— Мы вам поможем, — сказал муниципальный клерк, которому я поведал свою историю. — Работу вы получите, но в порядке общей очереди.
Так оно и случилось — мне предложили работу в полевой кухне для неимущих, на набережной. С первой зарплаты я купил себе черную кожаную куртку: черный цвет — мой любимый. Сто сорок семь и пять (147,5) килограммов в черном цвете. Впечетляет. По штатному расписанию я «разнорабочий». Работенка не пыльная: закупаю продукты, доставляю их, помогаю готовить еду, мою полы, посуду, выношу помои. И еще — ем. От пуза, сколько влезет. А влезает в меня много. Поварихи посмеиваются, потчуют меня, любят. На работу я прихожу первым, ухожу последним. Домой меня не тянет, я ненавижу свободные вечера, выходные и праздники. Дома мне скучно и одиноко.
Ночью, когда в окрестных домах царит тишина, источаемая теми, кто спит без задних ног, а из-за двери доносится неясный шум (крысы, тараканы, капающие краны), я вылезаю из теплой постели и иду на кухню. Онемелые ноги шаркают по полу. Я открываю холодильник и в тусклом свете, озаряющем мое лицо, принимаюсь за жратву. Ем все подряд — и вкусное, и невкусное, набиваю едой свою ненасытную утробу. Мой голод первороден, ничем его не утолить.
И вот однажды, среди всей этой безнадеги, звонит телефон.
— Привет, Петар, — слышу я женский голос с хрипотцой.
— Я не Петар, — отвечаю, — вы ошиблись номером.
— Как дела, Петар? — продолжает женщина, пропуская мои слова мимо ушей.
Какое-то время я молчу, затем говорю:
— Спасибо, могло быть и хуже.
— Представляешь, Петар, сегодня я перепечатала тридцать листов статданных по суицидам.
— Здорово, — говорю я. — Должно быть, ты сильно устала. И что же ты делала потом?
— Забралась на крышу небоскреба и любовалась городом. Не так уж это и здорово.
— Ну, а потом что?
— Да ничего, жду вот.
— Могу ли я тебе как-то помочь? — спрашиваю я, просто из вежливости, едва прожевав кусок и уже поглядывая на новый.
— Можешь, только не знаю, как.
— И я не знаю.
— Ну, пока, Петар.
— Пока, — говорю. — Позванивай.
— Ага.
Да, чтобы не забыть. Я люблю читать. Библиотека отца мне не досталась — мы ее проели, а в последнее время он ненавидел все, что связано со словесностью, терпеть не мог даже письма, хотя и писать-то было некому. Помню, как он рассвирепел, обнаружив среди моих вещей книгу своих позабытых рассказов. Я тоже пытался сочинять стихи, когда-то, давным-давно, да и сейчас время от времени делаю это, стыдясь самого себя… Все это дрянь, говорил отец, и все же подарил мне две книги — одну о похудании, другую — о танцах. Я их так и не открыл, предпочел бы какой-нибудь приключенческий роман, в котором герои гибнут эффектно и безболезненно, или незатейливый рассказ, где все хорошо устроено, все на своем месте, а действительность предстает в лучшем виде. Я кутаюсь в плед, жую и читаю. Воскресенье — дьявольски долгий, беспросветный день.
Таких дней, когда я просто не знал, куда себя деть, становилось все больше. Отец был прав, когда говорил о моих проблемах с женским полом. И в раннем детстве, и в школе я не умел ладить с девчонками, да и потом не научился ухаживать за девушками. У меня заплетался язык, кровь приливала к лицу, стоило мне обратиться к кому-то из них даже за какой-нибудь мелочью… И в результате что мне оставалось? Только еда.
Однажды вечером, возвращаясь с работы, в подземном переходе я заметил объявление.
Оглянулся, вокруг — никого. Я сорвал его со стены и сунул в карман. Дома я его внимательно прочел:
Сколько бы Вам ни было лет, мужчина Вы или женщина — все это не столь важно, У Вас есть свои привычки и предпочтения. У Вас за плечами университет или начальная школа, и все же…
Если Вы одиноки, если Вам нелегко найти общий язык с окружающим миром, если у Вас нет любимого человека, если Вы мечтаете обрести идеальную физическую форму и, самое главное, если Вы стремитесь не отставать от жизни и хотите овладеть искусством танца, мы ждем Вас!
ТАНЦКЛАСС «МАРКУС ДЕМИДОФФ» на Яблановой улице.
Классический и современный танец, запись по вторникам и пятницам.
Отец говорил: не стоит начинать новых дел во вторник или в пятницу. Я же, как всегда, пренебрег его заповедью и в ближайший вторник, вечером, поспешил на поиски. Улицы этой я не знал, поэтому пришлось расспрашивать прохожих, но где она, сказать никто не мог. Карта города, доставшаяся мне от отца, как оказалось, устарела — город постоянно растет. И все-таки мне повезло, я уже было отчаялся, но тут одна старушка, оглядев меня с головы до пят, вдруг спросила:
— Вы, наверное, ищете школу танцев?
— Да, — сказал я, — именно. А как вы догадались?
— Мне так показалось. Такие, как вы, часто подумывают о том, чтобы научиться танцевать. Вам нужно совсем на другой конец города: сядете на автобус и доедете до конечной остановки, а там пойдете вперед, пока не увидите дом прямо посреди поля — его трудно не заметить. Маркус — хороший учитель.
