.
– Публика придет смотреть меня, – с надеждой сказал Мануэль.
– Нет, не придет. Тебя уже давно забыли.
– Я могу хорошо работать, – сказал Мануэль.
– Предлагаю тебе выступить завтра вечером после клоунады, – повторил Ретана. – Будешь работать с Эрнандесом и можешь убить двух новильо[7]