— А сам где спал? — продолжил допрос Терлецкий.
— На сеновале, с мужиками. Один всю ночь песни орал.
— Пьяный?
— Веселый. Поет хорошо, только спать мешал. А поутру к Денису Кондратьевичу позвали — одел его, умыл. Тут и Катя проснулась, прислуживать за столом ей помогал. Князя убитого нашли, так я с вами был, помните?
— Помним, — ответил Терлецкий. Похоже, дядька ни при чем. — Барина твоего под стражу берем.
— Я не убивал! — закричал Тучин.
— Все так говорят, — протянул Киросиров. — В тюрьме ты у меня быстро сознаешься!
— Если желаете, слугу можем при вас оставить. Тоже под арестом, — предложил Терлецкий.
— Видеть его не желаю, — неожиданно заявил Тучин.
— Надо запереть негодяя! Ваше высокопревосходительство, одолжите денщика, чтоб пока поохранял? — обратился Киросиров к Веригину. — На пару часиков, я исправников уже вызвал.
— Да я уезжать собрался! Мост починен, что попусту время терять, — ответил генерал. Веригин хотел поскорее покинуть этот дом. Видеть, как Элизабет арестовывают, а потом допрашивают, было бы мучительно.
— Ваше высокопревосходительство! До окончательного расследования всех обстоятельств смерти князя Северского, девицы Анастасии Петушковой и польского дворянина Шулявского я просил бы вас, как и всех остальных, остаться здесь, — Терлецкий произнес свою речь официальным тоном, чтобы подчеркнуть: это — не прихоть, так велят интересы следствия.
— Меня, что ли, подозреваете, Федор Максимович? — удивился генерал.
— Нет, но вы свидетель. Такой же, как все остальные. Побудьте пока в поместье, очень прошу.
— Ну раз для дела надо, как отказать!
Роос уже вытащил из футляра все, что там лежало. В пустом деревянном ящике что-то заблестело. Рухнов пододвинул футляр к себе и внимательно осмотрел внутренность.
— Гришка, свечу подай, — попросил Михаил Ильич. — Господа, тут табличка прикручена, а на ней надпись. «Маркизу д'Ариньи в дар от любящей супруги в день сорокалетия».
— Д'Ариньи, д'Ариньи… — повторил Терлецкий. — Где-то я про него слышал.
— Не помните? — удивился Роос. — Я вчера рассказывал.
— Вы столько рассказываете, удивляюсь, как сами-то помните, — ехидно заметил переводчик.
— У супруги Д'Ариньи на балу в Париже серьги украли вместе с пистолетами.
— Пистолеты лежали в футляре? — уточнил Киросиров.
— Да, — подтвердил Роос.
— Похоже, футляр мы нашли, — задумчиво произнес Терлецкий.
Михаил Ильич снова тщательно осмотрел пустой ящик.
— А сережек нет.
— Получается, маркизу обокрал Шулявский, — понял Федор Максимович.
— Заметьте, сережки раньше Северским принадлежали. — У Тоннера начался бурный мыслительный процесс. — А Шулявский мост поджег, чтобы на свадьбу попасть…
— Жаль, не допросишь, — расстроился Терлецкий.
— Кшиштофа надо допросить, — подсказал Тоннер. — Что-нибудь да знает.
Глава пятнадцатая
— Пан, двор, телега, мухи. — Кшиштоф не давал Терлецкому и рта раскрыть. Вошел и повторял с возмущением четыре слова.
— Гришка, найди Петушкова, — понял наконец Киросиров. Ох, и нерадив управляющий Северских! — Я же велел Шулявского в ледник убрать! Что за безобразие: я битый час ждал телегу, теперь труп посреди двора валяется.
— Уберут твоего пана, не волнуйся, — успокоил поляка Терлецкий.
— Добже, добже, — сказал Кшиштоф.
— Вот что скажи, любезный, пан твой, чем он промышлял?
Слуга непонимающе уставился на Федора Максимовича. Генерал, ранее освоивший премудрость общения с Кшиштофом, поспешил помочь:
— Шулявский богатый?
— Не! Бедный, бардзо бедный! Матка хвора, брат хворы, бардзо хворы, не ходить. Пан кормить.
— Пан старых женщин любить? — вспомнив разговор Шулявского с княгиней, предположил Тоннер.
— Бардзо кохать. Графини, маркизы. Много старух кохать. Они подарунки делать, деньги давать.
— Пан воровать?
Кшиштоф замялся.
— Редко. Когда старухи денег не давать.
— Карты пан честно играть? — спросил Тучин, который так и стоял под штыком денщика в столовой.
— Не честно.
— Я же говорил! — воскликнул Тучин.
— А не надо крупные ставки делать, — поучающе посоветовал Терлецкий.
— Пан тасовать мочь, — перечислял грехи покойного хозяина Кшиштоф, — любая карта, когда надо. И колоды делать!
— Как это? — не понял Роос.
— Шулера еле заметные пометки на картах делают. Не на картинке, на рубашке. Крапленой колода становится, — пояснил Федор Максимович.
— Хороший попутчик нам попался! — воскликнул генерал. — Будет что вспомнить!
— Такого и убить не грех, — ввернул Тучин.
— Признаться надумали? — быстро спросил урядник.
— Нет, — ответил Тучин, — это я так, к слову.
— Советую признаться, — не унимался Киросиров.
— Советую найти убийцу. Троих уж нет, а вы невинных задерживаете! — парировал Тучин.
— Серьги пан крал? — спросил Терлецкий.
— Серьги? — Кшиштоф не знал такое французское слово.
