— Да нет… того… ничего я не думаю, — оправдывается Димитр. — Ты возьми. Кто знает, может, и пригодится.
Теперь уж совсем рассвело. Впереди отчетливо виднеются очертания высокого большого холма и редкий лесок у его подножья. Вверх по склонам среди зеленой травы высятся громады скал. Внезапно оттуда раздаются редкие выстрелы — те первые выстрелы, которые особенно потрясают, отдаваясь в сердце жгучей, ноющей, как от раны, болью. Внешне солдаты сохраняют спокойствие. Но теперь уже никто не сидит, все на ногах. Прислушиваются к стрельбе, молча переглядываются.
— Ну вот и началось! — произносит кто-то нарочито небрежным и бодрым голосом.
Перед ротой появляется Варенов. На плечи у него накинут черный плащ, и, может быть, поэтому лицо его кажется таким прозрачно-бледным. За ним следуют Ананий и еще четверо солдат с винтовками за плечами. Это ординарцы для передачи донесений, по одному на каждый взвод. Среди них и Стоил. Его еще ночью вызвали к ротному, и с тех пор он не присел ни на минуту. Ходит куда-то, возвращается, опять уходит. Но он словно не замечает усталости, он спокоен и целиком поглощен порученным делом. Заметив земляков, Стоил подходит к ним.
— Что нового? — шепотом спрашивает его Никола.
— Да ничего. Сейчас выступаем. Наши там, наверху.
Стоил забирает сухари и патроны, которые Димитр получил на его долю. Не отказывается, берет у Димитра и несколько его самодельных бинтов.
— Фельдфебель! — кричит Варенов.
— Фельдфебеля! Фельдфебеля к ротному! Передай дальше!
Команда с готовностью подхватывается и передается от одного к другому, катится, словно эхо, куда-то в конец, пока издалека не отзывается испуганный голос; Буцов, выбежав вперед, вытягивается перед подпоручиком. Варенов что-то тихо ему говорит.
Рота снимается с места. Справа, в одном с ними направлении, движутся и другие роты, а также вереницы солдат, ведущих в поводу навьюченных коней. Это пулеметная рота. Солдаты шагают прямиком, не разбирая дороги, не зная, куда они идут и что их вскоре ждет. Но перемена места и движение сами по себе приносят какое-то облегчение. Начинаются разговоры, шутки. Вот кто-то поскользнулся, упал, и вокруг него поднимается хохот. Полк подходит к холму и начинает подъем по крутому склону. Густая и мокрая трава между кустами, до тех пор нетронутая, сейчас истоптана сотнями солдатских сапог и разливает вокруг одуряющий аромат. У края редкого кустарника полк останавливается. Разделившись, залегают — каждый взвод отдельно. Земляки выбирают себе местечко у цветущего куста шиповника и ложатся в траву. У самых их глаз колышутся мак, белая ромашка, тысячелистник.
Неподалеку располагаются и другие роты. Сверху, со стороны позиций, показывается со знаменем двенадцатая рота. Рота поворачивается, останавливается. Солдаты залегают среди кустов, за бугорками и исчезают из виду. Теперь там виднеется лишь обернутое в черный чехол знамя. Поскольку знамя с ними, солдаты понимают, что они оставлены в резерве. Никола, повеселев, принимается сворачивать цигарку. Затягиваясь, он весело говорит Димитру:
— Голубчик! Поживем хоть в свое удовольствие, как вольные гайдуки! Сюда бы, на эту травку, да жареного барашка и винца покрепче! Слава богу, неплохо мы тут-устроились.
— «Неплохо»… Скажешь тоже… Неплохо было там, в Ашака…
Димитр запнулся и не может выговорить название деревни, где они стояли лагерем. Но сам он тоже очень доволен, сердится только для виду и писклявым голоском, совсем по-бабьи, сыплет проклятиями:
— Пропади она пропадом, нечистая сила! Нешто это деревня? Нешто это название? Два месяца… того… прожили, а нипочем не запомнишь…
— Название никудышное, а сама деревня хорошая была, — говорит Илия. — Вот бы нам опять туда!
Неожиданно высоко над ними с протяжным и резким воем что-то пронеслось, словно большая тяжелая птица. Солдаты оглядываются, ждут. Вдалеке, примерно в сотне шагов позади них, вздымается туча черной земли. Раздается взрыв — это снаряд. Дело обычное, а на таком расстоянии вполне безопасное, способное даже позабавить.
— Турок кофейку откушал и вон — с добрым утром нас… — говорит Никола.
Между тем на правом фланге уже завязался бой. Там, в низине, далеко раскинулись пологие холмы. Где-то вдали низко над землей стелются круглые белые облачка. Оттуда долетают звуки выстрелов, но с большим опозданием. Это шрапнель. Новые белые облачка, по нескольку штук разом, словно белый венок, появляются вместо исчезнувших. Только теперь стали видны черные, правильной формы квадраты, похожие на вспаханные поля. На самом деле это колонны солдат. Тяжело и медленно выползают эти черные квадраты на равнину, словно какие-то гигантские насекомые. Новая цепочка шрапнели повисает как раз над ними, и вдруг правильные, крепко сбитые квадраты оживают, рассыпаются, точно порванные четки, и отдельные фигурки усеивают пространство вокруг. Они мечутся туда-сюда, собираются кучками, снова бегут вперед, черным пятном возникают над обрывом, а потом быстро исчезают в глубоком, поросшем лесом овраге. Ни единого человека там больше не видно. Но низко над черным лесом одно за другим по-прежнему всплывают белые облачка. Будто это вовсе не шрапнель, посланная дулами далеких орудий, а маленькие, безобидные огоньки, то вспыхивающие, то гаснущие в лесу.
