Чудовищное разбазаривание человеческих и природных ресурсов во время «Большого скачка» привело к тому, что в стране начался голод, который продолжался четыре года – с 1958-го по 1961-й[588]. Погибло около сорока миллионов человек. Люди голодали даже в привилегированном окружении Цинлин. Однажды ей пришлось приказать убить ее ручного козленка, чтобы накормить людей. Злоупотребления в таких немыслимых масштабах возмутили некоторых старых коммунистов – особенно бурный протест выразил министр обороны, маршал Пэн Дэхуай. В июле 1959 года маршала подвергли всеобщему порицанию и сняли со всех постов. (В 1974 году он умер в тюрьме.) Цинлин, восхищавшаяся маршалом, была потрясена. В письме к своему старому надежному другу она признавалась: «Я в постоянном напряжении, меня мучают кошмары». Адресата, как всегда, просили «сжечь письмо после прочтения»[589].
Именно тогда Красная сестра задумалась о том, чтобы навсегда покинуть Китай, ссылаясь на проблемы со здоровьем. Она страдала артритом и получала лучшее на тот момент медицинское обслуживание в Китае, однако в письме к своей немецкой подруге Анне Ван от 27 июля 1959 года Цинлин утверждала, будто ей сообщили, что надлежащее лечение и уход возможны лишь за границей. Эти слова были намеком Анне, таким образом Цинлин просила попытаться вытащить ее за границу на лечение. Правда, эти слова напоминали скорее самообман, чем продуманный план. Посылая близкой подруге легкий намек, Цинлин все равно нервничала. Письмо было составлено так, словно она знала, что некий «большой брат» будет заглядывать Анне через плечо, пока та читает его. Излагая свою просьбу, Цинлин тут же оговаривалась и добавляла, что у нее сильные боли, выезжать за границу ей тяжело и эти трудности кажутся ей непреодолимыми[590].
Цинлин тревожилась из-за своих писем до тех пор, пока не получала подтверждения, что письмо дошло до адресата (она боялась, что письма перехватят)[591]. Лишь изредка она позволяла себе высказывать жалобы. Громкоговорители (характерная особенность периода «Большого скачка»), работавшие на полную мощность с утра и до поздней ночи, едва не сводили Цинлин с ума; приятных событий почти не осталось – их сменили нудные и унылые официальные мероприятия; ощущалась острая нехватка предметов первой необходимости. Цинлин писала Анне, что матерям новорожденных младенцев приходится унизительно выпрашивать потрепанные простыни, чтобы сделать подгузники, и что она сама раздает лишнее постельное белье и старую одежду. Ей были необходимы ткани для шитья рубашек и брюк. Не могла бы Анна прислать хоть немного (из ГДР)? Любая ткань подойдет, «не до жиру»[592]. Анна отправила Цинлин резинки для нижнего белья, носки и зеркало с подставкой для туалетного столика[593].
Поклонники мадам Сунь, отчаянно стремясь найти в поведении своего кумира какое-то подобие вызова, часто утверждают, что Цинлин неоднократно отправляла письма с протестами руководству КПК. Свидетельств этому нет. Известно лишь, что она поддерживала линию партии и клялась следовать ей.
На рубеже 1950–1960-х годов в жизни Цинлин произошло событие, позволившее ей мысленно отстраниться от чудовищной реальности: она неофициально удочерила двух девочек, которые заполнили пустоту в ее жизни.
Это были дети Суй Сюэфана – начальника ее охраны, репутация которого пострадала из-за сплетен, возникших вокруг их с Цинлин взаимоотношений. Его первая дочь родилась в конце 1957 года. Суй Сюэфан привез показать ребенка Цинлин – так обычно поступал ее персонал, чтобы порадовать хозяйку, потому что детей она очень любила. Цинлин взяла ребенка на руки и стала укачивать. Младенец не плакал, а улыбался ей. Они смотрели друг на друга. Потом малышка принялась облегчаться прямо на накрахмаленное платье Цинлин. Кто-то из прислуги, зная, как Цинлин заботится о чистоте, попытался забрать ребенка, но она сказала: «Пусть дописает, а то мы испугаем ее»[594]. Ощутив тепло детской мочи, Цинлин испытала чувство, которого она не знала ранее, но о котором так мечтала, – чувство материнства. С этой минуты политика в жизни Цинлин начала отходить на второй план, и в свои шестьдесят с лишним она оказалась поглощена ролью матери.
Глава 20. «Я ни о чем не жалею»
Дочь Суй Сюэфана, описавшая Цинлин, росла милой малышкой. Цинлин дала ей английское имя Иоланда и часто называла девочку «мое маленькое сокровище». Цинлин в то время было уже под семьдесят, и окружающие велели ребенку обращаться к ней «бабушка» или «тайтай» (госпожа), но Цинлин хотелось, чтобы ее называли «мама». Словно прочитав ее мысли, смышленый ребенок лепетал «мама-тайтай», приводя Цинлин в восторг. Она распорядилась, чтобы так же обращались к ней все приходящие в гости дети. Наедине с Иоландой Цинлин называла себя мамой, и ребенок следовал ее примеру[595].
