л, л, л. Давай теперь вместе.
Он упорно продолжал стоять и смотреть на меня.
— Знаете, Алиса, — сказал он этим своим надтреснутым, сиплым голосом, — завтра я не смогу прийти без пяти восемь, я перегружен обязательствами, не буду вдаваться в объяснения, сейчас конец семестра, и у меня масса дел.
— Хорошо, когда вы можете?
— Думаю, я смог бы в понедельник, по понедельникам у меня нет лекций.
— Хорошо, приходите в понедельник, я сейчас запишу вас, только, пожалуйста, будьте точны. Я не могу работать в хаосе — когда каждый врывается, когда ему заблагорассудится. Вы сказали, что читаете лекции?
— Пожалуйста. Я постараюсь. Что я читаю? Я преподаю версификацию.
— Вообще не знаю, что это.
— Господи, да как же не знаете. Я преподаю стихосложение, наука о стихах.
— Значит, существует и такая наука.
— Существует.
— И кто-то это преподает?
— Преподает. Вот я, например, читаю лекции.
— Ну, прекрасно, читайте, — сказала я, решив окончательно прекратить этот разговор, из-за двери кабинета доносилось нервное ворчание тех, кто ждал в очереди, нет, это не пациенты, да и не клиенты, даже не знаю, как их можно назвать — люди с изъянами в произношении. Одновременно, где-то глубоко во мне промелькнула мысль, что этот человек не оставляет меня равнодушной и что мне трудно смотреть ему в глаза. Все начинается с глаз, я в этом уверена, сколько пустых, потухших взглядов вокруг меня. Если чьи-то зрачки начинают искриться — это можно считать событием. Его — искрились, из-за очков…
— Видимо, теперь мы обо всем договорились. До свидания.
— До свидания.
Он вышел, наконец.
— Тетя Алиса, мы на сегодня закончили? — спросила девочка.
— Нет, милая, мы только начали.
— А что хотел этот дядя?
— Чтобы я его научила дышать. Знаешь, так же, как я тебе показала. Вдыхаешь через нос, выдыхаешь через рот.
В понедельник, без пяти восемь, он уже ждал перед кабинетом. Я поймала себя на том, что рада его приходу. Как обычно, я была точна, до минуты, я никогда и никуда не опаздываю, давно научившись тому, что хорошо организованный день — лучшее лекарство от нервов, от тяжелых мыслей и от чувства, что тебя самого слишком много. Хорошо спланировав день, я ощущаю себя царицей, мне нравятся маленькие, достижимые цели и временные рамки, только тогда я могу сказать, что я свободна — странно, но это правда, — свобода оказывается свободой только, когда известны ее границы, за их пределами — всё хаос и безумие. Не знаю, откуда это во мне, наверно, я сама себя так приучила или где-то невзначай подхватила, может быть, и в самом деле от семьи, главное, я привыкла жить по плану, а это отпугивает так называемых мужиков и прочую подобную, безответственную, стихийную скотину мелкого пошиба, которая не любит обязательств.
— Доброе утро, как вы сегодня? — поприветствовала я его.
— Доброе утро, не чувствую никаких перемен. Хожу на ингаляции, но теперь они мне не помогают. Доктор Пенджер мне прописал и какие-то уколы, но я попросил пока их отложить, поскольку, как оказалось, такая терапия не приносит результата.
— Хорошо, посмотрим, что мы можем сделать. Входите, — сказала я, открывая дверь кабинета и пропуская его вперед.
— Садитесь. Что, вы сказали, преподаете?
— Науку о стихах.
— A-а. Никогда не слышала. Кому это нужно?
— Да находятся и такие. Будущие преподаватели языка, переводчики, актеры. Важно, как язык звучит, знаете, поэзия невозможна без стиха, но большинство людей обычно об этом не думает. Современный мир живет без поэзии или растрачивается на ее суррогаты, и поэтому мы живем так, как живем. Я не хотел бы вам слишком надоедать…
— Вы мне не надоедаете, спокойно продолжайте. Мне понравилось то, что вы сказали: важно, как язык звучит, мне это близко, я занимаюсь именно тем, как звучат звуки. Итак, теперь давайте посмотрим, как звучат ваши гласные, на них основывается правильная артикуляция. Откройте рот и кратко произносите вслед за мной: а, а, а, а, а, а, а.
Он открыл рот и кратко вслед за мной произнес: а, а, а, а, а, а, а. «А» у него был в порядке, один раз, правда, немножко ушел в сторону, но это можно было легко исправить.
— Теперь давайте подышим, десять минут. Я покажу вам упражнения. Для начала вдохните полной грудью через нос так, чтобы почувствовать, как у вас напряглись мышцы живота, и выдыхайте через рот короткими, ритмичными выдохами так, чтобы почувствовать, как брюшная полость постепенно расслабляется. Начали. Ху, ху, ху, ху, ху, ху, как паровоз, ритмично.
