— Может, и будет, а толку-то что? Помочь им не можно. Я вот уже седьмой год в службе. Намедни земляка встретил. Говорит, моих Господь наказал, погорели... У меня полтина наберется, помог бы. Десятнику сказал...
— А он?
— Говорит, сотник новый, не поверит, не пустит. А я тут рядом живу... Жди, говорит, после боя какой искалеченный земляк выживет, с ним, мол, передашь...
Юрша вопросительно взглянул на Акима: наши? Аким ответил:
— Из Федоровой сотни.
Вернулся князь, через минуту все были на конях и — вперед. После недолгой гоньбы спешились, выползли на опушку. Перед ними расстилался татарский лагерь. Там все было спокойно, лишь из леса к лагерю бежало вспугнутое русскими зверье. Татары взялись за луки — привлекали их лисы: хоть и летний мех, а все ж пригодится.
Наиболее бдительные насторожились: кто испугал зверей? Десятка два конных поскакали к лесу, пронеслись опушкой, пустили по стреле, но ничего подозрительного не заметили. Другой десяток поскакал по дороге, втянулся в лес и исчез. Вернулось несколько коней без всадников. По лагерю прокатилась волна беспокойства.
Курбский наблюдал за вражеским станом с коня. Вот он что-то сказал гонцам. Те сорвались в галоп и исчезли. Юрша подумал: «Может, князь решил оборонять лес».
Сотни две татар помчались к лесу, развернулись, выпустили по опушке тучу стрел. Лес молчал. Татары начали спешиваться. Еще две их сотни двинулись к лесу по дороге, не зная, что там их поджидает, поэтому сдерживали коней. И вдруг лес ожил, по ним ударили пищали и пушки, свистнули стрелы.
Крик прокатился по луговине: «Урус! Урус шайтан!» И крымчаки повернули коней к лагерю, в котором сразу же вспыхнула паника... Из леса дутой шириной с версту вышла русская рать...
Борьба пеших воев с конным врагом отрабатывалась веками; это было построение «стеной» и «клином». «Клин» хорош всегда, особенно если враг на скаку. Крымчак скачет — конь стелется по траве, всадник лежит на гриве, сабля — на полсажени впереди, чуть зазеваешься — голова долой! Но лошадей могут сдержать два-три длинных копья, если тупой конец упереть в землю. Лучше будет, если всадника поразить стрелой на расстоянии. Поэтому во главе угла «клина» три четверки с копьями да восемь лучников, и таких групп пять: одна впереди, а за ней две и две. Не было еще такого случая, чтоб с одного раза разбивали «клин». Конница обтекает его, теряет скорость, подставляет свои фланги под удар лучников.
Однако на этот раз не было времени на построение «клина», да в чащобе особо и не построишься. Поэтому Курбский велел действовать купно сотнями. Из леса выплеснулась широким разливом пешая русская рать. Полста саженей до лагеря крымчаков ратники пробежали быстро. Многие татары лишь успели сесть на коней. Развернуться верховому в лагере тоже негде — кругом горящие костры с котлами, арбы со скарбом. Этим и воспользовались русичи. Опять же полоняники не дремали: они рвали, пережигали веревки, били чем не попадя растерявшихся крымцев. Скоро у них появились сабли и луки. Татарские сотни, теряя людей, отступали. «Стена» русских большой дугой охватывала лагерь.
Но таврический князь не поддался панике. Оттянув потрепанные сотни, он прямо на достреле от русских формировал новые и гнал в бой, и в иных местах татары потеснили наступающих. И все ж их сопротивление было сломлено, они отступали по всей луговине, но, отступая, решительно отбивали особенно отчаянных. Отовсюду слышались крики, звон стали, стоны раненых, хрипы умирающих.
В стороне крымчаки запрягали арбы и увозили обоз. Но вдруг там загремели барабаны, завыли трубы, и все переменилось — татары побежали, бросая обоз! Минутой позже стала ясна причина паники — на луговину с полдня показались широкие ряды конницы, а правее — пешие русские вои...
Курбский разослал гонцов с повелением: пешим преследование прекратить, конным гнать татар только до границы луговины: они еще сильны и зарвавшимся грозит смерть. Тысячников звал на совет.
