– Странная она девочка, – подхватил Том, ожидая, как пойдут события дальше.
– А вот згя вы смеетесь над Полли! – воскликнула Мод. – Она делает кукол гогаздо лучше, чем ты, Фан, и гисует и пишет гогаздо лучше, чем ты, Том.
– Рисует? – удивленно поднял брови Том. – Тебе-то откуда знать? Я лично ни разу не видел, чтобы она это делала.
– Да здесь целый альбом с гисунками. Пгочесть, что под ними написано, не могу, но гисунки такие смешные.
С этими словами Мод выхватила из сундука пухлый альбомчик с надписью «Дневник Полли» и, развернув его у себя на коленях, продемонстрировала брату с сестрой.
– Только рисунки, – смущенно пробормотал Том. – Если не читать подписи, то ничего страшного, если я на них посмотрю.
– Взгляну лишь одним глазком, – вторила ему Фанни.
В следующее мгновение они уже вовсю хохотали над изображением Тома. Мальчик лежал в канаве, над ним с разинутой пастью завис большой пес, а велосипед катился сам по себе в никуда. Техники Полли определенно не хватало, но тем не менее рисунок у нее получился выразительный и смешной. Перелистнув еще несколько страниц, они обнаружили столь же впечатляющий портрет Фанни в обществе мистера Фрэнка. Портрет бабушки. Снова Том, с пафосом декламирующий стихотворение. Мистер Шоу, шествующий в обществе Полли по парку. Мод, которую уносит на руках Кэтти. И весьма иронично схваченные одноклассницы Фан.
– Ну ничего себе! Это же надо так насмехаться над нами за нашими спинами, – Фанни была сильно задета меткими шаржами на своих высокомерных подруг.
– А ведь неплохо рисует, – Том приглядывался к портрету мальчика в ореоле солнечных лучей, под которым было написано: «Мой незабвенный Джимми».
– Погляжу я, как ты восхитишься, когда увидишь, что она про тебя здесь пишет, – Фанни потыкала пальцем в следующую страницу, которую, не удержавшись, прочла.
– Что там еще такое? – Том в свою очередь тоже забыл, что они с сестрой собирались смотреть лишь рисунки.
– «Стараюсь изо всех сил, чтобы Том начал мне нравиться, – прочла Фан. – Когда у него хорошее настроение, это мне удается. Беда, что он долго таким не бывает. Чуть что, начинает злиться, грубить. Надо мной и сестрами издевается. Отцу и маме тоже грубит. В общем, ведет себя так противно, что я начинаю его ненавидеть. Знаю, с моей стороны это плохо, но ничего не могу поделать с собой». Ну что, дорогой брат, понравилось? – Фанни глянула на него с вызовом.
– Да ты лучше дальше прочти, – уже углубился в следующую страницу Том. – Здорово она, мэм, здесь тебя пришпилила.
– Где? – уставилась на следующую страницу дневника Фан и прочла:
«Сомневаюсь, что мы можем по-прежнему оставаться друзьями с Фан после того, как она солгала отцу, а я отказалась в этом ее поддерживать. Раньше она казалась мне очень хорошей, а теперь вот прямо не знаю, что о ней и подумать. По-моему, она стала совсем не такой, как когда я ее полюбила и с ней подружилась. Твердит мне все время про вежливость, но со мной ведет себя не очень-то вежливо и совсем не по-доброму. Постоянно мне тыкает, что я слишком странная и провинциальная. Наверное, так и есть. Но разве же это повод смеяться над одеждой девушки, которая беднее ее? А хорошо ли пригласить такую девушку к себе в гости, а потом скрывать ее от своих подруг, потому что она не такая модная, как они? Я ведь прекрасно все вижу, поэтому и сама уже не могу относиться к ней как прежде. Давно бы вовсе домой уехала, если бы не опасалась, что мистеру Шоу и бабушке это покажется неблагодарным с моей стороны. Они-то не виноваты, и я к ним успела привязаться, пока здесь живу».
– Ну что, мисс Фан, получила? – с откровенной издевкой осведомился у сестры Том, наслаждаясь ее смущением и вместе с тем немного стыдясь, что они влезли в дневник, который Полли старательно прятала от посторонних глаз. – Ну все. Клади-ка это на место, и пошли.
– Подожди. Вот еще только это прочту, – растерянно пробормотала Фан, ткнув пальцем в страницу, где чернила в нескольких местах расплылись, похоже, из-за того, что на них капали слезы.
«Воскресенье.
Очень раннее утро. Все еще спят. В доме тихо. Никто не мешает, и я могу спокойно подумать о том, что чувствовала в последние несколько дней, когда мне было так плохо, что даже писать не могла.
Мое пребывание здесь подходит к концу, и я даже рада, ибо многое в этой семье очень меня тревожит. Мне тут не к кому обратиться за помощью в те моменты, когда сама чувствую, что поступаю как-то не так. Прежде я немного завидовала Фанни, но теперь – совсем нет. Конечно же, мне бы тоже хотелось иметь много денег. Так ведь приятно покупать красивые и хорошие вещи. Но разве купишь за деньги добрые и доверительные отношения с родителями, которые есть у меня? А как раз это у Фанни вовсе отсутствует. Отца своего она боится, а мамой вертит как хочет…
Перечитала сейчас свой дневник, и мне сделалось не по себе. Слишком уж много плохого я здесь написала о некоторых из тех, у кого гощу. Не очень-то это по-доброму. Наверное, лучше бы вырвать все эти листки из альбома. Я бы именно так и сделала, если бы не дала обещание маме записывать все, что меня тревожит и смущает, чтобы потом мы с ней вместе это прочли и обсудили.
