Перевод Н. Шестакова.
КОМОЛЫЙ ВОЛ
Пока дядюшка Митуш и Аго ели на террасе дома, недалеко от них, шагах в пяти-шести, остановился Комур — крупный, костистый вол, наполовину черный, наполовину серый. Его короткие, обращенные назад рога были маловаты по размерам туловища, поэтому вол казался комолым. Не шевелясь, словно истукан, он спокойно жевал жвачку, пристально глядя на людей.
— Посмотри, посмотри-ка на Комура, — сказал дядюшка Митуш. — Жует себе да жует. Хоть и комолый, а небось красавцем себя считает. Хорошо, что у него рогов нет. Хорошо, что бодливой корове бог рогов не дает, а то б он чего только со своим драчливым норовом не натворил. — Дядюшка Митуш улыбнулся и добавил: — Вокруг Преслава — я там жил — держат буйволов, крупных, больших буйволов, и вина там много, недаром все виноградари. Так вот, возьмут иногда да и напоят буйволов вином, дадут по ведру, а потом гонят на площадь — посмотреть, чья возьмет в драке.
Аго засмеялся. Смеялся он, как всегда, громким, гортанным смехом, и Комур перестал жевать жвачку, прислушался, а потом фыркнул ноздрями раз и другой.
— Трубку курит, — сказал Аго.
Комур снова принялся за жвачку, не отрывая взгляда от Аго и дядюшки Митуша. У Комура были свои, особые повадки, и дядюшка Митуш любил подшутить над ним. Другие волы, вернувшись с пастбища или с водопоя у колодца, стояли, как и сейчас, повернувшись мордой кто куда, спокойные, будто приросшие к земле, Комур же начинал рыть копытом землю и бросать ее себе на спину, начинал реветь, а потом, надменный, воинственный, кидался, напружив шею, на какого-нибудь вола. Но как только они сходились, как только стукались рогами, он отбегал в сторону и уже больше не двигался с места.
Когда перевозили сено, он шел вплотную за впереди идущей телегой, чтобы по дороге отхватывать клочки сена. Когда проходили мимо засеянного поля, он украдкой быстро хватал все, что только можно было достать, оглядываясь назад — не идет ли Аго. Крича и ругаясь, Аго бросал издалека свою палку с набалдашником, Комур поднимал голову, жмурился, съеживался и так стоял, ожидая, когда палка или ударит его, или же пролетит над головой.
После еды дядюшка Митуш и Аго стали запрягать волов и тут только заметили, что Комура нет, — он куда-то исчез. Пока глядели, куда бы он мог подеваться, со стороны хозяйского дома появился Комур. Он бежал, трясясь всем телом, а за ним с криком гналась Галунка и бросала в него камнями.
— Вы чего за волами не смотрите? — возмущалась она. — Всю лапшу мою съел. Разложила на дворе лапшу, а он дорвался! Ну и шкодливый вол, так и норовит что-нибудь стащить, как собака какая. Как-то раз развела краску пряжу красить, так он и туда морду сунул.
Дядюшка Митуш рассмеялся, но Аго, чтобы угодить Галунке, замахнулся на Комура. Из двенадцати волов половина уже была запряжена в плуг. Комур, растерявшись, стал не там, где было положено. «Ерине! Ерине!» («На место!») — крикнул Аго и приподнял ярмо. Вол умело и проворно просунул в ярмо шею. Только теперь, когда волу некуда было деваться, Аго ударил его раза два притыкой.
Вереница из шести пар волов, за которыми позвякивал плуг, направилась через зеленую поляну к пашне. Сбоку шел Аго, сзади — дядюшка Митуш. То здесь, то там перед ними шмыгали суслики, застывали на минуту на месте, как вбитые в землю столбики, а затем в мгновение ока исчезали в норках.
Добрались до пашни, и дядюшка Митуш взялся за плуг. До обеда пахали легко и споро. Но когда солнце стало припекать, когда появились мухи, изводившие скотину, работа пошла тяжело. Дошли до верхнего конца пашни, где земля была бедная, сухая, заросшая пыреем. В одном месте корни пырея были такие толстые и так цепко сплелись, что плуг начал скрипеть и наконец застрял. Аго закричал, стал размахивать кнутом, волы топтались на месте, то чуть отступая, то подаваясь вперед, но плуг не двигался с места.
— Только этого нам не хватало! — закручинился дядюшка Митуш. — Что же теперь делать?
Дядюшка Митуш мог немного приподнять плуг, и тогда волам было бы легче, но он хотел, чтоб борозда была ровной. Поглядев на внушительную вереницу волов и что-то прикинув про себя, он сказал:
— Давай-ка, Аго, поставим ближе к плугу Комура. Он сильный, авось потянет.
У плуга были Балан и Чивга — самые крупные волы, оба белые, с большими оленьими рогами. Но они были старые. Поставили их на место Комура и его напарника, а тех — к плугу.
— Ну-ка, теперь давай! — сказал дядюшка Митуш.
Аго взмахнул кнутом и закричал:
— Эй, а ну, пошли! А ну, давай! Эй!
Волы поднатужились, напряглись, насколько хватало сил, ярма заскрипели, натянулись поводья, соединявшие пары волов, того и гляди порвутся, но плуг не двигался. Аго опять закричал, один вол упал на передние ноги. И тут Комур подался вперед, его спина изогнулась, выступили ребра. Корни пырея вокруг плуга затрещали, стали рваться, и плуг пошел.
— Эй, а ну, пошли, эй! — кричал Аго.
