онте. Муж Ольги ездит в села за продуктами, братья Майтени получают свою долю добычи, но ни Мелинда, ни Ленке не прикасаются к посылкам Ольги, зато усиленно кормят Белу-большого и Белу-маленького; обе впали бы в отчаяние, если бы сейчас, из-за ощутимо ухудшившегося снабжения, у Белы Майтени вновь произошло бы обострение болезни. Битва под Верденом продолжается с февраля по сентябрь, санитары, если им вообще удается добраться с носилками до полевого госпиталя, неузнаваемы от крови, по которой они идут, из убитых под Верденом солдат разных наций, можно было бы сложить гору — число жертв превышает миллион, — да и окрестности Добердо и Изонцо напоминают скорее бойню, чем боевые позиции. Мать Беллы организует кружок, в котором вяжут напульсники для солдат, сражающихся на восточном фронте, Белла помогает в работе и развлекает собравшихся женщин то музыкой, то чтением. В мае происходит самая ужасная морская битва первой мировой войны, Ютландское сражение, в тумане невозможно отличить свои корабли от чужих, летят торпеды, обломки, пули; под дождем, в пороховом дыму, среди языков пламени и расколотых надвое кораблей умирают и тонут тысячи и тысячи, немецкий генеральный штаб сообщает о 2414 погибших и 449 раненых, на потопленных английских кораблях служило почти десять тысяч моряков, из них немецкие эсминцы спасают сто семьдесят человек, остальные тонут в море или погибают еще на кораблях. Белушка Майтени и Белушка Тичи одновременно заболевают фолликулярной ангиной, матери встревожены, медикаменты достать трудно, на помощь снова приходит Элек Сабо: один из его зятьев — фармацевт. Середина 1916 года ознаменована крупными наступательными операциями, русские, совершив прорыв, занимают почти всю Буковину, а в июне. во Фландрии начинается продолжающееся до сентября сражение на Сомме; Элек Сабо просит городского инженера объяснить ему, как действует только что взятая на вооружение новинка, танк; тем временем Румыния тоже вступает в войну, румыны вторгаются в Трансильванию, Агнеш, сестра тети Клари, без всяких объяснений, без прощального письма кончает жизнь самоубийством, теперь из старой прислуги купецкой дочери жива одна Анна.
К сентябрю Трансильвания снова свободна, трудности с продовольствием охватывают теперь уже не только Венгрию, хозяйственный баланс в мире нарушен морскими боями и взаимной блокадой. В воскресных приложениях газет смотрят на читателя разучившиеся улыбаться мужчины: АРТИСТЫ НА ПЕРЕДОВОЙ. Антал Салаи (потерял руку), Йожеф Беллак (потерял ногу), Йожеф Бартои (в русском плену). Рядом с изображением морского кадета Лайоша Вамоша в смокинге — крест, означающий геройскую смерть; Белла вдобавок к постной пятнице — мяса все равно не достать — придумывает, чтобы умилостивить небесные силы, новый обет: дабы получить мужа живым и невредимым, она согласна два дня в неделю не курить — а она заядлая курильщица. В газетах, среди портретов героев дня в Государственном собрании, сердито хмурится, поставив локти на стол, Каройи, у Раковски расстегнут воротник, словно он приготовился драться и заранее ослабил галстук. Белушка Майтени испытывает шок: на стене школьной уборной он обнаруживает неприличные рисунки и по памяти воспроизводит их дома; Ленке Яблонцаи в отчаянии: это конец света, неужто в ее бледном тихом сыне таится развратная натура его бабушки. Не назвавший себя специалист-метеоролог утверждает, что в 1916 году не следует ждать хорошего урожая, слишком много почвенных вод, да и значительная часть земель из-за нехватки рабочих рук осталась незасеянной. «Счастье еще, — пишет он, — что в 1915 году судьба была милостива к нам: хотя урожай был ниже среднего, но его удалось собрать полностью, и мы с высоко поднятой головой идем навстречу третьей военной зиме, трудные времена закалили нас, и если использовать урожай целенаправленно — выделив часть и союзникам, — то страна на год обеспечена основными видами продовольствия».
В 1916 году судьба не так благосклонна к Венгрии: в апреле выпадает катастрофическое количество осадков, в июне бушует циклон, в июле на поля обрушивается засуха и такой вихрь, что на площади в несколько квадратных километров разрушены все постройки, в Бечуйхейе остается триста погибших и раненых.
Дебреценская полиция в целях обеспечения населения продовольствием обещает принять эффективные меры и действительно вылавливает много спекулянтов, но черный рынок продолжает процветать; ситуация становится все безнадежнее. Ленке Яблонцаи регулярно получает продукты — их приносит посыльный, это тоже подарки. Растет число военнопленных, открытое в Будапеште бюро, защищающее права военнопленных и снабжающее информацией их близких, сообщает в газетах, что для переписки через Красный Крест с военнопленными, находящимися в известных или в неизвестных местах, вводятся открытки различного цвета. Элек Сабо интересуется у своей будущей жены, сколько же у нее, собственно говоря, братьев и сестер; услышав ответ, задумывается и спрашивает, где могут быть сейчас два ее младших брата. Вопрос жесток, Ленке Яблонцаи не думает о своих родственниках в Пеште. Во Фландрии идет воздушная война, под Ипром Антанта применяет газы, в битве на Сомме англичане и французы бросают в бой девяносто дивизий, из которых от пятидесяти вскоре ничего не остается. Об этом времени Агоштон Барток заносит в дневник следующее: «Первого декабря 1915 года зять мой, Антал Тичи, после строительства и сдачи в России и Польше железных дорог на конной тяге, перебрался для дальнейшего прохождения службы в Брод. 4 марта 1916 года в Будапеште у меня родилась внучка Ева Барток. Антал Тичи переведен в Скутари».
