ступил с ноги на ногу, попытался было что-то сказать, но она уже отвернулась от него, и он только глупо и сконфуженно улыбнулся. Ему показалось, что покатые плечи девушки как-то конвульсивно вздрагивают. «Чудесная девушка!» — подумал Боянов, продолжая улыбаться.
Подошел Ак-Яхя, и из его слов Боянов понял, что, так как уже седьмой час, он сомневается, чтоб их пропустили через границу. Все-таки, настаивал он, стоит попытаться, а уж если их не пропустят, тогда они вернутся и переночуют здесь. Они сели в бричку и уехали. Боянов бросился к себе в комнату и из окна стал следить за удаляющимся экипажем. «Только бы не пропустили! Только бы не пропустили!» — говорил он про себя, взволнованный, охваченный тревогой и радостью. Он еще видел красивое лицо барышни, видел, как она, повернувшись, посмотрела на него. «Добрый вечер! Добрый вечер! — повторял он, как ненормальный, и отвешивал смешные поклоны стене. — Добрый вечер, барышня! Добрый вечер!»
Они возвратились. Боянов их встретил. Он успел надеть манишку, привел себя в порядок, причесался. Они спросили, можно ли дать телеграмму, — он немедленно все сделал. Теперь он уже знал их имена, знал, откуда и куда они едут. Через некоторое время, как старые знакомые, они сидели за круглым столом под акациями и беседовали.
— Значит, вы два года как здесь, — говорил высокий господин, фамилия которого была Лозев. — Два года здесь, в этом захолустье, в этом Диарбекире. Многовато. К тому же, мне кажется, вы, вроде меня, крепким здоровьем не отличаетесь. У вас, может, малярия?
— Да нет, я вполне здоров. Просто, видите ли, плохое питание, сидячий образ жизни…
— Конечно, конечно.
— А ваша семья, господин Боянов, — все так же сочувственно обратилась к нему госпожа Лозева, — наверно, в городе? Сколько у вас детей? Вы часто с ними видитесь?
— Да я не женат, сударыня, я холостяк.
И без капли смущения Боянов посмотрел на барышню и улыбнулся как-то снисходительно, точно хотел сказать: «Как непонятливы и глупы бывают иногда старые люди, не правда ли?» Барышня Вера кивнула ему головой и тоже улыбнулась.
— Ах, мама! — воскликнула она. — Разве ты не видишь, что господин Боянов — еще молодой человек.
Лицо ее было серьезно, но в глазах, которые охватывали всю фигуру Боянова и как будто и через шляпу видели его лысую голову, светился веселый и едва сдерживаемый смех. Госпожа Лозева извинилась, сказав, что ошибиться может каждый.
— Конечно, конечно… — повторял смущенно господин Лозев.
Ужинали вместе. Боянов не чувствовал никакого стеснения. Дрожа от возбуждения, он говорил без умолку, рассказал, где начинал службу, в каких городах пришлось работать, особенно пространно обрисовал ссору с какой-то важной персоной, которая стала его преследовать и из-за мстительности которой он оказался в этом удаленном и диком селе. Он забыл о еде, но ни на мгновение не переставал говорить. Время от времени он встречал взгляд Веры, все так же удивленно и испытующе устремленный на него; на ее губах играла прежняя едва уловимая улыбка. Ободренный еще больше ее вниманием, Боянов продолжал свои нескончаемые рассказы. Старики, по всему было видно, давно перестали его слушать, но продолжали одобрительно кивать головами. «Конечно! Конечно!» — повторял часто господин Лозев.
Они закончили ужин и лишь тогда заметили, что вокруг как-то очень светло. Это взошла луна. На их одежду и на землю акации отбрасывали черные тени, испещренные дрожащими, похожими на золотые монеты пятнами. Ночь была теплая, тихая, с неотразимой силой она звала к природе. Решили прогуляться. И только когда они вышли за село, перед ними раскрылась вся прелесть лунной ночи на равнине. Не было видно горизонта, нигде не вставали массивные и тяжелые очертания гор, не было ни леса, ни отдельных деревьев. Со всех сторон их обступала лишь глухая, молочно-белая пустота, а над ними раскинулось без конца и края небо, на котором горели теперь лишь самые крупные звезды да посредине висел белый и светлый диск луны. Было так тихо, что отчетливо и ясно доносился каждый звук: слышны были бубенцы, но стада оставались невидимыми, совсем рядом покрикивал перепел, где-то ржала лошадь, а потом так же ясно слышалось, как она фыркает. Впереди ехали, по-видимому, телеги, груженные снопами, потому что колеса скрипели непрерывно и резко, а потом вдруг молодые голоса запели протяжно и страстно татарскую песню.
