— Дьявол — не девка! — продолжает он. — Поверишь ли, даже меня обвести сумела. Прихожу я, значит, к ним как-то вечерком. Она такая веселая, шустрая и все хлопочет что-то. Лицом белая, а глаза — точно спелые сливы. «Добро пожаловать, дядя Никола! Присаживайся, дядя Никола!» Ну, сел я, поболтали со стариком о том о сем. Собрался уходить. Да нет, куда там! «Сиди, — Неша-то говорит, — сейчас кофе сварю, да и сливовица найдется». А сама улыбается. Ну, сижу я. Сижу час, два, а то и три. В хорошей компании время летит — не заметишь! В конце концов возвращаюсь к себе в лес — и что же я вижу? Под корень, под самый корень порублено! Самые отборные саженцы! Я их как детей малых холил. Знать, сердца не было у того, кто на них руку поднял, — ведь это все одно что человека убить. Поди-ка, лови его теперь! «Ах, Неша, Неша! — говорю про себя. — Не иначе, зельем каким ты меня опоила, девка, зельем!»
— Да Неша-то тут при чем? — спрашивает Делчо.
— Как при чем? Ведь я понял, да только поздно. Это черный дьявол, Ананий… Он ведь ей родня? Вот они с ним и сговорились: пока она меня на мельнице обхаживала, он лес воровал.
История эта всем известна, Никола рассказывает ее уж в который раз, тем не менее она всех развеселила. Илия уже не прячется больше. Он встал, хохоча громче всех.
— А сливовица ничего была? — спрашивает он. — С зельем-то?
Даже Димитр — и тот, хоть с опаской, тоже посмеивается над Николой, который сам поставил себя в смешное и глупое положение, но, польщенный успехом своего рассказа, терпеливо перекосит все насмешки.
Однако вскоре шутки и смех прекращаются; с лиц еще не сбежали улыбки, но все молчат, задумчиво глядя перед собой. Так проходит несколько минут. Вдруг Никола, встрепенувшись, поднимается и насмешливо оглядывает остальных…
— Эхма! — говорит он. — Чего приуныли?.. Все вы сейчас в Брешляне, я знаю. И ты тоже там, голубчик! — обращается он к Делчо.
Делчо поднимает глаза и смотрит на Николу, смущенно и виновато улыбаясь.
— Эх, бедняга! — говорит Никола. — В глазах она у него стоит, эта Неша. Во-он она, вся, как есть, у него в глазах. Ах, бедняга ты, бедняга!
— А ты на что себе такую бородищу отпустил? — невпопад спрашивает окончательно растерявшийся и сконфуженный Делчо.
— Ну, то совсем другое дело. На что? На страх врагам, голубчик, на страх врагам! Вам, артиллеристам, хорошо! Укрылся за холмик — и знай пали себе издаля, то ли придется увидеть турка, то ли нет. А мы — другое дело: вот так — лицом к лицу! Коли не пронзишь его взглядом да не грозен с виду, турок с тобой в два счета управится. Вот так-то. А теперь пойдем побродим.
— Куда? — спрашивает Стоил.
— На волю. Наверх пошли, к окопам. Прислушайтесь-ка! Что-то сегодня «Банчов кобель» уж больно разлаялся. Не к добру это.
Он снова взглядывает на Делчо и ухмыляется:
— Вот так-то, голубчик! Лицом к лицу!
Никола выходит из землянки. За ним поднимаются Димитр и Илия. Димитр останавливается в дверях, оборачивается. Он уже давно собирался что-то сказать.
— Никола верно говорит, — начинает он. — Того… При Кайпе как бешеные рубились. Как говорится, того… В волосы друг дружке вцеплялись…
Снаружи раздается взрыв смеха.
— Вот там-то Митко башку и общипали! — подает голос Никола, хохоча во все горло.
Они уходят. Сквозь заливистый смех Илии доносится зычный, густой бас Николы.
— Голубчик! — зовет он. — Митко! Пошли с нами! Хватит тебе там брехать!
Димитр слушает, потупив глаза в землю, обиженный, посрамленный. Бесчисленные морщины на его лице выражают глубокое, неподдельное страдание, вся его жалкая, беспомощная фигура кажется еще невзрачнее. Это один из тех редких случаев, когда Димитр чувствует себя униженным, до боли уязвленным насмешками Николы. В нерешительности стоит он в дверях землянки, не зная, идти ему или остаться.
— Ступай с ними, — мягко и сочувственно говорит Стоил. — Ступай. И мы с Делчо немного погодя придем.
Димитр выходит. Делчо, который ровно ничего не заметил, продолжает хранить молчание.
— Ты Николе не верь, — говорит Стоил. — Что с него взять, такой уж он человек.
— Да кто ему верит? Я и без него все знаю.
— Письмо, что ли, получил?
— Получил. Постой, чуть не забыл… — говорит Делчо. — Смотри-ка, чуть не забыл… — повторяет он, роясь в карманах.
— А насчет Неши пишут? — спрашивает Стоил.
— И насчет нее. Нет, нету! — говорит Делчо, прекращая поиски. — То ли потерял, то ли в палатке оставил. Но я все наизусть помню. Все живы-здоровы — и тетя, и детки. Пашню, что в лесу у хижины, пшеницей засеяли. А еще… Про что там еще было? Ах да! — вдруг спохватывается Делчо, улыбаясь. — Малыш-то, Христо, говорить начал. Лопочет уже!
— Подумать только! — удивляется Стоил. — Лопочет! Да хотя ему уже годик есть. Забавный, верно, стал!
