«Иван Лыкович Чоглоков, мезчанин» упоминается уже в реестре пленных, розданных хорунжим, видимо, осенью 1535 г.477, причем такая форма именования (с отчеством) говорит о том, что он принадлежал не к «простым людям», а к детям боярским. Еще определеннее запись в реестре пленных, составленном 20 октября 1538 г.: здесь среди содержавшихся в Киевце «новопрыведеных с Стародубъя» значится и «Иван Лыков Чоглокова — сын бояръский»; там же упомянут и его родственник «Данилко Васильев сын Чоглакова — сын боярский» (Прил. II с. 121).
Таким образом, не только сам Иван Лыкович, но и весь род Чоглоковых происходил из среды мезецких детей боярских. Версия о поповском происхождении Ивана Чоглокова, на которой настаивал полоцкий боярин Андрей Валфоромеевич, могла быть пущена в ход в 1540 г. с целью облегчения обмена пленными. Ради освобождения заинтересованные лица вполне могли пойти и на такую хитрость…
Итак, случаи размена пленных имели место, но они были, судя по всему, единичными и не затронули основной массы служилых людей, продолжавших томиться в неволе. Между тем прошло еще несколько лет, срок заключенного в 1537 г. перемирия близился к концу, и 1 марта 1542 г. в Москву прибыло очередное литовское посольство. В ходе переговоров бояре подняли и вопрос о пленных («пленным бы свобода на обе стороны»), но послы (Я. Ю. Глебович, Н. Я. Техоновский и писарь Н. Н. Андрошевич) не согласились на предложенные условия: «людей государю нашему на голые слова никак не отдати»478. Бояре пытались их урезонить: «люди ведь смертны, и так уж многие померли, а осталося у вас не много, да и те уж стары; ино б люди на люди». В ответ послы ссылались на то, что у короля в плену «ваши великие люди, а у вас нашего государя молодые люди». Тогда бояре (как и на переговорах 1537 г.) предложили поменять «молодых» на «больших», подчеркнув, что и те, и другие христианские души имеют. Но послы стояли на своем «тому статися нелзе, а похочет государь ваш людей, и государь бы ваш поступился государю нашему на людех Чернигова, Мглина, Дрокова, Поповы Горы, Себежа, Заволочья, Велижа»479. Это предложение, в свою очередь, оказалось неприемлемым для русской стороны: максимальной уступкой, на которую она готова была пойти ради освобождения пленных, была отдача городка Дрокова, но эта уступка послов не удовлетворила480. В итоге перемирие, заключенное сроком на 7 лет, вновь не решило проблему пленных.
В дальнейшем правительство юного Ивана IV предприняло ряд усилий для того, чтобы добиться облегчения условий содержания русских пленных в Литве. Послам (боярину В. Г. Морозову, дворецкому Ф. С. Воронцову и дьяку Постнику Губину), отправленным к Сигизмунду I в конце июня 1542 г., было велено заявить королю от имени великого князя: «ты б, брат наш и сват… лутчих бы еси наших людей всех велел собрати в Вилну и свободу им учинил, тягость бы еси с них снятии всю велел и нужи бы им в питье и в естве и в одежи никоторые не было, и к церкви бы еси им и на иные на нужные дела велел ходити, то бы еси брат наш… учинил нас для»481. Послы должны были заверить литовскую сторону, что в случае такого ослабления режима содержания пленных те не побегут в Москву, а если побегут, то будут выданы литовской стороне; при необходимости послы имели полномочия дать в качестве гарантии этого обязательства особую «запись» за своими печатями482.
Однако этот дипломатический демарш успеха не имел: в своем ответе на посольство В. Г. Морозова «с товарищи» король указал на то, что еще при жизни великого князя Василия III он, уступая просьбам последнего, облегчил положение пленных: «вси оковы и тяжкости казали с них сняти и до церквей Божьих велели их волно пущати, и в едении и в питьи и одежи никоторое им нужи не было»; однако некоторые пленники злоупотребили этой свободой и бежали в землю великого князя Московского. В итоге король ограничился весьма неопределенным обещанием: «коли они (пленные. — М. К.) будут правду и веру свою твердо нам ховати, тогды мы подле воли нашое з ними яко вязнями нашими будем то делати, яко нам будет пригоже чинити»483. Иными словами: пусть ведут себя лояльно к господарю, а там видно будет!
