— Опий? Не ошибся? — спросил у Глазьева.
— Травяной настой!
— Анализ сделать?
— Мак, конечно, имеется.
— А трав там никаких нет. Опий, да и только. Правда, раствор слабый. Отравить таким нельзя.
— Я врач, а не убийца, — обиделся Глазьев.
— Чем больна княгиня? За завтраком вы мне так и не ответили!
— Болями мучается. Только микстуркой и спасается…
— Что именно у нее болит? — перебил Тоннер.
— Что, что… Вся организьма болит.
— Организьма, говорите? Что вы заканчивали, Антон Альбертович? — ласково поинтересовался Тоннер.
— В каком смысле?
— Учились где врачебной науке?
— А вы, Илья Андреевич?
— Медико-хирургическая академия.
— Завидую. Никогда в Петербурге не был. Вот бы съездить! Зимний дворец посмотреть, государя императора увидеть! Часто лицезреете?
— Учились где? — стоял на своем Тоннер.
— Учился? Учился много где! Человек, знаете, всю жизнь учится. Сначала ползать, потом под стол ходить. Затем читать, писать. Арифметики там разные изучает, закон Божий…
— Латынь, которой вы не знаете. — Тоннер жалел, что рядом нет Терлецкого или на худой конец Киросирова. Взяли бы субчика за грудки, вмиг перестал бы ваньку валять. — Как будет «мышца» на латыни?
Глазьев молчал.
— А «мозг»?
— Чего-то не вспомню!
— Вы — шарлатан!
— Что вы, право! Академиев, как вы, не кончал, это правда, до всего своим умом дошел! Самоучка!
— Где сонное зелье научились варить?
— Дед травником был. И отец! Не только опий, могу всякие настойки делать. Лечу народными средствами. И люди мне благодарны! Боль снимаю, страдания облегчаю. Что в медицине хитрого? Нацепил пенсне, сделал умный вид, пульс пощупал, живот помял, брякнул что-то непонятное да кровь отворил — этому я в цирюльне научился. А что вы, доктора из академий, еще умеете?
— Много чего. Например, могу доказать, что пациент вместо лекарства получал настойку опия и вследствие неоказания врачебной помощи умер. За такое «лечение» вас в Сибирь сошлют!
Глазьев рухнул на колени.
— Не губите, сударь, не губите. Христом Богом, всеми святыми заклинаю, отпустите! Клянусь, врачевать больше не буду. Пойду опять в цирюльню. А за вас каждый день по свечке буду ставить.
Схватив руку Тоннера, Глазьев стал осыпать ее поцелуями.
— Ничего обещать не могу. Цианиды держите? — строго спросил Илья Андреевич.
— Зачем они мне? Я страдания облегчаю, травить пациентов мне невыгодно. Платят живые, мертвым я без надобности.
— Опий сами варите? — Тоннеру удалось выдернуть руку.
— Сам, сам! Сам и развожу. — Глазьев не решался встать с колен.
— Могла Настя концентрат у вас взять?
— Настя? Запросто. Сам бы дал! Благодаря Настеньке меня сюда и позвали. Платили, кстати, очень хорошо. Вот только за последний месяц задержали! Как думаете, выплатят?
По лицу Тоннера Глазьев понял, что зря задал этот вопрос.
— Вас, сударь, казнить надо, а не жалованье платить.
Глазьев зарыдал:
— Простите, черт попутал! Не буду больше, клянусь!
— Анна Михайловна действительно так страдала, что ей опий требовался? Только не врать — всех расспрошу и анамнез выясню.
— Поясница у ней болела! Радикюлем мучилась.
— Ах ты сволочь, радикулит опием лечить! — Тоннер не выдержал и пнул Глазьева ногой.
— Настя так велела, Настя! И князь!
— На покойников сваливаешь?
— Святой истинный крест! У Насти с Северским любовь намечалась, а старая княгиня препятствовала. Вот Настя про мои умения-то и вспомнила, мы с ней когда-то в одном городе жили.
— Умертвить Анну Михайловну хотели? — содрогнулся Тоннер.
— Нет, на такой грех я бы не пошел. Да и зачем? Любой человек смертен, особенно старый. Сам откинется, никуды не денется. И князь предупреждал, смотри, не переборщи! А то выведу в лес, пристрелю как зайца, скажу, на охоте погиб. Во как я попал!
— Вставайте, хватит валяться, — брезгливо приказал Тоннер.
Что делать с Глазьевым? Мог ли он отравить князя с Настей? Мог! Про отсутствие цианидов соврать несложно, пойди проверь! Только мотива у него нет. Настя с князем ему деньги хорошие платили, с их смертью синекура закончилась. Выдать его тайну уряднику? Тот мигом обвинит Глазьева в отравлениях. Нет, пока обожду! Да и в чем-то прав этот Глазьев.
Ох как мало может медицина. Со времен Гиппократа ничего не изменилось. Доброе слово, кровопускание да тот же опий!
— Обещать ничего не буду. Надо найти преступника. Если вины вашей нет и поклянетесь больше медициной не промышлять, оставлю все в тайне.
— Клянусь! Памятью родителей клянусь! — Глазьев снова рухнул на колени.
— С Анной Михайловной кто сидит?
— Сиделки с ней круглосуточно. Из дворовых!
— Тогда сходим к ней после.