Христо у него самый младшенький. И сейчас Стоил как будто видит перед собой сынишку, улыбается, а у самого на глаза наворачиваются слезы.
— Пишешь им? — спрашивает Делчо.
— Пишу. Даже очень часто. Но коли и ты писать надумаешь — от меня поклон. И Неше кланяйся. Напиши, что побывал у меня. Хм… лопочет уже… — произносит как бы про себя Стоил и улыбается.
— Не знаю, может, напишу, может, нет. Слыхать, мир ведь будет. Может, скоро снимемся с позиций. — И, помолчав, добавляет: — По мне все едино. Что тут служба, что там. Хоть и уйдем отсюда, нас из армии не уволят, срок не вышел. А мне и тут хорошо.
До сих пор Стоил все выжидал момента, чтобы поговорить с Делчо по душам. Хотелось доверчиво, откровенно рассказать, до чего трудно приходится ему последнее время. С тех пор как пахнуло весной, он всякого покоя лишился, ходит сам не свой. Что-то зовет его, тянет в родную деревню. Сколько раз поглядит на себя в этой солдатской одежде — и сам себя не узнает. А война все идет да идет, и конца ей не видно. Но Стоил не хотел осуждать кого бы то ни было. Коли так уж получилось, так тому и быть и ничего тут не поделаешь. Нужно добросовестно и честно нести службу. И теперь, слушая Делчо, он думал о тех молодых, чистых душой парнях, которые могут служить именно так, и радовался за них. Стоил решил не говорить ни слова, чтобы не заронить и тени сомнения в душу Делчо, скрыть свою муку глубоко в себе.
— Что ты сказал, Делчо? — спросил он как-то особенно сердечно и весело. — Ты что-то сказал, а я прослушал.
— Может, скоро снимемся с позиций, говорю.
— А, вот оно что… Дай-то бог…
Стоил задумался и покачал головой.
— Не знаю, Делчо, — медленно проговорил он. — Не пахали мы нынче, не сеяли. Не знаю, может, на то божья воля. Может, он другого хочет, по-другому определил. На все его воля…
Больше Стоил ничего не сказал.
Они вышли из землянки и нашли Николу, Димитра и Илию на поляне, неподалеку от окопов, которые служили ходами сообщения с траншеями. Линия укреплений проходила совсем близко, и они забрались бы и туда, если бы это не было запрещено. В эту сторону разрешалось удаляться от лагеря лишь до линии окопов.
Погода стоит прекрасная. Наступили первые жаркие, почти летние деньки, и солдаты спасаются от зноя в тени землянок. Кое-где виднеются редкие фигуры, которые передвигаются медленно и лениво, разморенные жарой. Поле еще сверкает свежими, сочными красками. Там, куда падает тень от облаков, оно темно-зеленое, почти черное, а на освещенных солнцем местах — яркое, светлое. Долина за лагерем все так же прекрасна, все так же разукрашена яркими пятнами цветов. Словно кто-то расстелил светло-зеленое шелковое покрывало, расшитое пестрым, причудливым узором.
Земляки тихо переговариваются между собой. Смех и беззаботное веселье внезапно сменились тем унынием, которое приходило редко, но именно поэтому было особенно болезненно и гнетуще. Они говорят о тяготах и лишениях, которые пришлось перенести, о плохих вестях, приходящих из деревни; о письмах, которые пропадают; о вечном вранье насчет мира. А больше молчат, погруженные в мрачное раздумье, лишь изредка обронят словечко-другое. Говорит сейчас один Никола. Он распаляется с каждой минутой все больше и больше, раздражается, впадая в то неумеренное и неуемное недовольство, когда во всем видишь только дурную сторону. В конце концов он нападает на свою излюбленную тему: его распря с Буцовым.
Со стороны моря показался подпоручик Варенов. Как видно, он вел какие-то наблюдения, потому что на груди его висит вынутый из футляра бинокль. Варенов еще довольно далеко, идет он легко и быстро, на каждом шагу похлопывая хлыстиком по правому сапогу. Но вот он замедляет шаг, достает какую-то бумагу, наверно письмо, останавливается, читает и улыбается. Улыбка становится еще радостней, когда, оторвавшись от письма, он долго всматривается во что-то другое, по виду похожее на маленькую фотографию. Потом прячет все это и с той же счастливой улыбкой на лице бодрым шагом двигается дальше, по-прежнему постукивая ритмично хлыстиком.
Варенов очень молод, почти мальчик, у него красивое, чистое, безусое лицо. Давно не стриженные, длинные, густые волосы выбиваются из-под фуражки — черные, блестящие. У него светлые улыбчатые глаза и длинные, густые, как у девушки, ресницы. От всего его существа веет жизнерадостностью, беззаботностью. Как все молодые, здоровые люди, он выглядит беспричинно счастливым и веселым. Вот он уже близко.
— Кто это? — спрашивает Делчо.
— А, наш ротный идет! — говорит Стоил, заметив Варенова. — Подпоручик.
— Какой он… Совсем молоденький.
— Молод, да хорош.
Стоил, верно вспомнив про что-то, улыбается.
— Никола, — говорит он, — помнишь, в той деревне… как она называлась?.. Где ты хозяйке наврал насчет подпоручика? Подходит она ко мне и спрашивает: «Верно ли, говорит, будто ваш капитан — девица?» Набрехал ей Никола, она и уши развесила.
Варенов теперь всего в нескольких шагах. Солдаты встают.
— Что поделываете? — говорит он, останавливаясь подле них. — Беседуете?
— Беседуем, господин подпоручик, — отвечает за всех Никола.