преодолеют любые трудности. Как уже не раз случалось в «Старомодной истории», понадобились трезвость и холодный расчет Ансельма, чтобы очевидными стали бессмысленное расточительство и неумение хозяйничать, ведущие братьев Майтени к неминуемому краху. В 1908 году в магазин то и дело наведываются родственники; встревоженные положением дел, они советуют как можно быстрее пересмотреть методы торговли, сменить поставщиков и ассортимент; но их советы, как и ворчанье Марии Риккль, не встречают у братьев отклика. Енё благодарит и все оставляет по-старому, Бела же нервничает. Он не желает, чтобы его учили уму-разуму, ему надоело, что кто-нибудь все время сует нос в его дела. Мария Риккль пытается подучить внучку повлиять на братьев, однако ее слова не доходят до сознания Ленке; она сейчас занята только собой: она поняла, что станет матерью.
До сих пор Ленке Яблонцаи не мечтала о детях. Тело ее заранее страшилось родовых мук, а еще более — обследований, которые будут предшествовать родам; Бела Майтени с огорчением наблюдает, что жена его совершенно не бережет себя, не считается с тем, что приличие и здравый смысл диктуют ей сейчас иной образ жизни и, уж во всяком случае, больше воздержания; у матушки и в мыслях нет отказываться от занятий, доставляющих ей радость, она по-прежнему плавает, играет в теннис, выходит в общество — вплоть до самой последней минуты. Среди своих гостей она принимает порой и Йожефа; ни лицо, ни поведение Ленке в таких случаях не выдают ничего, кроме ровной приветливости; но душу ей при каждой встрече пронзает все еще чувствительная боль, напоминающая ей о былом, об их разрыве, и она думает, что если бы жизнь их сложилась по-другому, то дочь ее — ибо кого же еще она родит, если не девочку: мальчик, произведенный ею на свет, появившийся из ее тела, казался ей каким-то нонсенсом, не имеющим к ней никакого отношения, — дочь ее была бы дочерью Йожефа; ей представляется, с каким радостным нетерпением ждала бы она момента, когда ее наконец увидит. Что касается существа, которое она носит в себе, то пусть у него еще нет даже лица: ассоциативный материал, заранее определяющий его не существующую еще, но уже несчастную личность, имеется в изобилии; этот материал — и забастовка носильщиков, и недослушанная ария Зельмы Курц, и компрессы в венецианском отеле. Ленке Яблонцаи еще чаще, чем прежде, выходит в общество и зовет гостей, а Бела Майтени, уверенный, что жена нуждается теперь в усиленном питании, заказывает из собственного магазина умопомрачительные холодные блюда и целые ящики шампанского к ужину. «В понедельник мы с Гизи ужинали у Ленке, это уже второй такой вечер, мы пили шампанское и веселились до трех часов ночи. Я в таких случаях пою до полной потери сил, им нравится, а мне тем более», — пишет Белла сестре Маргит в конце лета 1908 года. В это лето братья затевают новое предприятие, пытаясь оживить свое действительно хиреющее дело: они арендуют в Большом лесу павильон Добош и начинают торговать там пивом, бутербродами, булочками, всякими лакомствами. Возле павильона играет духовой оркестр, горожане возвращаются с прогулки с хорошим аппетитом — буфет первое время приносит неплохой доход. Весь круг друзей и знакомых приглашен в Большой лес на открытие; само собой разумеется, всем обеспечено бесплатное угощение. Мария Риккль вне себя, она не в силах смотреть на такое мотовство и уходит домой. Йозефа Хейнрих умоляет Ольгу образумить братьев; Ольга, которая обожает Белу и радуется, когда он хоть в чем-то находит удовольствие, разумеется, молчит. Кто-кто, а она знает подлинную историю брака Белы Майтени и «общей любимицы, красавицы, умницы, прелестной и чистой Ленке»: Бела, вернувшись из свадебного путешествия, все рассказал ей, выплакался у нее на груди. На открытии пиво льется рекой, прибывают все новые и новые громадные корзины с калачами, солеными сушками и сухариками, дебреценцы толпятся вокруг павильона; в тот день в Большом лесу гуляют и дочери благочинного Яноша Сабо, которых привел сюда их брат, Элек; барышни, конечно, не останавливаются возле павильона, они лишь на ходу разглядывают веселую публику: в воскресенье полагается славить господа, ну, после проповеди разве что погулять немного в этом прекрасном лесу, но пить пиво, заниматься пустой болтовней, лишь бы провести время, — на берегах Кёрёша такое не принято. Но сам Элек Сабо, чиновник городского магистрата, на несколько минут оставляет сестер, чтобы выпить кружку пива, и, улучив момент, просит кого-то из знакомых представить его жене Белы Майтени, которая давно уже стала для него предметом восторженного поклонения; Ольга даже приглашает его на французский вечер: этот Сабо прекрасно владеет несколькими языками. Затем Элек идет догонять сестер, а жена Белы Майтени продолжает развлекать гостей, и ни она, ни Элек Сабо не подозревают, что спустя восемь лет они будут стоять перед Шандором Зихом, священником, который соединит их руки и сердца, а из молодых людей, распивающих вокруг пиво, прогуливающихся, слушающих музыку, говорящих комплименты дамам, часть будет в плену, другая падет на поле боя.