И пока мы дышали, я в первый раз внимательно посмотрела на него. Видный, слишком рано отяжелевший сорокалетний мужчина, волосы в беспорядке, блестящие острые зубы, он мне кого-то напоминал, только я не могла понять кого, нет, никого из моих бывших, а их не было слишком много. Кроме Павле, еще двое. Они ненадолго задержались в моей жизни, и первый, и второй, и третий, и у каждого были для этого какие-то свои причины, я не особо-то старалась понять их. Ушли они так же, как и пришли, моя жизнь шла по заведенному порядку, исключительно организованно: взросление, забота родителей, окончание школы, училище, слишком ранний брак и еще более скорый развод. Какое-то время я работала, потом получила специализацию, дважды ездила в Россию, один раз в Эдмонтон, в канадскую Альберту, и поняла, что Белград вместе с его новыми районами не самое плохое место для жизни в этом мире, здесь тебя, по крайней мере, кто-нибудь да окликнет, заметив, что ты женщина, а там — нет.
В России мужики вообще не ухаживают за женщинами, им это не нужно, Россия — райское место для них, стоит им повернуться, и на них уже смотрят десятки русых, кровь с молоком семнадцатилетних славянок, а в Эдмонтоне я не заметила даже случайного жеста, кроме одного частного случая, и я постоянно, в течение всей моей двухмесячной стажировки, спрашивала себя, как же они друг к другу подступаются, каким образом сообщают о своих желаниях, страх наказания за харрасмент просто заморозил любое влечение. Я дышала в унисон с профессором Зечевичем и думала о том, как быстро пролетела у меня прошлая неделя, на работе, такой, как моя, человек очень быстро учится включаться и выключаться по необходимости, в четверг и пятницу ко мне пришли хористы, небольшая группа, я показывала им как правильно дышать, они были красивы, два молодых человека и три девушки, и я все время думала, как ужасно то, что их ждет. Они стояли передо мной и дышали как-то бессловесно, инстинктивно, по необходимости дышать — чтобы жить и чтобы петь, не размышляя о том, что им в будущем придется пережить: все эти эмоциональные катастрофы, семейные беды, несчастные влюбленности, плохо прошедшие и еще хуже истолкованные страсти…
— Извините, Алиса, а сколько это продлится?
— Столько, сколько вам это будет нужно. Каждый день вы должны так, сконцентрировавшись, дышать по меньшей мере десять-пятнадцать минут и каждый раз, когда вынуждены долго разговаривать, вы должны себе напоминать о том, что нужно почаще глубоко вдыхать воздух, и так до тех пор, пока это не войдет в обыкновение, в привычку. Увидите, тогда вам станет легче, и голос перестанет хрипеть.
— Интересно, знаете ли, я сам пришел к случайному заключению. Длина фразы зависит от глубины вдоха.
— Именно так, профессор. Это похоже на пение или игру на духовых инструментах, фраза длится столько, на сколько у человека хватает дыхания. Все, кто долго и громко говорит, должны научиться дышать, в этом смысле нет никакой разницы между школьным учителем и оперным певцом. Все они, включая и актеров, и политиков, должны преодолеть рампу. Это непросто, и для этого необходимы кое-какие знания.
— Понимаю. Только одних знаний недостаточно. То есть без понимания можно все испортить, знание — это одно, а понимание — что-то совершенно другое, я это часто говорю своим студентам. Вы можете выучить все о стихах, говорю я им, можете выучить и многое о поэзии, но это даже близко не означает, что вы станете поэтами. Поэзия превосходит и знание, и понимание, она приходит после этого, если вообще приходит. Я имею в виду, что обычно она не приходит никогда, то есть она не может прийти без знания и понимания, это необходимое условие, хотя и недостаточное.
На самом деле я его не особенно хорошо поняла, все равно, он говорил интересно, пусть и немного невнятно, сиплым голосом. Да, мне показалось, что по сути, он говорит о любви. В моем логопедическом кабинете у меня было немного таких собеседников…
Мамина реабилитация проходила очень медленно, болезнь пришла в самое неподходящее время, если вообще может быть подходящее время для прихода болезни. Я хочу сказать, только мы свыклись с тем, что отца больше нет, и кое-как научились с этим жить, как Гаврило сообщил то, что сообщил; я его абсолютно понимаю, ведь жизнь длится не двести лет, чтобы все происходило естественно и легко, хотя я, бог знает с каких пор, считаю, что все, что началось, должно и закончиться. Пока мама была в больнице, сначала на «Бежанийской косе», а потом на трехмесячной реабилитации в Младеноваце, Гаврило и я сделали все необходимое в связи с наследством и нашу большую квартиру в Дорчоле разменяли на две меньшие. Он отправился в Банову Брду, а мы в Новый Белград, вверх по Саве, дом номер 66. Мне все удалось организовать так, чтобы это не отражалось на работе. Гаврило участвовал лишь в той мере, в какой это было необходимо, и то ли по причине занятости обоих, то ли из-за того, что жили мы в разных концах города, то ли вследствие того, что он лихорадочно искал себе работу, хоть какую-нибудь, а в итоге погрузился в отношения, оказавшиеся чем-то большим, чем случайная связь — он нашел себе девушку на пятнадцать лет моложе себя, фанатку хип-хопа, ничего не понимавшую в жизни, с которой мне невозможно было обменяться и парой слов, — и мы перестали видеться каждый день. Явно семейная история повторялась, наследник по мужской линии женился на малолетке и в сорок лет размышлял о том, что будет, когда она вырастет. Я поняла, какой обузой было бы для него заботиться о матери, которая после инсульта едва двигалась, и я просто освободила его от этой обязанности, сказав, что он не должен чересчур усердствовать, достат