После того как умер отец, а вслед за ним и Мария Варади-Сабо, дебреценский осколок клана Сабо, Элек и его сестры, Гизелла, Берта и Ирен, держатся друг за друга. Гизелла выходит за Ласло Шами, у нее рождается сын, Берта и Иренке пока не замужем; в один прекрасный день брат сообщает им, что собирается жениться и хочет познакомить их с будущей золовкой. О том, как прошла встреча, я знаю из двух источников: мне рассказывала об этом матушка, и не однажды; затем, по моей просьбе, поведали о ней моя двоюродная сестра Мария и крестная моя мать, Ирен Сабо. Обе они утверждали, что до встречи сестры почти ничего не знали о матушке, кроме того разве, что это — та самая красавица, жена Белы Майтени, и с радостью думали о том, что через Элека попадут в родство с такой удивительной женщиной. По словам же матушки, первое общение было нелегким, и если бы не отец, пустивший в ход весь свой искрометный юмор, ухаживавший сразу и за сестрами, и за будущей своей женой, и если бы не ее еще на улице Кишмештер приобретенное умение найти нужный тон даже в трудные моменты, то результат мог бы быть совсем плачевным: ведь в эти четверть часа столкнулись лицом к лицу два столь различных мира. Сестры Сабо не походили ни на кого из тех, с кем матушка имела дело в своей жизни: она никогда еще не видела таких тихих, живущих только домом и друг другом женщин. Не то чтобы тетя Берта или будущая моя крестная мать, Ирен, не были достаточно светскими в широком смысле этого слова — Ирен к тому же, с ее трогательно тонкими чертами, была еще и красива, — нет, просто они смотрели друг на друга словно бы через толстое стекло. Матушка принесла с собой тон французских приемов Ольги Майтени и перенятую у Мелинды способность болтать о всех интересных событиях в городе — и, ища в то и дело прерывающемся разговоре новые и новые спасительные темы, прошлась по всему дебреценскому горизонту, — сестры Сабо лишь молчали, так что даже находчивость Ленке Яблонцаи в конце концов была исчерпана. Чтобы спасти положение, Элек Сабо открыл рояль и сыграл песенку из оперетты «Золотой дождь»: «Гвендолин, Гвендолин, проглоти-ка аспирин, не лекарство — красота, всех им лечат доктора. Гвендолин, Гвендолин, проглоти-ка аспирин, продается он в аптеках в порошке или в таблетках, Гвендолин, Гвендолин, проглоти-ка аспирин». Но и тут рассмеялась одна лишь невеста. Когда беседа кое-как возобновилась, выяснилось, что сестры Сабо вообще не знают тех людей, о которых говорила Ленке Яблонцаи, а если и знают, то не интересуются их личной жизнью, охотнее всего они проводят время у себя дома и, хотя любят Дебрецен, очень скучают по Кёрёштарче, по комитату Бекеш, по родственникам. Потом они лишь сидели и смотрели на матушку, словно к ним в окно вдруг залетела райская птица, а они до сих пор держали у себя лишь перепела.
От теток Сабо я никогда не слышала про матушку ничего, кроме похвал и восторженных слов, никто лучше, чем они, не знал, как преданно и смело она стояла рядом со своим легкомысленным мужем во всех его злоключениях, как уверенно держала штурвал того корабля, который, окажись он в руках их обожаемого, но такого изменчивого, импульсивного брата, пошел бы ко дну в какие-нибудь полчаса. Никогда от семьи Сабо я не слышала о матушке ничего, кроме самого лучшего, и все же с самого раннего детства я чувствовала, что их знакомство означало взаимное разочарование. В дружный, пуританский, кальвинистский клан Сабо попала вдруг католичка, воспитанная в монастырской школе и в семье ретивых католиков, разведенная женщина с болезненным сыном; матушку же одно лишь упоминание комитата Бекеш и отца ее будущего мужа, гениального пастыря, не только сохранившего, но и укрепившего разбросанные среди невенгерского населения венгерские реформатские приходы, заставляло вспоминать о том, что она так хотела забыть: Шаррет, семью Гачари, своего прадеда, летописца и проповедника; к тому же она не могла избавиться от недоумения, когда смотрела на этих странных девиц, которые, по их собственному признанию, лишь дома чувствуют себя в своей тарелке и не интересуются другими людьми. Матушка терпеть не могла сидеть дома; если она не получала приглашения, не могла пойти в общество или хотя бы пройтись в определенный час по главной улице, среди гуляющей публики, ей становилось не по себе; за три дня до своей смерти, восьмидесятитрехлетней старушкой, когда без моей помощи она даже по комнате пройти не могла, она сказала, что хотела бы выйти на аллею Эржебет Силади, только пусть ее кто-нибудь поддерж