Родственники сидевших в плену воевод воспользовались посольством в Литву 1542 г. для того, чтобы проведать своих близких: так, князья Юрий и Юрий Меньшой Сицкие послали трех слуг к брату Семену Федоровичу, находившемуся в Виленском замке; жена князя Федора Оболенского Ульяна послала к мужу «человека» Некраска484. Впоследствии выяснилось, однако, что литовцы пропустили всех посланцев к пленным воеводам, кроме… слуги князя Федора Васильевича: «А княж Федорову… человеку Овчинину пристава не дали и ехать ему к его государю не велели»485. Таким образом, и шесть лет спустя после несостоявшегося побега режим содержания кн. Ф. В. Оболенского не был смягчен.
К товарищу князя Федора по стародубской обороне, князю Семену Федоровичу Сицкому, попавшему когда-то вместе с ним в плен, судьба оказалась благосклоннее: литовцы не только пропустили к нему посланцев его братьев, но и, по-видимому, согласились отдать пленного воеводу на размен. В инструкции послам В. Г. Морозову, Ф. С. Воронцову и Постнику Губину имелся и такой пункт: «Как станут о людех говорити, и им говорити о князе Семене о Сицком, чтобы князя Петра Мосалского король взял на обмену князю Семену Сицкому; и похочет король князя Семена дати на обмену, и Василью и Федору и Поснику так зделати»486. Из материалов посольства 1542 г. неясно, удалось ли В. Г. Морозову «с товарищи» договориться об этом обмене, но как бы то ни было, кн. С. Ф. Сицкий в 40-х годах вернулся на родину: 14 июля 1549 г. он лично явил свою духовную грамоту пятерым племянникам, поделив между ними свои села (собственных детей у князя Семена Федоровича не было)487.
Князю Федору Васильевичу Оболенскому суждено было умереть на чужбине. В 1549 г. он последний раз упоминается в известных нам источниках. К тому времени произошла смена на литовском и польском престолах: в 1548 г. великим князем литовским и королем польским стал сын Сигизмунда I — Сигизмунд II Август. В январе 1549 г. послы нового господаря С. П. Кишка, Я. Ю. Комаевский и писарь Г. Ясманов прибыли в Москву в связи с приближавшимся сроком окончания перемирия между Россией и Литвой. На переговорах вновь встал вопрос о пленных и повторился уже известный нам сценарий: за освобождение пленных литовские послы просили уступки Чернигова, Себежа и других городов, на что бояре согласиться не могли488.
Послам Михаилу Яковлевичу Морозову «с товарищи», отправленным в Литву в июле 1549 г., было велено добиваться снятия с остававшихся там русских пленных оков и общего смягчения режима их содержания489. «И нечто похотят князя Михаила Голицу и князя Федора Овчину и иных которых на окуп дата, — гласила полученная послами инструкция, — и Михаилу с таварищи давати за них тысяч до дву или до полутретьи (двух с половиной. — М. К.), а болши того не давати, а говорите: ведь ужь в них службы никоторые нет, толко за них даем окуп того для, чтоб они видели государя и детей своих и жон, а живота их много ли будет, уж все состарелися»490.
Приведенное упоминание о кн. Ф. В. Овчине Оболенском (вместе с ветераном Оршинской битвы кн. М. И. Голицей Булгаковым) свидетельствует о том, что летом 1549 г. пленный стародубский воевода еще числился в живых. Сигизмунд-Август тогда не отпустил никого из пленников за выкуп, но заявил русским послам, что он, даже не дожидаясь ходатайства Ивана IV, уже облегчил условия содержания пленных: «мы еще первей сего… казали старших вязней до города нашего столного до Вилны свести и там их велели держати без всякие нужи и тягости; а который вязни по иншим замком нашим будут, мы и тых не велели в нуже и тягости держати…»491 Три года спустя, в 1552 г., король, демонстрируя добрую волю, отпустил на родину двух воевод, томившихся в плену со времен Оршинской битвы 1514 г. — князя М. И. Голицу Булгакова и князя Ивана Селеховского492. Что же касается стародубского воеводы кн. Федора Овчины Оболенского, то его к тому времени, возможно, уже не было в живых. В сентябре 1554 г. вдова воеводы, княгиня Ульяна, дала в Троице-Сергиев монастырь 25 рублей по душе князя Федора Васильевича493.
Князь Ф. В. Оболенский пережил многих своих соратников и противников по Стародубской войне; еще в 30-х годах умерли воеводы, предводительствовавшие русскими полками в походах 1534—1535 гг.: князья М. В. Горбатый (1535), Б. И. Горбатый (1537), В. В. Шуйский (1538)494; в 1541 г. умер командовавший литовской армией в той войне гетман Юрий Радзивилл495. А в 1548 г. скончался и сам великий князь литовский и польский король Сигизмунд Старый. Им на смену шло новое поколение государственных деятелей и полководцев, на чью долю — по обе стороны русско-литовской границы — выпали испытания Ливонской войны.