Вскоре Цинлин переселилась в отдельное жилье. С сестрами она виделась регулярно, но избегала тех мест, где могла встретить Чан Кайши.
В Чунцине жить было тяжелее, чем в Гонконге. На рынке ощущался дефицит товаров, а цены даже на основные продукты, такие как лук, сахар и соль, из-за инфляции взлетели. Купить чулки или туфли было невозможно, обычное ципао, которое в довоенном Шанхае стоило всего восемь юаней, теперь продавалось за тысячу. Несколько месяцев Цинлин была вынуждена обходиться без своего любимого напитка – кофе. Побывав на одном из официальных приемов, она долго вспоминала картофельный салат и арбуз. Друзья дарили ей банку сардин, несколько яблок, чулки. Летом Цинлин мылась холодной водой[474].
В число друзей Цинлин входили молодые коммунисты – китайцы и иностранцы. Обстановка напоминала гонконгскую. Поскольку круг ее друзей был очень мал, Цинлин окутывала атмосфера таинственности. Она превратилась в некую достопримечательность, и многие приезжавшие в Чунцин стремились встретиться с ней. Цинлин чаще отказывала им, чем соглашалась.
Ее Лига защиты Китая продолжала работать. Основным интересом Цинлин в тот момент стало получение американской помощи на территориях, подконтрольных коммунистам. Она знакомилась с американскими официальными лицами и журналистами и при любом удобном случае старалась осудить генералиссимуса. Она объясняла американцам, что Чан Кайши – «не кто иной, как диктатор» и даже утверждала, будто существует «тесная связь между марионеточными властями и [чунцинской] администрацией»[475]. Слушатели отмечали ее «глубокое негодование» и то, что она «высказывается чрезвычайно прямо, критикуя генералиссимуса». Многие проявляли понимание. Но Цинлин просила собеседников соблюдать «строгую конфиденциальность», и это вызывало у нее чувство неудовлетворенности.
Генерал Джозеф Стилуэлл, занимавший в то время должность начальника штаба Верховного главнокомандующего китайского театра военных действий (то есть Чан Кайши), не всегда соглашался с мнением генералиссимуса, но к Красной сестре относился с большим уважением. Стилуэлл служил в Китае с 1920-х годов и хорошо знал эту страну. Он был простым человеком. Некоторое представление о личности Стилуэлла дает очерк, написанный им во время путешествий по Китаю. Однажды, находясь в сельской местности, возле прилавка с едой Стилуэлл увидел, как повар накладывает лапшу в «миску, из которой только что ел предыдущий покупатель, а потом ее вытерли чем-то темным, вроде обрывка ветоши из гаража. Палочки для еды продавец вытер о свои брюки, положил их в миску с лапшой и отдал ее мальчишке-подавальщику, а тот почтительно поднес клиенту». В отличие от многих иностранцев, Стилуэлл не испытал отвращения; он сделал заказ с оговоркой, что приведет в порядок миску и палочки по-своему. И попросил чашку кипятка, а потом сделал вид, будто собирается вылить кипяток на голову повара. Это вызвало взрыв смеха. Благодаря этой шутке Стилуэлла «приняли как своего все присутствующие, посчитав славным малым с отменным чувством юмора, следовательно, имеющим право действовать как он пожелает, даже очищать перочинным ножом палочки для еды, прежде чем воспользоваться ими»[476].
Стилуэлл писал о Цинлин в своем дневнике: «Мадам Сунь – самая приятная из трех сестер и, вероятно, самая глубокая натура. Она предельно отзывчива и мила, тиха и сдержанна, но от ее внимания ничто не ускользает». Когда Рузвельт отозвал Стилуэлла и генерал пришел попрощаться с Цинлин, она «расплакалась и была в целом расстроена… Изнывает от желания поехать в США и объяснить ФДР [Рузвельту насчет Чан Кайши]… Хочет, чтобы я рассказал ФДР об истинном характере ЧКШ [Чан Кайши]. “Он бумажный тигр [неопасный противник]… почему США не поставят его на место?”»[477]
На других американцев Красная сестра производила иное впечатление. Американский дипломат Джон Мелби писал в своем дневнике после знакомства с ней: «Знаменитое обаяние в наличии, но мне она кажется холодной, жесткой, безжалостной женщиной, которая знает, чего хочет и как этого добиться»[478].
Цинлин не могла соперничать с эффектной внешностью и положением Младшей сестры, первой леди военного времени. В 1943 году Мэйлин совершила триумфальную поездку в США, вызвав зависть у Красной сестры. В письме к подруге Цинлин позволила себе едкий комментарий, но все же сохранила сдержанный и честный тон:
«Мэйлин выглядит совсем как леди с Пятой авеню и ведет себя как особа из списка четырехсот[479], и мы обнаружили, что ее внешний облик претерпел значительные перемены… Как бы там ни было, благодаря ей обстановка в Китае получила самую широкую огласку из возможных, и, как она сама заметила в присутствии восторженной толпы, “я показала американцам, что Китай состоит не только из кули и работников прачечных!” Полагаю, Китай должен быть благодарен ей за это… Экипаж ее самолета распространяется о том, сколько чемоданов она привезла, о количестве консервированной еды и т. п. Но я не видела ни единой банки фасоли или… пары туфель. Мне говорят, что для моих туфель у нее не хватило места, так что мои туфли полетят “следующим самолетом”. Ура!.. после войны, полагаю»[480].