В 1961 году трехлетняя Иоланда станцевала для мамы-тайтай. Цинлин не скрывала своей гордости и поспешила показать девочку друзьям. Иоланду пригласили выступить на большом празднике в честь Международного дня защиты детей (1 июня), для этого ее нарядили в красивый корейский костюм. Цинлин, как зачарованная, смотрела выступление Иоланды по телевизору (в те времена телевизоры считались роскошью и были доступны лишь узкому кругу элиты). Как это ни удивительно, Иоланда внешне была похожа на Цинлин. (Окружающие тоже замечали это сходство.)
Цинлин также неофициально удочерила сестру Иоланды, Юнцзе, родившуюся в 1959 году[596]. Малышку сфотографировали в пятимесячном возрасте, и Цинлин так полюбился этот снимок, что она попросила опубликовать его на обложке официального китайского женского журнала «Женщины в Китае». (Просьбу так и не исполнили.)
Девочки регулярно бывали у Цинлин. Ее апартаменты казались детям раем, потому что сами они жили в тесных комнатах для персонала. Их родителям приходилось в жизни нелегко, особенно во время голода. Суй Сюэфан и его жена были вынуждены кормить слишком много ртов: после Иоланды и Юнцзе у них родилось еще двое детей – сын и дочь. Счастливым это семейство не было. Родители девочек часто ссорились, в доме постоянно стоял крик. Жене Суй Сюэфана не нравилось, что Цинлин вмешивается в дела ее семьи, в приступах бешенства и злости она била посуду и портила вещи. Однажды она гналась за мужем до комнат его хозяйки, где обругала почтенную мадам Сунь, обвинив ее в том, что из-за нее не складывается их семейная жизнь[597]. Потрясенная Цинлин распорядилась немедленно подыскать для семьи отдельное жилье. Вскоре супруги Суй переехали.
В 1963 году Суй Сюэфан перенес инсульт, его частично парализовало. Цинлин писала подруге: «Эта весть страшно опечалила меня, до сих пор не могу собраться с духом, чтобы проведать его. Боюсь, от моих переживаний ему станет хуже. Я устроила двоих из его детей в детский сад, где влияние лучше, чем у него дома. Дети на редкость умненькие. Я навестила их в детском саду и убедилась, что они уже привыкли к новым порядкам и обстановке»[598]. Цинлин часто забирала детей к себе домой, и теперь они бывали у нее постоянно.
Мать девочек, несмотря на свое раздражение, признавала, что для детей так будет лучше. Иоланда и Юнцзе поддерживали отношения с родителями, но проводили много времени с мамой-тайтай. Цинлин баловала их лакомствами, которые были недоступны им в семье, дарила дорогие вещи, о которых они не могли даже мечтать, например мягкие каракулевые шубки. Цинлин сама причесывала девочек по утрам и повязывала им яркие, как бабочки, шелковые банты. Отпуская детей играть на большой лужайке, она садилась на скамейку и ждала, когда они прибегут к ней в объятия. На лужайке паслись два больших гуся, и девочки, сидя на руках у Цинлин, кормили их, когда гуси вперевалку подходили поближе. Мама-тайтай учила девочек этикету и представляла их высокопоставленным гостям. На одном снимке улыбающийся Чжоу Эньлай гуляет с сестричками по саду, держа обеих за руки.
Теперь все свое внимание Цинлин уделяла девочкам. Позднее Иоланда отмечала, что прежде Цинлин заполняла душевную пустоту, вызванную отсутствием детей, тем, что много и добросовестно работала[599].
В 1966 году началась «культурная революция». Красная сестра больше не могла игнорировать происходившие в стране события. Главной мишенью этой крупнейшей чистки, устроенной Мао Цзэдуном, стал Лю Шаоци, благодаря конструктивной критике которого замедлились темпы строительства военной промышленности (тем самым страна справилась с голодом)[600]. Мао Цзэдун не выносил, когда ему мешали, и сделал все, чтобы погубить Лю Шаоци в тюрьме. Жену Лю Шаоци арестовали, предъявив ей нелепые обвинения в том, что она «шпионка ЦРУ и Гоминьдана». Сторонников Лю Шаоци судили по всему Китаю, называя их «прокладывающими путь капиталистам», «чертями-быками и демонами-змеями» и навешивая на них другие, столь же безумные ярлыки. Чжоу Эньлай балансировал на грани выживания лишь потому, что продолжал преданно служить Мао Цзэдуну.
И вновь благодаря своей ценности как мадам Сунь Ятсен Цинлин оказалась неприкосновенна. Она возглавляла список людей, которых надлежало защищать от насильственных действий хунвейбинов («красных охранников») – специальных отрядов Мао Цзэдуна. В жизни Цинлин происходили страшные события, но по сравнению с тем, что переживали окружающие, ее невзгоды были не столь значительными. Могилу ее родителей в Шанхае разграбили. Цинлин отправила фотографии Чжоу Эньлаю, и могилу восстановили – впрочем, стесав с могильного камня имена ее братьев и сестер. Новый начальник ее охраны вел себя вызывающе, но после того, как она пожаловалась на него жене Чжоу Эньлая, телохранителя заменили