Вера была очень весела. Она то намного обгоняла компанию, убегая одна, и ее белое платье блестело, как снег, словно оно притягивало к себе лунные лучи, то возвращалась назад, останавливалась, смотрела на небо, и тогда Боянов отчетливо видел ее лицо, глаза, полные восторга и света, темный венец ее волос и концы вуали, развевающиеся за плечами, будто крылья. Господи! Откуда пришло к нему это счастье, явь ли это или какой-то обманчивый сон? В нем подымалось страстное желание бежать вместе с ней, разделять все ее шалости, а когда, остановившись, она любовалась какой-нибудь звездой, ему хотелось быть рядом с ней, чтоб их взгляды сливались воедино и вместе устремлялись в небо — как молитва, как благодарность богу, как песня! Все это приходило на ум Боянову, но у него не хватало смелости, да и уважение к старикам удерживало его. И все-таки никогда прежде не бывало ему так весело, так легко на душе, и он, не отрывая глаз от стройной фигуры девушки, которая, подобно какому-то белому видению, плыла в лунном свете, говорил без устали, не умолкая. Когда доносился лай собаки, он начинал говорить о пастухах, покрикивал перепел — об охоте, если барышня называла какую-нибудь звезду — принимался за астрономию. И хотя он был одинаково несведущ во всем, ему казалось, что говорит он интересно и красиво, как никогда. Ободряла его прежде всего Вера, которая его слушала и иногда отвечала. Один раз даже, когда они были рядом, ему показалось, что она очень нежно, хотя и на короткое время, взяла его под руку.
Боянову и в голову не приходило, что эта чудесная прогулка может когда-нибудь закончиться. Но вот совершенно неожиданно госпожа Лозева пожаловалась на то, что устала и что ее немного познабливает. Все тотчас вернулись в гостиницу и, пожелав друг другу спокойной ночи, разошлись по своим комнатам. Боянов не спешил зажигать лампу. О том, чтобы ложиться спать, не могло быть и речи. Он стоял посреди комнаты, не раздеваясь, ошеломленный, оцепеневший, словно во власти какого-то странного сна. Только стена отделяла его от комнаты, где была Вера, и Боянов напрягал слух, чтобы уловить даже самый слабый шум. Вдруг там раздался испуганный крик госпожи Лозевой, в ответ Вера громко и весело рассмеялась. Послышался шум, частый стук каблучков — это могла быть только Вера, потом упало и разбилось что-то стеклянное. Опять старая женщина закричала, еще более тревожно и испуганно. Не медля больше ни минуты, Боянов выскочил в коридор. Перед ним стояла Вера, но она смеялась.
— Ах, господин Боянов… Идемте к нам, прошу вас. Что-то забралось в нашу комнату. Летает…
Боянов смело шагнул вперед.
— Ох, боже мой, я так испугалась, — говорила, вся бледная, госпожа Лозева. — Посмотрите, господин Боянов. Вера, держи лампу поближе. Здесь посмотрите, господин Боянов… здесь, за занавеской. Вера, осторожней, не подходи слишком близко!
Боянов приподнял занавеску и посмотрел на верхний угол окна. Там ничего не было. Он сильно встряхнул занавеску. Вдруг что-то черное ударилось о стекло, отпрянуло в сторону и совершенно бесшумно исчезло.
— Вот она! — закричала Вера. — Летучая мышь! Летучая мышь, вот это что.
Действительно, это была летучая мышь. Она сделала несколько кругов под самым потолком и снова ударилась о стекло. Боянов залез на стол. Вера держала лампу. Послышался острый и пронзительный звук, словно мышиный писк.
— Поймал! — объявил Боянов и слез со стола.
— Ах, господин Боянов, и как вы не боитесь! — ахала госпожа Лозева, глядя на чешуйчатые крылья, которые выбивались из-под пальцев Боянова. — Господи, да это почти настоящая мышь. Вера, я же сказала тебе, не подходи так близко! Ах, господин Боянов, как вы не боитесь!
— Чего тут бояться! Сколько я их переловил.
Вдруг Боянов охнул. Летучая мышь укусила его, но он не выпустил ее из рук и даже не подал виду, что ему больно. Но Вера заметила, как изменилось его лицо.
— Она вас укусила?
— Нет, нет! Чуть-чуть.
Он попытался перехватить летучую мышь так, чтоб она своими острыми зубами не смогла достать его руку. На пальце показалась струйка крови.
— Кровь! — вскрикнула Вера. — Да она сильно вас укусила.
— Укусила! — забеспокоилась и госпожа Лозева. — Покажите, господин Боянов.
— Ничего страшного. Пустяки. Не беспокойтесь, пожалуйста.
Боянов деланно улыбался и прятал руку. Женщины настояли на том, чтобы посмотреть рану.
— Я вам сейчас перевяжу, — сказала Вера и поставила лампу.
— Да, Верочка, — поддержала ее госпожа Лозева. — Посмотри в чемодане, там что-нибудь найдется. Иначе нельзя, господин Боянов, это рана.
Летучую мышь посадили в пустую коробку, и Боянову пришлось протянуть руку, чтобы Вера ее перевязала. В сущности, ничего более приятного для него не могло и быть. Пока девушка с ловкостью, которую приобрела, по-видимому, в госпиталях, накладывала на рану вату, а потом обматывала палец неизвестно откуда взявшимся бинтом, Боянов весь дрожал от блаженства, внимательно следя за каждым движением ее тонких, розоватых на кончиках пальцев.
Вошел и господин Лозев. Он задержался с Ак-Яхя. Историю с летучей мышью, рассказанную почти одновременно всеми троими, он выслушал с благосклонной и кроткой улыбкой.
— Летучая мышь — неплохое животное, — сказал он. — Она приносит счастье.
И господин Лозев рассказал о довольно жестоком суеверии: если убить летучую мышь, но не ножом, а золотой монетой, и голову ее зашить в подушку, то эта голова наверняка принесет счастье.
— Слышите, господин Боянов? — воскликнула Вера. — Сделайте и вы так. Будете счастливы.
— Но в таком случае… возьмите ее вы, сударыня…