Мэйлин привезла в подарок для Цинлин маленькое пластмассовое зеркало – в Чунцине такого было не достать. А Цинлин мечтала о нейлоновых чулках. Однажды вечером, прихлопнув на своей щиколотке комара, она с улыбкой сказала кому-то из гостей: «Как видите, чулок нет. Я нарушаю правила “движения за новую жизнь”, но не могу же я привозить нейлоновые чулки из Америки, как делает моя младшая сестра, императрица»[481].
В 1944 году Айлин и Мэйлин отправились в Бразилию. Цинлин приехала в аэропорт провожать их. Самолет, который зафрахтовали сестры, произвел на Цинлин неизгладимое впечатление: «Никогда не видела такого огромного самолета. Он был как пульман [то есть роскошный железнодорожный вагон]». Осуждая Айлин и Мэйлин, Цинлин говорила своим американским друзьям, что сестры «сбежали» от войны в Китае, чего сама она не сделала бы ни за что[482].
Цинлин тщательно скрывала свой сарказм по отношению к сестрам и на публике старалась выглядеть приветливо. Ее подруга Анна Ван отмечала: «Она не питала иллюзий насчет роли “династии Сун” – не выносила диктатуру Чан Кайши, была прекрасно осведомлена о спекуляциях мадам Кун и жажде роскоши мадам Чан. В кругу близких друзей она позволяла себе язвить по этому поводу. Но поразительное умение владеть собой и политические навыки, усвоенные за долгие годы, удержали ее от преждевременных заявлений о своих взглядах»[483]. Цинлин терпеливо ждала, когда закончится война против Японии, когда коммунисты начнут войну против генералиссимуса и когда режим Чан Кайши будет низвергнут, даже если это станет катастрофой для ее сестер и их родных.
Глава 17. Триумф и горести Младшей сестры
В октябре 1942 года в Чунцин в качестве личного представителя Рузвельта прибыл Уэнделл Уилки. На тот момент он был самым высокопоставленным гостем в военной столице, к тому же побывавшим на фронте. Ему понравилось все, что он увидел в Китае, и особенно Мэйлин. Расточая комплименты, он пригласил ее в Америку, в турне доброй воли. У нее «есть мозги, убедительность и нравственная сила… остроумие и обаяние, большое и чуткое сердце, изящество, прекрасные манеры и внешность и пылкая убежденность… Из мадам получился бы идеальный посол». Накануне своего отъезда в Вашингтон Уилки просил Мэйлин лететь с ним «завтра же»[484]. (Ходили слухи, что между ними был роман, хотя доказательства отсутствуют.)
Этот пламенный порыв, который исходил от человека, близкого к Белому дому, побудил Мэйлин принять решение о поездке в США. Возможность такого визита супруги Чан обсуждали с самого начала войны. Мэйлин колебалась, опасаясь избытка внимания со стороны американцев. Она писала Эмме Миллз: «Я представляю себе, как это будет. Все мои друзья, тысячи людей, которые посылали мне письма и жертвовали деньги, сотни тысяч любопытных, не говоря уже о тысячах газетчиков и видных лиц, желающих поговорить со мной или ждущих, что я поговорю с ними, свалятся на мою голову в первые же несколько часов после прибытия». Мэйлин переживала, что не сумеет достойно справиться со своей миссией (она работала на износ, и ей казалось, что у нее «совсем не осталось сил») и подведет не только американский народ, но и свою родину. По словам Мэйлин, она «боялась сочувствия и доброжелательности американцев». Когда Эмма усомнилась в том, что американцы поведут себя именно так, Мэйлин ответила: «Эмма, ты просто не знаешь своих соотечественников»[485].
Мэйлин предполагала, что американцы окажут ей теплый прием, но их радушие намного превзошло самые смелые ее ожидания. Письмо, в котором Мэйлин делилась с Эммой своими мыслями о гостеприимстве американцев, было написано в 1939 году, еще до нападения на Пёрл-Харбор. С тех пор сочувствие американцев к Китаю достигло заоблачных высот. Эта нищая и загадочная страна уже четыре с половиной года в одиночку сражалась с Японией – беспощадным и коварным врагом. А Мэйлин была представителем героической китайской нации. Эта красивая женщина с «кожей как атлас оттенка слоновой кости» была американкой во всем, кроме лица. Мэйлин принимали с распростертыми объятиями. Ее официальный визит начался в феврале 1943 года. Когда Мэйлин прибыла в Вашингтон, на вокзале ее лично встретила миссис Рузвельт. Первая леди США взяла Мэйлин за руку и повела ее к президенту, который ждал гостью в служебной машине. Мэйлин выступила в Мэдисон-сквер-гарден в Нью-Йорке (ее слушали семнадцать тысяч человек), затем перед тридцатитысячной аудиторией в Голливуд-боул в Лос-Анджелесе, и повсюду ее приветствовала восторженная публика. Мэйлин удостоилась особой чести – она обратилась к Конгрессу США. Одетая в традиционное соблазнительное ципао, хрупкая и изящная, Мэйлин внушала благоговейный трепет. Ее речь, произнесенная на безупречном американском английском, растрогала многих до слез. В течение четырех минут присутствовавшие стоя аплодировали ей.