Еще несколько шагов — и опасное место осталось позади. Через несколько шагов волов остановили, чтоб они передохнули. Дядюшка Митуш подошел к Комуру, погладил его по выпуклому лбу между рогов и сказал:
— Молодец, Комур! Молодец. Я знал, что ты не подведешь.
Комур стоял в борозде. Голова, шея, грудь у него были черные, такие черные, как глаза, которые выделялись только своим блеском. Скоро он пришел в себя, перевел дыхание и начал жевать жвачку. Он не понимал, что сделал что-то особенное, но, наверное, подумал, что если дядюшка Митуш и Аго так его обхаживают, то должны дать ему что-нибудь съестное. Поэтому он шевелил ушами и смотрел им прямо в глаза.
— Съел лапшу, сразу видно… С утра наелся лапши, вот у него и прибавилось сил, — говорил Аго и смеялся своим гортанным смехом.
Проложили еще несколько борозд. От земли стал подыматься пар, в воздухе, будто это звучали струны, слышалось звонкое, отрывистое жужжание: стаи блестящих зеленых мух носились вокруг и садились на горячую от солнца кожу волов. Волов распрягли, и Аго погнал их пастись, а дядюшка Митуш пошел на хутор.
Пока пахали на этом поле, плуг еще несколько раз застревал в пырее и останавливался. Тогда, не теряя времени, меняли волов местами. Балана и Чивгу считали самыми красивыми и самыми лучшими волами — не зря ведь они были такие крупные, белые как снег, с большими оленьими рогами. Но делать было нечего — их, словно развенчивая, ставили в середину упряжки, а на их место, к самому плугу, впрягали Комура и его напарника. И как бы ни застревал плуг, Комур вытягивал его. Дядюшка Митуш похлопывал его по спине, гладил по голове, Аго радовался.
Волов пасли ночью, чтоб их не беспокоили мухи. Утром, как только солнце поднималось над горизонтом, Аго пригонял их, поил у колодца, и начинали пахать. И вот однажды Аго пришел очень рано, еще и солнце не взошло, пришел один.
— Дядя Митуш, пойдем туда, — проговорил он, — вол помирает. Комура раздуло, помирает.
Дядюшка Митуш молча посмотрел на него, подумал, а потом сказал:
— Должно быть, рапсу наелся. Зашел в рапс и наелся, вот его и раздуло. Говорил я тебе, осел паршивый, не пускай волов в рапс, — рассердился он. — Ты чем там занимался? Куда глядел?
Аго насупился, шмыгнул носом и снова повторил:
— Помирает вол…
Дядюшка Митуш сунул руку в сумку, висевшую на стене, куда складывал инструменты, взял что-то и спрятал за кушак, но что это было, Аго не успел заметить. Вместе они поспешили к волам. Их было видно издалека. Они лежали, сбившись в кучу, белея среди зеленой травы, как огромные грибы. Только один вол стоял в стороне. Когда дядюшка Митуш и Аго подошли поближе, то увидели, что это Комур.
На него страшно было смотреть: огромный, раздувшийся, точно баржа, с отвисшим чуть ли не до земли животом. Глядел он тусклыми, затуманенными глазами, изо рта тонкими струйками текла слюна, он еле-еле держался на ногах, того и гляди рухнет на землю. Аго опять запричитал:
— Помирает вол… Помирает славный наш вол…
— Потому и помирает, — обругал его дядюшка Митуш, — что ты ворон считал…
Дядюшка Митуш порылся в кушаке и достал оттуда шило (теперь Аго понял, что́ он взял в сумке), потом подошел к Комуру и стал ощупывать сверху его бок, между ребрами — тыкал пальцами то в одном, то в другом месте, будто чего-то искал. А когда нашел, отметил левой рукой, но сдвинул ее чуть в сторону, а правой вонзил что было сил шило в кожу вола.
Аго изумленно глядел на происходящее. Комур покачал головой — и только. Когда дядюшка Митуш вынул шило, послышался звук: пуф, пуф — будто клапан открылся. Газы, скопившиеся в животе вола, стали выходить. Очень скоро взгляд у Комура посветлел, а раздувшийся, как шар, живот стал опадать.
— Ты не думай, что это шило обыкновенное, — похвастался дядюшка Митуш. — Оно не просто железное, через него электричество пропущено. Ну-ка, давай, поводи вола, нельзя ему стоять на одном месте.
Через несколько дней Комур выздоровел и как ни в чем не бывало стоял около сарая. Даже за эти дни он успел нашкодить: однажды утром, пока люди во дворе не спохватились, отпил молока из ведра. Но и хороший поступок за ним числился: стремительно и тяжело убегая от других волов после какой-то стычки, он чуть не наступил на Галункиного малыша, но, поравнявшись с ним, так резво отпрянул в сторону, что удивил всех, а Галунка от радости заплакала.
И вот сейчас, спокойный, в хорошем расположении духа, он стоит перед сараем и жует свою жвачку. Дядюшка Митуш и Аго едят. Комур уставился на них, жует жвачку и глядит — внимательно и с любопытством.
— Выздоровел Комур, ничего ему не сделалось, — говорит дядюшка Митуш. — И хоть и комолый, а красавец, да и только! Хороший вол, сильный вол. Его да еще одного такого, как он, да какому-нибудь бедняку, они и его бы прокормили, и детей его. Хороший вол… Только вот… прожорлив больно…
Комур уставился на них, перестал жевать, потом с шумом фыркнул.
— Пух! Вот ткнут шилом в бок, тогда узнаешь «пух», — засмеялся Аго.