370 Один из польских сановников писал в декабре 1535 г. советнику императора К. Шепперу, что перед шатром Тарновского было казнено 1400 «бояр»371.
Память о страшной резне, учиненной польско-литовским воинством в Стародубе, сохранилась надолго. Более четверти века спустя, в феврале 1563 г., бояре напоминали литовским панам-раде о том, как отец их короля (Сигизмунда II Августа. — М. К.) «в несвершеные лета государя нашего какую многую кровь христьянскую в Стародубе пролил». Подобному жестокому обращению с населением завоеванных городов бояре противопоставили пример царя, который после взятия Полоцка милостиво обошелся с его жителями372. О том же говорил литовским послам Ю. Ходкевичу и Г. Воловичу 28 декабря 1563 г. сам Иван IV, подчеркивая, что не допустил никакой «нечести» или «нужи» по отношению к пленным полоцким воеводам, шляхтичам и бурмистрам, «а не так есмя учинили, — продолжал царь, — как в наши не в свершенные лета отец государя вашего Жигимонт король прислал своих людей с бесермены к нашей вотчине Стародубу, и город взяли, и воевод наших многих и детей боярских с женами и с детми многих поимали и порезали, как овец»373.
Если бы количество пленных в Стародубе измерялось десятками тысяч, то казнь «всего» 1000 или 1400 человек ничего бы не изменила. Согласно составленной в октябре 1538 г. переписи всех сидевших в литовском плену «москвичей», из общего числа 166 пленных больше половины (84) томились в неволе с Оршинской битвы 1514 г. Лишь в отношении 10 человек точно указано, что они приведены из Стародуба374. К этому числу нужно добавить упомянутых в том же перечне двух стародубских воевод (кн. С. Ф. Сицкого и Ф. В. Овчину Оболенского) и еще 11 стародубцев (включая троих бежавших из плена и одного отданного в Москву на размен)375. В более раннем реестре раздачи пленных хорунжим (осень 1535 г. ?) названы еще 22 стародубца, которые или не упомянуты в списке 1538 г., или фигурируют там без обозначения места их происхождения376.
Приведенные данные заведомо неполны, но они позволяют предположить, что количество стародубских пленных измерялось многими десятками и, возможно, достигало нескольких сотен, но о многотысячном полоне говорить нет оснований.
От разоренного Стародуба литовско-польская армия двинулась к Почепу, но жители, не дожидаясь ее приближения, сожгли свой город и бежали к Брянску; так же поступили белевские князья со своим городом377. Литовцы заняли Почеп и Радогощ378; по существу вся Северщина оказалась в их руках, но удержать ее они не смогли. Тщетно требовал король от панов-рады позаботиться о восстановлении укреплений Стародуба, Почепа и Радогоща, пока армия находилась в Северской земле379. Так ничего и не было сделано, а потом польские наемники, заявив об окончании срока найма (для его продления денег в скарбе не было), отправились домой, делая по пути остановки в господарских владениях в Литве380. Вслед за ними отступило и литовское войско, которое вскоре было распущено; лишь в пограничных крепостях Великого княжества (Полоцке, Орше, Рогачеве и др.) были оставлены на зиму отряды наемников — всего, по некоторым данным, 3 тыс. человек381. Единственным приобретением Литвы в этой кампании, которое она сумела сохранить, был Гомель.
Чем объяснить такой исход военных действий на Северщине летом 1535 года? Здесь нужно вспомнить о том, что после присоединения северских земель к России в 1500 г. там долго сохранялись княжеские уделы; в частности, интересующие нас сейчас Стародуб, Гомель, Почеп входили в состав существовавшего до 1518 г. княжества Василия Семеновича Стародубского382. Пребывание в составе удела способствовало консервации прежних поземельных отношений; испомещение служилых людей на Северщине началось сравнительно поздно, уже после ликвидации тамошних уделов: впервые гомельские и стародубские помещики упомянуты в посольских делах в 1525 г.383 За короткий период, прошедший между уничтожением северских уделов и началом Стародубской войны, поместная система не успела пустить там глубоких корней; в Гомеле, как мы уже знаем, сохранилось с литовских времен местное боярство: оно-то и присягнуло на верность королю летом 1535 г.
