Все это было так красиво, что Спас, хотя ему хватало забот, растрогался, и лицо его посветлело от умиления. Послышались раскаты грома. Спас посмотрел на восток: за красными крышами домов уходила за горизонт лиловая туча. Спас вздрогнул. Туча эта прошла над селом и теперь удалялась; она не пугала его, но далекие и глухие раскаты грома слишком уж походили на пушечные выстрелы, которые слышались, когда бывало тихо или когда ветер дул с той стороны. Там был фронт, и там все еще шли бои.
На улице не было ни души. Но вот показалась учительница Ангелина в красном платье, будто мак, цветущий в поле. Загар делал ее похожей на жницу. Поравнявшись со Спасом, она взглянула на него своими черными продолговатыми глазами, улыбнулась и поздоровалась. Спас придал своему лицу строгое выражение и посмотрел учительнице вслед. Она шла легко, и ее маленькие туфельки оставляли белые следы, потому что дождь только прибил пыль на дороге.
Учительница перешла мост, остановилась возле каменной стены и подняла глаза вверх. Может быть, она и крикнула что-то, но Спас не услышал. Еще долгое время там не было видно ничего и никого, кроме белых роз наверху и молоденькой девушки в красном платье внизу. Но вот около орехового дерева показался Гергилан, засмеялся и загремел своим басом. Он нарезал роз, сделал большой букет и бросил его вниз учительнице. Та поймала цветы, почти спрятала в них лицо, а потом, взглянув еще раз вверх, на Гергилана, пошла дальше по улице. Гергилан смотрел ей вслед и улыбался.
Спас что-то сердито проворчал. Он не любил Гергилана — человеку за восемьдесят, а он все еще заглядывается на молоденьких. Строго осуждал Спас и учительницу. У него и без того редко бывало хорошее настроение, потому что он страдал странной болезнью: ничего у него не болело, но откуда-то изнутри поднималась тоска, от которой было только одно спасение — ходить и ходить. И сейчас он почувствовал, что зловредная болезнь опять подступает к нему. Он вскочил, бросился в дом, схватил винтовку и, сказав старшему по караулу, что уходит, зашагал по улице.
Проходя мимо каменной стены, он даже не посмотрел вверх, но оттуда до него донесся веселый гортанный голос:
— Спас, эй, Спас!
Спас поднял голову: там над ковром из белых роз, будто за снежным сугробом, стоял Гергилан. Рукава и штанины брюк у него были подвернуты. Мокрый, заросший, как поп, он стоял и улыбался, держа в руках мотыгу.
— Куда это ты торопишься? Подожди, и тебе дам букет.
— Вот еще чего, — буркнул Спас. — Букет… Видел я, кому ты даешь букеты…
Гергилан запустил руку в свою белую бороду и рассмеялся:
— Что ж тут такого, Спас. Ведь девушка, молоденькая. Вся жизнь для них, молодых. Это мы с тобой уже ни на что не годимся.
— Так, да не так…
— Так, Спас, так. Ты что, думаешь, напугал кого своей винтовкой? Охраняешь мост от мышей. А настоящим делом молодежь занимается. Ночью опять слышал орудийные залпы: бух да бух!.. Сердце кровью обливается. Гибнут парни, Спас, гибнут горемычные…
Спас махнул рукой и было пошел, гонимый болезнью, но, сделав несколько шагов, обернулся и прокричал:
— Так, да не так, дед Иван, не согласен я с тобой. Молодость, говоришь… Что ж это получается: короткие платья, шелковые чулки, пудра, помада — нельзя так, нельзя. Нет чтобы поберечь деньги, поднакопить. Будь у ее отца с матерью достаток, не позволили б они ей в учительши идти.
— Ты что, все про учительницу говоришь?
Но так как Спас уже зашагал дальше, Гергилан посмотрел ему вслед и сказал сердито:
— Ну и… гнида… Откуда только такие берутся?..
Обозленный, подавленный своими мыслями и болезнью, Спас быстро шел и шел вперед и даже не заметил, когда здание общины и церковь остались позади. Он все еще думал об учительнице. В горном селе, откуда война забросила его сюда, он был школьным попечителем, и поэтому по привычке, да еще из желания навредить (а такая слабость за ним водилась) он следил за каждым шагом учительницы. Он заметил, что она опаздывает на занятия: ученики носятся, как ошалелые, по двору, а унять их некому. Учительница читала книги, играла на гитаре, одевалась по-деревенски и дружила с девчатами. Она писала много писем и много писем получала. Часто заходила в общинный совет и разговаривала с писарями. А однажды к ней приезжали из города гости, и он видел, как она с ними курит. Все это Спас аккуратно описал на целых трех страницах и собирался послать письмо инспектору. Но так как еще одна страница оставалась неисписанной, а ему было жалко бумаги, он решил дополнить письмо еще какими-нибудь сведениями и уж тогда отослать.
С конца села донеслась песня. Спас прислушался. Было похоже, что поют солдаты. Потом показались белые солдатские фуражки и лошади. Шла воинская часть, и в этом не было ничего необычного, потому что шоссе, проходившее через село, вело прямо на фронт. Потому-то ополченцы и охраняли мост. Спас решил разузнать все как следует и направился в ту сторону.
Неподалеку от села, на широкой поляне, он увидел с сотню, а то и больше солдат, которые спешились и прогуливали лошадей.
