– Возможно. Однако пока что под бесконечным крипто это лишь хаос. Но еще не все потеряно, мы теперь возьмемся за дело по-настоящему.
– Значит, говоришь, нужно искать файлы-ключи? Может, даже на материальных носителях…
– Не знаю, есть ли вообще что искать. С чего ты взял, фрай? Владелец мог шифровать своими майндпринтами.
Криптология – семя паранойи, растет из нее и ее плодит. Достаточно простые ключи, содержащиеся в поддающемся запоминанию числе преобразований, поддаются атакам ксенотиков методом наводящих гаданий. Одноразовые ключи (сводящиеся к случайной последовательности нулей и единиц, которую невозможно взломать шаг за шагом) должны быть записаны либо на материальном носителе, который можно украсть, либо в компьютерных файлах, в которые можно вломиться, если только они сами не защищены крипто, и тогда снова возникает вопрос надежности… вернись к шагу номер один и повтори. Третьим выходом, позволяющим избежать обеих этих ловушек, является шифрование майндпринтами. Соответствующие программы для имплантов выполняют записи состояний мозга, форматируют их, после чего пропускают через них изначальную информацию. Чтобы расшифровать файл, нужно выполнить обратную операцию при идентичных настройках программы и сканировании того же мозга, находящегося в том же состоянии. Вся суть кроется в определении «того же состояния мозга». Более новые программы уже позволяют снятие столь утонченных майндпринтов, что для получения соответствия требуется вызвать в конкретном мозгу конкретное воображение, при конкретной эмоциональной ауре. Это исключает в числе прочего сканирование под принуждением; бесполезен также брэйн-фрикинг без знания конкретного момента сканирования. Невозможно украсть воспоминание о первом поцелуе.
Если файлы из Болот лорда Амиэля зашифрованы его майндпринтами, их уже не раскодировать – после смерти человека многое можно воспроизвести, но не структуру его мозга, его память. Собственно, их было бы невозможно реконструировать и при жизни оригинала. Это намного надежнее, чем отпечатки пальцев и коды ДНК.
– Доктор Шарский… я дам вам полную свободу в программировании здешнего живокриста и сниму ограничения конфиденциальности. Как скоро вы сможете что-то сказать о цели вычислений? Хоть что-нибудь?
Иммануил надолго исчезает.
– Невозможно оценить, – говорит он, вернувшись.
– Во всяком случае, пробуйте.
– Слухи разойдутся за пределы Дворца.
– Я это прекрасно понимаю.
– Что с патентом на глиокрист?
– Он будет записан на Орден.
Шарский бьет кулаком по кушетке с такой силой, что в ней что-то трещит.
– Я так и знал, – шипит он. – Так и знал.
– Sorry. Ordo Homo Xenogenesis über Alles.
– Ты хоть понимаешь, как после появления этой технологии подскочат акции Проекта SWING? Дай хотя бы время на размышления!
– Apage![183]
Проект SWING эксплуатирует тот же феномен, который привел к открытию глии в атмосфере газового гиганта HD 92788, Шадры, – то есть спонтанное, хаотичное Ваяние, вызванное свободной глией (названной так исключительно по причине поверхностного морфологического сходства с человеческой мозговой материей). Свингеры ищут необъяснимые с точки зрения гравитации аномалии в движении планет, подобные тем, что привлекли внимание астрономов к Шадре. Проект, однако, отличается своими масштабами: в его амбиции входит охват всего Млечного Пути и проверка «правильности» движения всех планет всех его звезд. Для потребностей SWING работает самый большой сирианский гравитометр типа «L», миллионы квадратных километров дисперсионных оптических и радиотелескопов, сотни тысяч мегакластеров Болот… Но все это окупается, ибо глия на разных планетах – хотя, вне всякого сомнения, это один и тот же вид – разнится между собой, в том числе октоморфическим потенциалом, и сизигии некоторых новых разновидностей создают из Homo sapiens более сильных ксенотиков, с более мягкими стампами, большей разрешающей способностью Ваяния, возможно, также с большей глиотической интуицией. Они однозначно увеличивают диапазон совместимости Homo sapiens и X. procaryota gleiophyta, так что после каждого открытия глионосной планеты заново приводится в действие Бостонская хартия, с новым тестированием кандидатов из вероятных возрастных, генетических и физиологических диапазонов.
Криптолог встает, вздыхает, гасит свои чары… Уже собравшись уходить, он снова поворачивается к Агерре.
– Говорят, это от лорда Амиэля, – говорит он, не глядя в глаза ксенотику, который тем временем уселся в кресло лицом к Глупцу и глиокристной туманности. – Будто бы ты Ваяешь, фрай, для его вдовы.
– Вот как? И откуда столь гениальные выводы, можно узнать?
– От кофейной гущи и птиц в небе, фрай, – фыркает Иммануил. – Так это правда? Те файлы – его?
Агерре театрально качает головой.
– Страшное дело – глия, – он надувает губы.
Доктор вежливо смеется, руки в карманах пиджака, левая нога согнута.
– И что теперь? – спрашивает он уже тише.
– Пока что владельцы этого абака не появились, – заявляет ксенотик, – и я не рассчитываю, что они когда-либо здесь появятся. Они знают, что мы знаем. Как полагаешь, доктор, – он криво усмехается, – неужели они сами обратились за советом к какой-то гадалке?