Зато в других местах литовцы никакой поддержки не получили: жители Почепа сожгли свой город и бежали, Стародуб сопротивлялся в течение целого месяца. Если в Стародубе и существовало некогда боярское землевладение, то по крайней мере в 1535 г. местного боярства мы там не обнаруживаем, зато «людей было в городе прибылых с Москвы и з городов Северских велми много»384, что подтверждается и списками пленных 1535—1538 гг., где перечислены приведенные из Стародуба воеводы и дети боярские. Так, в составленном 20 октября 1538 г. реестре всех московских пленных, содержавшихся на тот момент в Великом княжестве Литовском, упомянуты «10 новопрыведеных с Стародубъя», в том числе дети боярские Василий Тимофеев сын Григорьева, Иван Лыков сын Чоглокова, Федор Петров сын Иевлева, Данило Васильев сын Чоглокова, Гришко Иванов сын Ноздроватого и др.385 Те же лица фигурируют и в более раннем документе — реестре раздачи пленных литовским хорунжим, составленном, по-видимому, вскоре после стародубского взятия, осенью 1535 г.386; причем рядом с именами детей боярских приведены сведения об их происхождении. Выясняется, например, что В. Т. Григорьев, И. Л. и Д. В. Чоглоковы были родом из Мезецка, а Г. И. Ноздроватый и, вероятно, Ф. П. Иевлев — из Карачева387.
Что же касается черных людей, то литовцы, по-видимому, и не пытались найти у них поддержку, о чем свидетельствует не только избиение «черни» в Стародубе, но и большое количество «простых мужиков», угнанных в литовский плен из Стародуба, Радогоща, Новгорода Северского: при первой возможности они бежали из плена домой388.
Без поддержки местного населения можно было удержать Северщину только силой, но слабость военной организации Литвы лишила последнюю такой возможности. Поэтому если Гомель все же остался за Великим княжеством, то только благодаря местному боярству, перешедшему на сторону литовских властей.
Глава 5ПОСЛЕДНИЙ ГОД ВОЙНЫ. ПЕРЕМИРИЕ 1537 ГОДА
Шедшая уже второй год война тяжело сказалась на состоянии многих земель Великого княжества Литовского. Еще в декабре 1534 г. по челобитью полоцких мещан, жаловавшихся на оскудение, вызванное войной, в частности, на вынужденное свертывание торговли, — король освободил их на год от уплаты 200 коп грошей (ежегодного взноса за магдебургское право), а в мае 1536 г. эта льгота была продлена еще на два года389. В мае 1535 г. была освобождена от уплаты дани сроком на три года Речицкая волость, разоренная во время зимнего похода московских воевод390. В феврале 1536 г. на тот же срок получили освобождение от всех податей Мстиславские мещане, пострадавшие летом 1535 г. от рати кн. В. В. Шуйского391. К этому добавлялось крайнее истощение государственной казны392.
С другой стороны, от войны сильно пострадали западные окраины Русского государства, особенно Северщина. После набега литовцев осенью 1534 г., по свидетельству упоминавшегося уже радогощского попа Степана, жители Радогоща были освобождены от податей на 20 лет, а стародубцы — на 15 лет393. Летом следующего года Стародуб был сожжен дотла, к его восстановлению приступили весной 1536 г.394
В этих условиях враждующие стороны начали осторожно искать пути к примирению. В сентябре 1535 г. литовские паны через посредство сидевшего у них в плену кн. Ф. В. Овчину-Оболенского попытались возобновить дипломатические сношения с Москвой: кн. Федор Овчина послал к своему двоюродному брату Ивану Федоровичу Телепневу, имевшему большое влияние при московском дворе, слугу А. Горбатого «о своих потребах», а Ю. Радзивилл передал с ним на словах, «чтоб князь великий с королем был в миру». В ноябре кн. И. Ф. Овчина-Телепнев послал ответ князю Федору с тем же гонцом — явно рассчитанный на прочтение его литовскими панами: указав, что война началась по вине короля, он заявил, что великий князь хочет ее прекращения, если же и король этого желает, пусть пришлет о том в Москву395.
Осенью 1535 г. виленские политики, рассчитывая на ослабление Москвы после падения Стародуба и набега крымцев, надеялись на скорое заключение мира396