И еще я сейчас вдруг подумала: а не моя ли собственная вина, что Фанни и Том ко мне так относятся? Была ли я с ними сама достаточно терпелива? Вела ли себя приятно для них? Попробую за то время, которое еще здесь пробуду, это исправить. Пусть я всего лишь провинциальная и старомодная девочка, но мне же все-таки хочется нравиться им».
Прочитав последнюю фразу, Фанни, вспыхнув, захлопнула альбом. Ее ожег стыд. Ведь это она в раздражении называла Полли старомодной и провинциальной. Как же это с ее стороны жестоко и плохо! Горло у Фанни сдавило. На глаза навернулись слезы. Она хотела что-то сказать, но, обернувшись, увидела Полли.
Пальцы у Фан разжались, как от ожога. Дневник Полли выпал из них.
– Что вы делаете с моими вещами? – с белым от гнева лицом спросила Полли.
– Мод показала нам твой альбом, и мы просто разглядывали картинки, – промямлила Фанни.
– И читали мой дневник. И смеялись над моими подарками. Очень легко сваливать все на Мод. Это подло и низко. Никогда не прощу вам, пока жива! И…
Полли вдруг осеклась и, уже ненавидя себя за то, что наговорила лишнего, стремглав вылетела из комнаты.
Виновники происшествия, немо уставившись друг на друга, застыли подле раскрытого сундучка. Они так растерялись, что Том даже забыл присвистнуть, как обычно, если чему-нибудь удивлялся.
Наконец Фанни аккуратнейшим образом убрала в сундук все, что из него вытащили. Глядя на бедные сувениры, которые Полли приготовила для домашних, она вдруг отчетливо осознала, сколь скромно и небогато в сравнении с ней живет эта девочка. И вещи, так тщательно ею собранные, вдруг стали казаться Фанни прекрасными, а признания, которые она прочла в пухлом альбомчике, подействовали на нее куда сильнее, чем если бы подруга высказала их устно. Фанни сгорбилась и втянула голову в плечи. Стыд и раскаяние придавливали ее. Какой злой и высокомерной она была с Полли! Как унижала ее! И как же добра сама Полли, которая всю вину готова была взять на себя.
– Нет, не она, а я во всем виновата, – всхлипнув, Фан прижала голову к сундуку.
Том чувствовал себя не лучше сестры. Он оставил ее рыдать, а сам бросился на поиски Полли, чтобы добиться ее прощения.
Запыхавшийся, с красным от бега виноватым лицом, он обшарил одну за другой все комнаты в доме. Тщетно. Девочки нигде не было. Мальчика охватила тревога. Куда она делась? Не могла же так быстро собраться и уехать домой? Он застыл перед вешалкой, где висела ее маленькая круглая шляпка. Том нежно провел по ней ладонью. Ох, сколько же раз он пытался походя то сбить ее с Полли, то, наоборот, нахлобучить ей на глаза! «Может, она сейчас к отцу на работу отправилась, чтобы на нас пожаловаться?» – подумал он, но тут же сообразил, что такое совсем не в ее натуре.
Не мешало проверить, нет ли ее на улице. Том полез за ботинками в темный чулан и, едва глянув внутрь, так резко отпрянул назад, что едва не грохнулся на спину. Внутри, прижав щеку к резиновым галошам, лежала в полном отчаянии Полли.
– Ну привет, – изумленно выдохнул Том, у которого сразу вылетели из головы все приготовленные слова.
В чулане было совершенно тихо. Девочка не плакала. Свернувшись калачиком, она лежала так неподвижно, что Том вдруг встревожился, не потеряла ли она сознание. Он склонился над ней. Ресницы у нее были мокрыми от слез, щеки алели сильнее обычного, и она часто-часто дышала. «Ну хоть не в обмороке», – успокоился мальчик. Собрав все остатки решимости, он сел рядом, на низенькую деревянную скамеечку и попросил прощения.
Полли была ужасно сердита, но не обижена. Когда появился Том, она уже справилась со своими чувствами и пришла в себя. Это, конечно, не значило, что она легко могла простить Тома, однако в его тихом голосе ей слышалось искренне раскаяние, и сердце ее постепенно оттаивало. Он ведь не стал дожидаться, пока она успокоится, а сразу кинулся следом за ней, не искал себе оправданий и назвал подлостью то, что ее дневник взяли без спросу.
Однако, внутренне его простив, Полли доставила себе удовольствие послушать, как гордый, властный и независимый Том смиряет себя. Это казалось ей справедливым, да и Тому было полезно. Словом, она ничего не имела против, чтобы он посидел рядом с ней подольше на неудобной скамеечке, а Фан наверху тем временем успела бы промочить слезами раскаяния пару своих изящных платочков.
– Ну не молчи, пожалуйста, – взмолился он наконец. – Скажи хоть словечко несчастному человеку. Мне ведь сейчас хуже всех. Фан тоже все глаза выплакивает. А ты молчишь как рыба. Но, кроме меня, помирить-то вас некому. Я мог бы, конечно, сбегать к Смайтам за мамой, и она, вероятно, навела бы порядок, но это ведь было бы трусостью. Поэтому я за ней не побегу! – выкрикнул он в последнем призыве к миру.
«Фанни плачет, и пусть себе, – не без удовольствия отметила про себя девочка. – Но Том, пожалуй, пострадал уже достаточно. Иначе скоро с ума сойдет, утешая двух девушек в слезах».