Криптолог быстро моргает. Он открывает рот, но под мрачным взглядом Агерре оттуда не вырывается ни слова. Теперь уже они оба боятся одного и того же.
9. Приближается инквизитор
Первым на ум Фредерику приходит Сцилла Миазо; но нет, тут уже нужно действовать официально, постфактум для Агерре будет выглядеть не лучшим образом использование Пса в столь серьезных вопросах.
Вторая мысль касается Инквизиции.
Инквизиция существует, но ничего удивительного, что она не сразу пришла Агерре в голову; с момента основания Ордена она представляет собой исключительно сухую запись в статусе ОНХ. Она до такой степени забыта, что Primus Inter Pares Ордена вынужден проверять в реестрах, поскольку сам не помнит, кто сейчас является Великим Инквизитором Ordo Homo Xenogenesis. Проверка показывает: фрай Настазия фон Равенштюк. Агерре предполагает, что сама Настазия не помнит о своей должности, до сих пор лишь номинальной. С ней не связаны никакие финансовые привилегии или обязательства, а прочие права вступают в силу лишь после того, как ими наделит Примус. Затем инквизитор должен под присягой Стража представить полный отчет о своих действиях Высшему Совету Ордена. В итоге все это крайне забюрократизировано и неудобно. К тому же на время исполнения своих обязанностей инквизитору запрещено коммерческое Ваяние – штраф за нарушенные им ранее заключенные договора платит Орден, но это слабое утешение.
Настазия фон Равенштюк ОНХ (номер 103 у Лужного, четырнадцать лет без сна) отличается также тем, что успела до сизигии родить двоих детей. Ее дочь также показала глиосовместимость на тестах, но отказалась от проведения сизигийных испытаний.
Агерре посылает Настазии высокоприоритетное требование связи, но в течение последующих нескольких часов получает лишь информацию о пустоте в Иллюзионе с ее стороны. Когда наконец связь устанавливается (с самого начала под бесконечным крипто) и Агерре посещает Настазию, быстро становится ясно, почему ему пришлось ждать: она только что закончила Ваяние на полном SpaceSculptor'е.
Она принимает Примуса в своем Саду-пристройке, на орбите Дао Ся, в перерыве перед Ваянием в пределах атмосферы.
– Что случилось, фрай? – беспокоится она, завязывая белое кимоно и ведя Фредерика в гостиную.
Сад Настазии невелик – стандартный приросток на гигантском массиве китайского стотысячника. Желто-голубая Дао Ся, медленно вращающаяся под их ногами (живокрист пола прозрачен), – очередная из колонизационных планет КНР. «Стотысячник» означает не тоннаж, но количество размещенных в нем иммигрантов. Массовая межзвездная миграция окупается лишь благодаря ксенотикам. Суммарные расходы по сути весьма низки: пятнадцать долларов на человека за транспортировку лифтом Кларка, пятьсот за Ваяние и какие-то несущественные гроши за живокрист среды обитания. Так что мандарины спихивают их транспорт за транспортом, лишь бы подальше от Ферза. КНР поддерживает постоянные контакты с двумя дюжинами ксенотиков.
Агерре и фон Равенштюк садятся в гостиной; стампа ксенотички сводит свет планеты и звезд к крупнозернистому четвертьмраку. Но прежде чем сесть, Агерре подает ей конверт. Настазия осторожно вертит его в пальцах с длинными темно-лиловыми ногтями: конверт закрыт официальной печатью ОНХ. Фон Равенштюк ломает воск, достает документ, читает, и у нее расширяются глаза. Если бы не Страж, у нее наверняка участилось бы дыхание и подскочил пульс.
– Что это?..
– Глинный оригинал уже ждет вас в Замке.
– Джииз.
– Здесь еще нет лифта, так что вы Переваяете их на поверхность, но сразу же после разрываете контракт и начинаете допросы. Все на открытых Стражах – я даю вам высшие инквизиторские полномочия, можете редактировать их гормонально.
– Но… кого?
– Всех, фрай, всех.
Настазия фон Равенштюк смотрит на Агерре как на сумасшедшего – или пророка.
Ксенотик небрежно смеется, наклоняется к ней, коротко сжимает колено.
– Спокойно. Пока что ничего не случилось. Я вам все расскажу.
И он действительно рассказывает. Всю историю. Настазию, как инквизитора, связывает теперь в стократ более мощная присяга конфиденциальности. Агерре начинает с Хамелеона и лорда Амиэля, заканчивает Глупцом и глиокристным сверхсветовым компом.
Настазия внимательно слушает; она уже несколько успокоилась, наверняка записывая весь разговор.
– Но я все равно не вижу тут поля для инквизиции, – наконец говорит она. – Вне всякого сомнения, за этим стоит какая-то сила. Хамелеон. Технологии. Масштаб предприятия. Впрочем, вы сами говорили. Так что это за материал для следствия внутри Ордена?
– Есть две предпосылки участия в этой афере неспящих, – Агерре поднимает палец. – Primo: удаление Глупца от Точки Ферза и время, в течение которого это продолжалось. Посчитайте. Число Ваяний, количество рабочих часов ксенотиков. Наверняка им пришлось нанять не одного, может, даже полтора десятка, если только это не были эксклюзивные договора, что вряд ли, ибо тогда они неизбежно обратили бы на себя внимание. Так что неспящие все знали. В течение трех лет! А лорд Амиэль – едва он начал разнюхивать, что к чему, как его убили. Доверились бы они присяге ксенотиков? Как вы считаете?