Не раз приходилось Тоннеру сообщать родственникам о смерти близких. Ох как это нелегко! А матери о смерти сына? Нет, надо кого-то из близких взять, удар смягчить. Когда родная душа рядом, всяко человеку легче. А кого? Близкие как раз все померли! Нет, Митя остался! Кто он ей? Племянник, кажется? Юн, правда, для таких испытаний. Да ничего не попишешь. Придется взрослеть!
— Понимаю!
— Сначала в спальне все осмотрим. От меня ни на шаг!
— Слушаюсь! — пролепетал Глазьев.
Часть вторая
Глава одиннадцатая
Генерал в который раз постучался в комнату Шулявского.
— Крепко спит вельможный пан.
— Спит? — удивился Роос. — А мистер урядник сказал, что он в Петербург уехал с княгиней.
— И вы поверили? Поверили, что такая женщина сбежала с гнусным хлыщом?
Американец не имел на сей счет своего мнения, но, не желая огорчать Веригина, энергично мотнул головой:
— Сам поражен!
— Будем ломать дверь! — вспомнил инструкцию Терлецкого генерал. — Иначе, так и будем гадать: сбежала, не сбежала. Давайте, Корнелий, вышибайте!
Американец попробовал тщедушным плечом толкнуть массивную дверь. Раз, другой. Потом с разбегу. Дверь не шелохнулась! Веригин закручинился. Где добрый молодец Николай? Вмиг бы вышиб! Делов-то! Самому, что ль, тряхнуть стариной? Поразмыслив, Веригин решил, что ломать двери — занятие не генеральское. Может, кто попроще мимо пробежит? И точно! С длинным тучинским сюртуком в руках по коридору шел Данила. Лицо слуги показалось Веригину знакомым.
— А не дядька ли ты великих князей? — спросил он, вспомнив вчерашнюю выходку молодых людей.
— Так точно, ваше благородие. — Данила в армии не служил, но ответил по-военному, чтоб сделать генералу приятное.
— Как кличут?
— Данилка!
— Мужик крепкий, — оглядев слугу, отметил генерал. — Выломай-ка, братец, эту дверь!
— Вашебродие, дозвольте тока одежду барчука положить. Почистил, пока спит.
— Валяй! Только не задерживайся. Одна нога тут, другая там. — Генералу надоело стоять у двери без толку.
— Я мигом, — заверил Данила и поспешил в тучинскую комнату.
— А почему все-таки в России мертвецов хоронят на третий день? — задал мучавший его вопрос этнограф. — Православная традиция?
— Я тоже так раньше считал, — ответил Веригин, — а потом с одним архидьяконом поговорил. Знающий попался. Сказал, в Писании про сие ничего не сказано. Да, на третий день душу ангелы небесные уносят, но где тело должно находиться, молчок. Мое личное мнение, сей обычай из-за страхов появился.
— Из-за страхов? Живые покойников боятся? — быстро спросил Роос, доставая неизменный блокнотик и карандаш. — Тогда наоборот, побыстрей закапывать надо!
— Люди опасаются, что их похоронят заживо. Тьма случаев: вроде человек умер, лежит — не дышит, сердце не бьется, а наутро встал и пошел, как ни в чем не бывало.
— А-а! — догадался образованный Роос. — Это летаргическим сном называется!
— Хрен знает, как называется. Честно говоря, сам подобного не видел. Но говорят, научный факт. И многие боятся. Был один помещик, его каждый день один и тот же сон мучил: просыпается в гробу, а крышка приколочена. И не поднять никак. Силится, тужится, рвет жилы, уже и воздух кончается, вот-вот задохнется. В этот момент помещику всегда удавалось проснуться. И велел перед смертью свой гроб не заколачивать. А человеком был премерзким, близких своих мучил и притеснял. Те пуще всего боялись, чтоб он из могилы не выбрался! Но волю покойного исполнили — заколачивать не стали, крышку скрепили с гробом столярным клеем.
Веригин бросил взгляд в сторону тучинской комнаты:
— Куда Данилка запропастился?
— А что целых три дня делают с покойником? — Вопрос не давал этнографу покоя.
— Скорбят. Прощаются.
— Пожалуйста, поподробней!
— Сначала покойного обмывают. Потом родственники собираются. Священника зовут, чтоб литию прочел.
— Литию? — записал в блокнотик новое слово иностранец.
— Краткая заупокойная служба. В первый день мертвеца в гроб не кладут. На кровати лежит или на столе. Если покойник богатый, то священник неотлучно при нем. То литию снова послужит, то Псалтырь или Писание вслух почитает. А если человек поплоше помер, бабки-плакальщицы приходят.
— Но запах, запах? — не унимался этнограф.
— Окна пошире распахнуть, свечи зажечь — и не будет никакого запаха. На второй день перекладывают в гроб. Полагается туда бумажный венчик с изображением Христа поместить, а в руку покойного образок вложить. В тот же день перевозят в церковь. Там упокоившийся и ночует. Наутро после литургии отпевают, а потом — в последний путь.
— Я, пожалуй, задержусь здесь на три дня. Как мне повезло! Все в одном месте и подряд: свадьба, похороны… Еще бы покрестить кого, и можно считать экспедицию удавшейся!
— Хотите, вас покрестим?
В коридоре показался слуга. Подслеповатый генерал решил, что наконец-то идет Данила, и набросился на пришедшего с упреками:
— Что ж ты, братец, заснул?
Но это был не Данила. Немолодой опрятный мужчина щелкнул каблуками:
— Не розумем.