Лужному также знакома неумолимая настойчивость глио-интуитивного предчувствия, пугающий натиск диких ассоциаций, сосредоточенность и рассеянность одновременно – он хорошо все это знает. По сути, он единственный, кто способен одновременно на глио-гадания и сон, и его сновидения подобны ядерной вспышке, иллюминации в высоком разрешении. Он первым разложил карты и произнес: «Это тоже наука». От него пошли мы все. В том числе Петрч и его раскольники.
– Петрч, Петрч, Петрч, майгод…
– Значит, считаешь, что он прав?
Лужный издает протяжный свист, наверняка означающий раздражение.
– Ты спрашиваешь как детсадовец. Покажи мне идеологию, за которой не стоит хотя бы частичная правда. Каждая утопия имеет глубокое обоснование в реальности, от которого отталкивается. Сейчас ты расстроишься и спросишь, оправдывает ли цель средства, – и мы так и будем беседовать о банальностях. Фред, ради всего святого!.. Эх. Давай лучше пройдемся.
Он встает, внезапно снова красивый и молодой; неподвижная оболочка остается на лежаке. Вот они, настоящие out of body experiences[188], мысленно усмехается Агерре. Так отрывается пневма от сомы.
Они спускаются с террасы на склон холма, зелеными волнами стекающий к далекому озеру. Трава блестит от дождя, холодная влага вечернего воздуха наполняет легкие. Закат над Гельвецией.
– Я знаю, о чем ты на самом деле спрашиваешь. Ты хочешь, чтобы я заверил тебя, что ты не совершил ошибку, – Лужный бросает взгляд на Агерре, который идет рядом, опустив голову. – А может, ты как раз ошибся, и вина лежит на тебе? Но, естественно, ничего подобного я сказать тебе не могу.
– Ну уж…
Лужный смеется, хлопает ксенотика по плечу.
– Ладно, я тебя прощаю.
– Никаких сегодня советов?
– Советов? А разве я когда-то давал тебе советы? Я лишь рассказывал о предчувствиях. А какие решения ты на этом основании принимал – уже другое дело.
– Только не говори, будто ты не предвидел и их.
– Может быть, может быть. Сейчас, например, я скажу тебе, что это только начало.
– Что?
– Иван и этот его раскол. Будут и другие. Раз уж он показал, что такое возможно и оно вовсе не означает конец света.
– Как раз наоборот!
– Не означает. Все успокоится, установится новое равновесие. И от вас будут уходить следующие, движимые теми или иными мотивами. Орден в настоящее время строит из себя консервативного молоха, который душит мечты молодых, он идеально подходит для того, чтобы бросить ему вызов.
– Благодарю покорно.
– Но я тебя обрадую: они еще долго останутся на обочине, именно Ordo по-настоящему представляет ксенотиков.
– Как много уйдет?
– Не знаю. Одна треть.
– Майгод.
– Ладно, говори, зачем на самом деле пришел.
Агерре садится под сосной, распрямляет ноги, опирается головой о ствол. Он рассказывает о последнем проекте Габриэля Пайге, воспроизводит слова доктора Чена. Лужный кружит поблизости, то и дело останавливаясь и подставляя лицо дождю.
– Понимаю, – наконец говорит он. – Способ идеального убийства ксенотика. Возбуждаем ближайший бассейн жидкой глии, и у выбранного ксенотика электроэнцефалограмма превращается в прямую линию.
– Да.
– Ты боишься, что тебя первым возьмут на прицел, как только узнают технологию? А может, они уже ее знают. Они никогда не простят тебе этого Горпаха.
– Но это же лицемерие чистой воды! Они сами пытались меня прикончить. Габриэля зарезали, не задумываясь.
– Ищешь для себя оправданий? Фред, ты Primus Inter Pares Ordo Homo Xenogenesis, для тебя нет оправданий; им можно, но тебе нет. Это не лицемерие, а если даже и так, то особая, благородная его разновидность…
– Слушаю и ушам своим не верю.
– Только не говори, что не отдавал себе отчета. В иерархических структурах подобные проекции идеалов неизбежны. В конце концов, именно так спланирован ОНХ. Ты король, помазанник божий, как бы абсурдно это ни звучало. Как думаешь, что они чувствуют, целуя твой перстень?
– Ты меня удручаешь, Виталий.
– Таково мое обаяние.
Агерре выбирается из-под дерева, отряхивает брюки. Дождь перестал, зато по зеленым полям широко разлились тени. Они бродят в лужах мрака.
– Значит, спрашиваешь, снилась ли мне твоя смерть?
– Снилась? – быстро задает вопрос Фредерик.
– Моя тоже.
– Тебя пока не прогоняют с Земли, похоже, не все так плохо.
– Я до сих пор считаю, что они зря боятся. Я не ксенотик, я не могу Изваять никакую Смерть.
– Да уж, знаю твою теорию: Смерть как усиленная стампа.
– Но это правда! Сравни случившиеся до сих пор Смерти и стампы умерших ксенотиков, их остатки. Я уже видел карту Смерти Куомо. А Марсель Тато? Он при жизни ходил в электромагнитном сиянии!
– У нас все еще слишком мало данных.
– Не бойся, не бойся, вы будете умирать.
Агерре аж останавливается.
– Это и есть Сон Лужного?
Лужный пожимает плечами.