— Вы знаете Маркуса?
— Конечно, юноша. Кто ж из эмигрантов его не знает!
— Спасибо, большое спасибо, — сказал я и повернул обратно. И откуда ей известно, что я хочу научиться танцевать? Колдунья, не иначе. Меня так и подмывало припустить рысцой, подальше от места встречи…
И в самом деле, этот дом я нашел без труда. Сначала позади остались все городские улицы и небоскребы, потом — одноэтажные домишки с огородами и, наконец, вдалеке я увидел дом, стоявший посреди поля. Не то чтобы это был дом, нет. Это была постройка, которую, похоже, возводили по частям и в разное время — ее фрагменты отличались по стилю. К тому же вокруг расстилалось не то чтобы поле, а, скорее, пустырь, поросший редким кустарником и усыпанный мусором. На Яблановой улице не оказалось ни яблонь, ни улицы как таковой. Большие черные птицы опускались на сумеречную окраинную целину, над которой нависало сизое небо. Мне стало страшно, вспомнились отец, тетя, и я разнюнился. Утирая слезы, голодный, я вступил в подобие фойе, сплошь оклеенное уже знакомыми мне объявлениями…
В тот же вечер я влился в группу. Два ассистента танцмейстера корректировали наши движения. Мы были похожи на манекены, которых учат ходить. Отличался лишь я — таких упитанных манекенов не бывает. Когда урок уже подходил к концу, в тускло освещенном классе возник сам Маркус Демидофф, негромким голосом дал нам несколько советов и скрылся. Лет ему было гораздо больше, чем могло показаться на первый взгляд; он был сед и худощав, держался прямо, несколько отстраненно. В группе нас было не более двадцати человек, мужчины преобладали, поэтому новички, последним из которых сюда пришел я, должны были ждать, когда освободится кто-то из дам, или тренироваться в паре с кем-нибудь из кавалеров. Сначала мне достался один дедок, неумолчно отсчитывавший ритм и, естественно, наступавший мне на ноги, поэтому я поблагодарил его за помощь и продолжал отрабатывать движения в одиночку. Ассистенты заводили на старом проигрывателе заезженные пластинки, указывали нам на ошибки, учили держать осанку. Я морщил лоб, пытаясь поймать ритм. И тут кто-то тронул меня за плечо:
— Это вы наш новый ученик? — спросил Маркус Демидофф. У него был странный мягкий акцент, как если бы он долго пережевывал слова, прежде чем их изречь.
— Да, я здесь впервые.
— Ваша проблема — координация движений. Советую вам практиковаться и дома. Чтобы раскрепостить ваше тело, нужно много работать. У вас есть партнерша?
— К сожалению, нет.
— Жаль, в танце все зависит от лучшей половины. Посмотрим, что можно будет для вас сделать.
— Спасибо. А что еще вы мне посоветуете?
— Купите самоучитель — любой, первый попавшийся. И еще — постарайтесь немного похудеть.
Вернувшись домой, я отыскал книгу, которую мне когда-то подарил отец. Гидеон Кикич. «Классический танец в современной аранжировке». Я пропустил дурацкий экскурс в историю танца и наткнулся на описание танго: «Латиноамериканский танец свободной композиции с двудольным размером, зародившийся в Аргентине и сопровождаемый характерной, крайне эмоциональной музыкой. Требует сосредоточенности, значительной гибкости и полной слаженности действий партнеров. Эффектен лишь в исполнении настоящих виртуозов».
За всем этим следовало описание мужских па.
Я вырезал из картона следы, пронумеровал их и разложил на полу. Включил музыку — «Болеро» Равеля, попытался что-то изобразить, но быстро сдался. Мне не удавалось поймать ритм, — быть может, потому, что мой желудок был пуст.
Так я начал осваивать танго.
Я все сильнее скучал по ночным беседам. Я привык к ее голосу.
— Петар, — однажды сказала она, — в этом городе на душу населения приходится девять крыс, двадцать семь тараканов и три тысячи восемьсот двенадцать муравьев. Мне это доподлинно известно, ведь сегодня я печатала бюллетень городской санэпидемстанции.
— Потравить всех! — сказал я и тут же пожалел о своих словах: перед глазами встала вся моя живность — флора и фауна ванной комнаты.
— Петар, ты просто изверг!
— Да шучу я, шучу! На самом деле я большой любитель природы!
— Петар, я хотела тебе еще кое-что сказать, но не могу вспомнить, что.
— Жалко, — расстроился я. — Наверное, это было что-то интересное.
— Скорей всего. Помнишь, в одном фильме Грейс Келли сказала: «Стоит лишь начать вспоминать, сразу понимаешь, сколько в нас позабытой жизни».
— Здорово сказано.
— Ну, Петар, пока.
— Пока, не пропадай.
— Ага.
Сколько в нас позабытой жизни. Недобрые старые времена. Нет больше ни отца, ни тети, я вкалываю на благотворительной кухне и вешу 147,5 килограммов… вот и все. Не то чтобы я опустил руки, но у меня просто ничего не получалось; я писал стихи — они были бездарными, читал забытые всеми рассказы отца, которые представляли собой не что иное как реестр его неудач, и, наконец, вышел на эту школу танцев. Я и тут ничему не научился: мои ноги вели себя, как плохо подобранные протезы. И как только земля носит таких, как я, неловких исполнителей танго и прочих зажигательных танцев…