Несколько солдат забивали в землю колья и натягивали между ними веревки. Еще несколько рыли ямки, чтобы развести костры для полевой кухни. Зазвенели шпоры, словно цикады запели, и Спас обернулся: прямо к нему шел офицер. Он был без сабли, шел вразвалку, как ходят все кавалеристы. В руке он держал стек и постукивал им по голенищу. Он был молод, широкоплеч, красив.
— Эй, солдат, ты откуда? — спросил он Спаса.
Спас посмотрел на безусого паренька, который был раза в два моложе его, и ответил по-солдатски:
— Мы здешние, господин подпоручик. Мост охраняем.
— Ах, так… Хорошо. А не знаешь ли ты местную учительницу? Ее Лина зовут, не так ли?
— Никак нет, господин подпоручик. Ее зовут Ангелина.
Подпоручик засмеялся:
— Пусть будет так. Не можешь ли ты мне показать, где тут школа?
— Могу, господин подпоручик.
Не мешкая, Спас вскинул винтовку на плечо и зашагал вперед. Он уже понял, что к чему, и кипел от ярости, но был бессилен что-либо сделать, а потому шел, не оборачиваясь, и только слушал, как звенят шпоры да через каждые два шага стек ударяет по голенищу. Они подошли к школе. В открытом окне мелькнуло красное платье учительницы, потом показалось ее лицо — черные глаза, черные ресницы. Она смотрела на них и улыбалась — не потому, что узнала их, а просто так, как она улыбалась всегда. Но вдруг она вскрикнула, отпрянула от окна, а через мгновение уже бежала по двору и кричала:
— Митя! Митя!
— Лина! — Офицер обогнал Спаса и протянул ей навстречу руки.
Они держались за руки и говорили что-то оба вместе, а глаза их светились радостью. Потом, все так же держась за руки, они вошли в дом.
Спас пытался высечь кремнем искру, чтобы прикурить. Как будто ничего с ним не произошло, но руки его дрожали. «Ладно, ладно, — думал он. — Посмотрим». Обо всем этом он решил сообщить инспектору, так что чистой страницы в письме могло и не хватить. Надо было только все хорошенько обдумать. А пока нужно было собрать побольше сведений о солдатах, чтобы доложить своему начальнику. Поэтому он повесил винтовку на плечо и пошел в сторону села.
Поздно ночью Спас патрулировал в селе. Солдатский привал, который до этого жужжал, как пчелиный улей, давно утих. Село спало. Только в одном доме светилось одно окно — там жила учительница, а у нее был офицер. Спас прохаживался взад-вперед, отдалялся на какое-то расстояние, но снова возвращался и не спускал глаз с освещенного окна. И так как офицер не выходил, Спас все больше злился и все больше верил, что наконец расхрабрится и сделает то, что надумал. «А почему бы мне и не сказать ему? — думал он. — Господин подпоручик, скажу я ему, извините и не обижайтесь, пожалуйста… но девушка молодая, что люди подумают… Негоже так, что же это получается?»
Неожиданно стукнула дверь, послышались голоса и по ступенькам крыльца зазвенели шпоры. Спас притаился в тени ограды. Светила полная луна, все было видно, как днем. Офицер и учительница шли под руку. К груди офицера было приколото несколько белых роз — из тех, что дед Гергилан дал сегодня учительнице. И он и она улыбались. Потом остановились и, стоя близко друг к другу, посмотрели вверх. Спас тоже посмотрел вверх и, как и они, видел кроткую улыбку луны.
Учительница и офицер вышли за калитку на улицу и снова остановились. Сейчас они говорили совсем тихо. Вдруг Спас услышал плач. Плакала она. Только что смеялась, а сейчас плакала тихо и с таким отчаянием! Этот плач рвал сердце на части. Ее рука лежала на плече офицера, а головой она уткнулась ему в грудь. И все ее тело вздрагивало, как у испуганного птенца.
— Ах, Митя, Митя…
— Лина, не плачь. Ты что же думаешь, на фронте всех подряд убивают? Мы обязательно увидимся.
— Ах, боже, боже…
Спас слушал оцепенев. Тело его покалывало, словно иголками, что-то сдавливало грудь. Он слушал, но уже ничего не слышал и ничего не видел. Увидел только, как между учительницей и офицером мелькнуло что-то белое и мягко упало на землю. В ту же минуту шпоры офицера зазвенели, удаляясь по улице, а учительница прошла мимо него, словно больная, и скрылась в доме. Спас оставил свое укрытие в тени, подошел к месту, где стояли влюбленные, наклонился и увидел на земле белые розы. Цветы, что были приколоты к груди офицера, упали, но влюбленные этого не заметили. Спас взял в руки одну розу, но тут же, будто сделал что-то грешное, осторожно положил ее на прежнее место. Потом выпрямился и пошел прочь.
Рано утром, еще до восхода солнца, Спас уже сидел на скамейке перед домом. Задумчивый, приунывший, он смотрел не на Гергилана, а куда-то перед собой, в землю. В это время Радой, самый добрый и покладистый из ополченцев, огромной метлой подметал двор. Его метла приближалась к тому месту, где в пыли, в мусоре были разбросаны полуувядшие белые розы, и Радой уже собирался замести и их, когда Спас вскинул руку и закричал:
— Стой! Не смей здесь мести! Оставь цветы, пусть лежат!