Ленке Яблонцаи становится матерью 5 февраля 1909 года; роды прошли легко, напрасно она так их боялась; услышав радостный крик доктора и повитухи: «Мальчик!», Ленке почувствовала себя так, словно ее обманули. «Она только тебя любила по-настоящему, — часто говорил мне Бела, говорил без грусти, констатируя факт. — Ты еще не родилась, а я уже чувствовал, что тут что-то неладно; но разве может ребенок сам разобраться в таких вещах. Ну, а когда я увидел тебя рядом с ней, увидел ее лицо, выражение, с каким она на тебя смотрела, лежа в постели, я понял, что она тебя только и ждала». — «Ты был мальчик, — отвечала я брату. — Она мне рассказывала, что боялась твоего тела, боялась купать тебя, трогать тебя там. Ты ведь знаешь, какая она была. Ты был мальчик, а не девочка, в этом все дело». — «Конечно, — сказал брат, — я был мальчик. Но чем же я-то виноват? Мне, словно какому-нибудь греческому герою, приходилось с младенчества расплачиваться за то, что совсем от меня не зависело».
После рождения Белы Майтени-младшего с супругами Майтени происходит странная метаморфоза. Молодая мать расцветает, от нее веет красотой и здоровьем, в то время как муж ее желтеет на глазах, его одолевает кашель. Но никогда еще отношения между мужем и женой не были столь теплыми и дружескими, как в ту пору, когда у Белы Майтени обостряется легочный процесс; для матушки во всем этом важно было лишь то, что у нее появилась задача, которую она способна выполнять, не насилуя свою природу: она может готовить мужу еду и ухаживать за ним. Когда погода портится, она не пускает его в магазин, оставляет дома; ребенка обеспечат всем необходимым и без него. Бела Майтени играет с сыном, он наклоняется к нему не иначе, как повязав на лицо платок. Его любящий взгляд сопровождает сына вплоть до 1924 года; взгляд этот Бела Майтени-младший словно бы ощущал на себе и в течение долгой своей агонии. Отец и сын страстно любили друг друга: ведь оба они лишь друг от друга могли ожидать подлинной привязанности и теплоты. Ленке Яблонцаи все готова была для них сделать, устроить, достать, все, что было в ее силах, и даже сверх того, она была рядом в самых трудных условиях — но и отцу, и сыну всю жизнь не хватало самой простой, наивной любви, которую ни к одному из них она не способна была испытывать.
С того момента как Ленке Яблонцаи перестала представлять опасность для их сына, старый Йожеф с женой снова зачастили к Бартокам — где уже обивали пороги поклонники Беллы. Бела Майтени, поколебавшись немного, нанес родителям Йожефа визит вежливости — скорее из принципа, чем по необходимости. Йожефа в этот момент дома не было, но ответный визит семья нанесла уже в полном составе; сам Йожеф время от времени, не слишком часто, появляется в доме Майтени в числе других гостей. Как-то в послеполуденное время он застал матушку в одиночестве; Ленке сидела за роялем, играя старую песенку о принцессе в коротенькой юбчонке. Почувствовав на себе чей-то взгляд, матушка вздрогнула и подняла глаза: в дверях салона стоял Йожеф. Он двинулся к ней, держа в правой руке большой букет фиалок; не говоря ни слова, положил цветы на пюпитр и наклонился к матушке. «Один раз, — думала матушка, — один-единственный раз узнать, каков на вкус поцелуй человека, которого любишь. Один раз. Один-единственный». В тот момент она ни о чем не думала: ни о том, как обошлась с ней семья Йожефа, ни о Беле Майтени, который в это время был у врача; все стало неважным — важно было лишь это мгновение, когда, может быть, и ей дано будет узнать, какой могла бы стать ее жизнь, если бы принцесса не была нищей девчонкой в дырявых башмаках. Йожеф, словно почувствовав ее безмолвный зов, притянул ее к себе и поцеловал, впервые в жизни. Матушка рассказывала мне об этом поцелуе, которого, собственно говоря, ждала с пятнадцатилетнего возраста, как о самом большом грехе в своей жизни. Она вырвалась, отвернулась от Йожефа, ни один из них не произнес ни слова; по спине ее Йожеф видел, что Ленке плачет. Но оправдаться, извиниться у него не было возможности: матушка вдруг встала, позвонила и попросила принести сына, на которого Йожеф всегда смотрел с каким-то странным отвращением, словно этот ухоженный, белокурый ребенок был детенышем чужой и неприятной человеку породы животных. Матушка не отпустила горничную, заставив ее тут же заниматься маленьким Белой; тем временем вернулся Майтени, застав самую корректную картину: Ленке, рядом с ней служанка и ребенок — должно быть, жена так и принимала Йожефа. Матушка была тиха, Йожеф вскоре удалился; к вечеру матушка всегда убегала к Бартокам или к купецкой дочери, но сегодня ей никуда не хотелось, она сказала, что лучше останется дома. Бела Майтени грустно смотрел на нее, размышляя, говорить ли ей о том, что он услышал от врача; врач сказал, что он должен отдыхать, лечиться, сменить климат — вот только на какие средства? Магазин поглощает все, что у них есть, и на путешествие в Египет денег все равно не хватит — так зачем же смущать Ленке, бедняжка и без того несчастлива, живя с ним. У мужа Ольги они больше не могут брать взаймы, а если и воз