– Вы слишком много себе воображаете. Не все догадки обязаны быть верными. Не впадай в другую крайность: глиевое гадание не гарантирует правильности выводов. Независимо от того, что там мнится Петрчу.
– Ты уверен?
– Слушай, это их революция, им приходится доводить все до крайностей, иначе им не убедить самих себя. Но со временем это пройдет, они остепенятся.
– Вряд ли. Идем.
– Гм?
Между соснами слева приоткрывается высокая дверь, которую отчасти заслоняют мокрые ветви. Из щели бьет желтый свет. Агерре тянет Лужного за руку, другой рукой распахивая дверь шире.
Они входят в боковой кабинет в Агерре-тауэр. За окном ночной АС, отовсюду слышится музыка и шум разговоров. В комнате пока пусто.
Фредерик ведет Лужного в дальний от двери угол. Виталий-минус-тридцать-лет опирается о стеллаж, скрестив руки на груди, и, моргая, наблюдает за ксенотиком.
– Тот глиокристный комп фрай Дьюс… если он взламывает бесконечное крипто… – Агерре поджигает сигару, затягивается, глядя на разноцветный город. – Иван, похоже, намекал, что у них самих есть доступ к технологиям Хамелеонов, и что они могут позволить себе собственные. Но потом я начал задумываться. Шарский наконец прислал мне список угроз, вызванных открытием сверхсветового компьютера, и я понял, что им вовсе не требовалось создавать своих Хамелеонов. Достаточно было войти в имплант ближайшего обнаруженного – американского, китайского, немецкого, французского, неважно – немного помониторить, взломать коды управления и с этого момента самостоятельно редактировать убийцу. Думаешь, владелец заявил бы о краже такого агента? Ха, у меня даже есть подозрения, чей это был Хамелеон.
– Франции?
– Франции.
Открывается дверь, в кабинет входит лорд Амиэль. Он ведет с кем-то оживленную дискуссию в Иллюзионе/Personal. Губы его не шевелятся, но его выдает отрывистая жестикуляция, остаточная мимика, нацеленная в пустое пространство – не до конца угасшие и не до конца перехваченные имплантом нервные импульсы. Он явно раздражен. Наконец со вздохом садится в кожаное кресло у стеллажа, спиной к двери, кутаясь в просторный халат. Обреченно махнув рукой и откинув голову на спинку кресла, закрывает глаза, а когда начинает в этой позе ругаться на бейсике и по-испански, это звучит почти как молитва.
В дверях появляется Хамелеон. Не замедляя шага, подходит к Габриэлю из-за спины и быстро проводит ногтем по открытой шее. Пайге застывает в параличе. Хамелеон возвращается к двери, аккуратно ее закрывает, и в это мгновение его решимость заканчивается. Убийца начинает ходить полукругом перед креслом с лордом Амиэлем, останавливаясь и приседая, почти опускаясь на колени перед Габриэлем, заглядывая в его оцепеневшее лицо. В какой-то момент, в апогабриэлии, он опирается локтями о подоконник, откидываясь назад, в холодную ночь, длинные черные волосы развеваются над пропастью, пока Хамелеон изучает очертания созвездий.
Видимо, это дает ему новую порцию допинга, поскольку он вскакивает, быстро подходит к столу, выдвигает ящик, достает нож для бумаги, проверяет большим пальцем остроту лезвия. Посасывая палец, кружит по комнате, левая рука описывает плавные кривые. Убийца забывается до такой степени, что роняет нож и долгую минуту шарит в его поисках в недрах ковра, глядя на лорда Амиэля. Найдя нож, подходит к креслу, отодвигает руку Габриэля, вертит его голову, разглаживает халат на коленях, правую ногу в замшевой туфле поворачивает наружу, откидывает волосы, после чего, выпятив губы, перерезает лорду Амиэлю горло. Брызжет кровь, Габриэль начинает хрипеть, залитая кровью гортань издает свистящие звуки, тело сидящего содрогается от быстрых судорог. Убийца отступает, наклонив набок голову и глядя на дело своих рук. Нож он спрятал в карман пиджака. Выпрямляется, закладывает руки за спину, какое-то время молча смотрит на умирающего лорда Амиэля. Хамелеон прикладывает палец к подбородку, бросает взгляд на дверь, поворачивается и выпрыгивает в окно.
Входит квинсианец, извещенный автозавещанием Пайге.
– Ну и? – тихо спрашивает Агерре. – Что думаешь?
– Насколько я тебя знаю, у тебя уже целая теория, – ворчит Лужный. – Валяй.
Фредерик стряхивает пепел с сигары, опустив взгляд, будто охваченный внезапным приступом робости.
– Видишь ли, я знаю, что таро, все эти штучки – лишь реквизит, по сути, случайные вещи. Резонанс может вызвать что угодно. Недавно мне даже довелось… Во всяком случае, я прекрасно представляю, что сделал бы Петрч. Зачем ограничиваться одним фокусом, одной символикой? Глиомыслие – естественное состояние ума ксенотика! Разве не так заявляется? Подумай, ты ведь должен знать, я тебя спрашиваю, Виталий: в самом ли деле невозможно написать такое приложение для Стража, которое…
– Да. Это возможно.
Агерре быстро смотрит на Лужного.
– Я написал его лет пятнадцать назад, – говорит Лужный. – Более слабое, поскольку оно для импланта, а не для Стража. Уверяю тебя, в долгосрочной перспективе это крайне мучительно.