Терлецкий стал дергать уши, пытаясь объяснить, но слуга не понимал.
— В трофейной висит портрет. Показать можно, — напомнил Тучин.
Терлецкий неожиданно для себя благодарно на него посмотрел.
— А ну-ка пойдем. — Федор Максимович взял за руку Кшиштофа и повел за собой.
Все заинтересованно последовали за ними. Никогда доктор не видел такой массовости при расследовании убийств!
— Смотри! Красть пан эти серьги? — показывая то на портрет, то снова на свои уши спрашивал Терлецкий.
— Не знаю! — ответил поляк.
Тоннер решил задать вопрос по иному:
— Видел серьги?
— Видел, — обрадованно подтвердил Кшиштоф.
— Где?
— Пан матка показывать, говорить, скоро богатым буду.
— Когда?
— Больше месяц, очень давно. Сказал, женщина найдет, Элизабет, очень богатым буду.
— Элизабет, ничего не путаешь? — Терлецкий от волнения закружил по трофейной.
— Элизабет! — с уверенностью подтвердил Кшиштоф.
— Давно у пана работаешь? — Тоннер очень надеялся, что давно.
— Давно, — подтвердил Кшиштоф. — Год!
Елизавета в России почти два живет, значит, историю любви Анджея и Елизаветы слуга не знает.
Все молчали. Кшиштоф воспользовался паузой, задал свой вопрос:
— Что с пан делать? Закопать?
— Мать его жива? — уточнил генерал.
— Матка Варшава, брат хворы.
— Тогда Польша закопать, — сказал генерал. Каким бы негодяем ни был Шулявский, для матери он — сын. Пусть старуха на его могилку ходит. — Урядник деньги давать, отвезешь!
Кшиштоф радостно закивал. Подумал: в Польшу попаду, там работу легче найти.
— Сметой на сей год не предусмотрено, — поспешил сообщить урядник. — Если сейчас прошение подать, аккурат к марту выделят.
— К марту?
Генерал топнул ногой. Ну что за страна? Вроде велика и богата, а везде препоны. Веригин и за фураж нередко сам платил, лошади-то не могут ждать, пока денег пришлют; и за постой вверенных частей расплачивался — в полях зимой не переночуешь; а все привыкнуть не мог.
— Может, к февралю, — задумчиво протянул урядник.
— Ладно, я одолжу. Когда выделят — вышлешь, — принял непростое решение Веригин.
— Кажись, княгиня приехала. Карета ее подъезжает! — В трофейную вбежал Гришка. — В окно видал!
Толпа «следователей» рванула по анфиладе. Денщик еле поспевал за Тучиным. Как бы штыком юнца не проткнуть!
Только Денис Угаров стоял, как аршин проглотил, не в силах оторвать взгляд от портрета. Почему никто не заметил? Все так очевидно! Нет, пока молчок! Сашку спасать надо! Если только Тоннеру, коли согласится помочь!
Кучер Ерошка издал такое мощное «Тпру», что вороны испуганно вспорхнули с насиженных мест. Из кареты степенно вылез Павел Игнатьевич, управляющий имением Бергов. Оглядев высыпавшую на крыльцо толпу, спросил:
— Не вернулась Елизавета Петровна?
— А должна? — спросил Терлецкий.
— Непременно. С ней так бывает — задумает поутру в путешествие отправиться, а никому не доложит. Целый день нет, а вечером вернется. В прошлый раз к помещику Поливайко ездила — у того картошка уродилась с фунт клубень. Договорилась два пуда купить на семена, на следующий год посадим. Вот Пантелей Акимович вспомнил: вчера обмолвилась, что сыроварню в Сычевке мечтает посмотреть. Может, туда поехала?
Следом из кареты вылез Пантелей.
— Доброго дня, — по-крестьянски поклонился он в пояс.
— Куда добрей, — ответил Киросиров.
— Шкатулку не забудь, — по-французски приказал Павел Игнатьевич.
Распоряжение предназначалось Мари, горничной княгини. Она последней вышла из кареты.
— Пройдемте в дом, поговорим, — предложил Терлецкий.
Кучер Ерошка проводил Мари томным взглядом. Именно ради нее он с ветерком проехал полукруг, лихо затормозив у входа. Именно для нее оделся щеголевато: заломленный картуз, из-под которого торчал русый чуб; синий новенький сюртучок и начищенные до зеркального блеска хромовые сапоги. А девушка даже не обернулась на Ерошку, быстро проскочила в дом со шкатулкой в руках. Посмотрев грустно на закрывшуюся дверь, Ерошка вздохнул и спрыгнул с облучка. Был он совсем юн, бороду еще брить не начинал.
— Здорово, Ерошка! — Лошадей взял под уздцы Савелий.
— Здорово, Савелий, — с разворотом подал руку кучер.
— Кому Савелий, кому Савелий Иваныч. — Конюшни по-любому скоро должны были стать общими, старший конюх Северских метил там командовать.
— Мы люди не гордые. Хоть Иванычем, хоть горшком можем назвать.
— Сохнешь по француженке? — Все знали про Ерошкину любовь.
— Сохну, — уныло согласился кучер.
— Зря! Чаво в ней нашел, никак не пойму?
— Она такая…
— Какая?
— Не такая…
— Какая такая не такая?
— Ну не такая она, как твоя Лукерья!
— Вот Пантелей Акимыч до самого Парижа довоевался! Сказывал, ихние бабы от наших ничем не отличаются.
— Врет твой Акимыч! Мари — она хорошая!
— Все они хорошие — на сеновале, — пробубнил Савелий.