Никола, Димитр и Илия с напряженным вниманием вглядываются в ту сторону, пытаясь отыскать взглядом солдат, которых они потеряли из виду.
— В лес вошли, — говорит Никола. — Ничего не видать.
Но Димитр еще долго вглядывается, ищет их.
— Вон они! Вон! — кричит он. — Ух, сколько их!
Из лесистого оврага неожиданно показались плотные, длинные цепи. Изогнутые дугой, как лук, они сомкнутым строем широким фронтом идут вперед. Теперь белые облачка шрапнели вспыхивают то впереди цепей, то за ними. Земляков отделяет от них большое расстояние, так что лица этих людей, их черты, выражение не различить. Под высоким небом черные фигурки их кажутся совсем маленькими, похожими одна на другую. Видно только, как они, согнувшись, словно уставившись в землю, медленно и широко шагают вперед. Странное впечатление производят они: будто нет им дела до тысяч разрывов шрапнели, будто не пугает их беснующаяся, свирепая стихия, которая поднялась и идет им навстречу. Будто только одна у них забота: спокойно и даже флегматично идти вперед.
Никола, наблюдая за движением цепи, приходит в неописуемый восторг.
— Господи! — говорит он. — Какие ребята! Молодцы! Идут себе и идут…
Проходит немного времени, и цепи исчезают из виду, пропадают за гребнем холма. Но бой тотчас же достигает невообразимого ожесточения и силы. Винтовочные, пулеметные, орудийные выстрелы — все сливается воедино, ухает, сотрясая землю, словно бешеный рев урагана, который валит и ломит вековой лес. Это превосходит всякое представление о человеческой силе. Это какая-то новая, непокорная стихия, яростная, разнузданная и хищная, одинаково опасная для своих и чужих. Земляки будто оцепенели, лица бледные, вытянутые, глаза блуждают.
Внезапно, словно по данному знаку, выстрелы прекращаются — это одна из тех странных и неожиданных пауз, какие часто выдаются в сражениях. Так иногда стихает на миг самая жестокая буря; утомленная стихия как бы переводит дыхание. Наступает напряженная тишина. В такие минуты глубоко врезаются и навсегда остаются в памяти впечатления, которые в другой раз проходят незамеченными: какая-нибудь пчела, которая жужжит над розовыми цветами шиповника, или тихий шелест слегка колышимой ветром травы. Эта настороженная тишина длится минуту-две. И вот где-то далеко, глухо и сдавленно, словно из-под земли, но все же явственно доносится «ура». Трижды повторенное «ура». По спинам солдат пробегает дрожь, что-то теснит в груди, глаза затуманивает, застилает слезами. Там играют «Шумит Марица»{10}.
Сразу же вслед за этой короткой паузой бой возобновляется — еще страшней, еще зловещей, чем прежде.
Где-то начался пожар, — верно, горит какое-нибудь село. Синеватый дым низко стелется над полем, по которому недавно прошли солдатские цепи. Димитр уже несколько минут вглядывается туда.
— Никола! — тихо, испуганно говорит он. — Никола, смотри-ка! Это что там такое, что за люди?
Димитр указывает рукой. Сквозь синеватый дым, полупрозрачной пеленой нависший над полем, виднеются черные силуэты людей. Их много, они идут по одному или маленькими группами, идут разными путями, но все в одном направлении — назад. Идут медленно, еле-еле передвигая ноги, сгорбленные, какие-то странно искривленные, нерешительные и беспомощные — скорее призраки, чем люди.
Никола удивленно, растерянно смотрит на них, не в силах понять, что все это значит.
— Да ведь это раненые! Раненые! — шепотом произносит он. — Возвращаются назад. Эх, бедняги, еле тащатся!..
Неподалеку стоит Буцов и тоже смотрит на раненых. В эту минуту далеко, у самого горизонта, показывается какая-то цепь. Черные фигурки людей движутся согнувшись, и вся цепь, подобно волне, колыхнувшись, откатывается назад. Над ними одна за другой разрывается шрапнель — огненный вихрь, который беспощадно бьет их и гонит перед собой. И от этих человеческих фигур, таких медлительных и жалких под раскаленным небом, веет теперь горестной и темной мукой смерти.
— Плохо дело! — говорит Буцов. — Наши отступают! Плохи вроде наши дела…
— Буцов! — сердито восклицает кто-то за его спиной.
Позади них стоит Варенов. Никто и не заметил, как он подошел. По-видимому, он слышал, что говорил Буцов, и потому смотрит на него, сердито сверкая глазами. Молча, одним жестом, подзывает его к себе, отходит с ним в сторону и горячо, раздраженно что-то говорит ему. Буцов неподвижен и нем, как статуя. Варенов, размахивая руками, говорит шепотом, с опаской поглядывая в сторону солдат.
— Ну, достается Буцову, — говорит Никола. — Так, так, голубчик, будешь знать, где раки зимуют! Отступают, видите ли, наши! Кто тебе сказал, что отступают?! Как это так отступают?!