Князь сошел с коня, перед ним положили два седла одно на другое и подошли два лекаря. Только сейчас Юрша заметил кровь на его разорванном налатнике. Лекарь снимал налатник, осматривал раны и успокаивающе говорил, вроде как наговор нашептывал:
— Вот, князюшка, царапнули тебя. Стрела сильной рукой пущена, выю бармица не спасла... А кольчужку здорово посекли, колечки порубили, в тело вогнали... Сейчас кольчужку снимем, колечки вынем, к убитым местам лопушок приложим, и заживет... Через седмицу забудешь, где болело...
Подъезжали тысячники, их встречал дьяк в длиннополом кияке, почтительный и немногословный. Вскоре Курбский пригласил всех начальных людей. Он сидел на сложенных седлах, на нем была синяя шелковая рубашка без воротника, на шее — полотняная повязка. Рядом стояли лекари со своими сумками, а пожилой ратник чинил на походной наковальне порубанную кольчугу. Юрша заметил, что князь был бледен, на осунувшемся лице его резко выступили скулы с двигающимися желваками.
Дьяк прочитал свои записи о потерях по каждой тысяче, потом итог... Князь, не вставая, перекрестился, перекрестились и присутствующие.
— Вечная память павшим и вечная слава! — произнес негромко Курбский. — Други! Слава и вам! И всем вашим воинам слава! Однако, хотя враг и покинул поле брани, он еще силен. Князь Щенятев нам сообщил, что Девлет остановился на реке Шивороне. Хан собирает тумены, таврический князь побежал туда же. За ночь крымцы придут в себя. Поэтому князь Петр Михайлович предлагает напасть на хана сегодня, наши полки подходят уже к Шивороне. Поспешить должны и мы. Конников голова Дмитрий, идти тебе на Дедилов, пути тут с небольшим две мили. Подходи к татарам с восхода, ударишь, когда дело завяжется. Мы сами поведем пешие сотни долинами левей Муравского шляха. По шляху пойдет наряд с посохой. А сейчас, други, всем на отдых. Со мной остаются, кроме охраны, две сотни конных стрельцов и сотня Федора. По местам, с Богом!
Юрша спешился и подошел к Курбскому:
— Разреши, князь, мне поехать с Дмитрием.
— Нет. Тебе, царев гонец, дело важнее. Сотник Федор! Тебе сотник Юрий укажет места для подстав до Коломны...
— Прости, князь. Государь ныне в Кашире.
— Ладно, как знаешь. Чаще только подставы ставь, мили через две-три, люди и кони устали. Днесь вечером многое решится. Либо хан побежит в Дикое Поле, либо нам придется в Туле запираться. Понесешь государю эту весть, да и расскажешь, как мы тут воевали. За ночь добежишь?
— Добегу, князь. Рассказать есть чего. Дозволь спросить, чьи люди нам на помощь с полдня подошли?
— Это от князя Петра Михайловича. Я погнал ему гонцов, что, мол, иду воевать татар, кои наседают с восхода. Князь в помощь мне послал по обоим берегам Шат-реки. Они рассеяли там рать татарскую. А видать, таврический князь ждал помощи от своих... Теперь иди, отдыхай.
Юрше отдыхать сразу не пришлось. Из его десятка погибли двое. Аким отпросился их разыскивать, Юрша поехал с ним. И вот только теперь он рассмотрел поле сечи...
...Луговину пересекала неглубокая лощина, на дне которой били ключи и бежал ручей. Эта лощина приглянулась татарам, и они стали лагерем на том ее берегу. Теперь сотни арб остались здесь. И по всей луговине — кони, косяки коней. Одни перебегали с места на место, другие, более преданные, уныло стояли возле поверженных хозяев. Сколько же тут коней? Почти все оседланные. Дорого достался татарам отдых на Карницкой луговине! Да и наших покошено... В иных местах валами лежат. А сколько раненых! Их пользовали не только лекари и знахари, оказывали первую помощь и старые, опытные воины. Кругом горело множество костров, в них для целебных целей жгли березовую кору, можжевельник и полынь. Тут же лежали охапки лопухов. Юрша остановился недалеко от лекаря, около которого лежало с десяток окровавленных воев. Лекарь оперировал — выковыривал ножом осколки кости из культи руки у молодого парня, которого держали двое, а он, обливаясь потом и слезами, тянул негромко «ооой! ооой!». Убедившись, что рана чиста, лекарь затянул ее остатками кожи, засыпал теплой золой из костра, завернул лопухом и туго завязал белым лоскутом, ослабил жгут и приказал посидеть часок рядом, а пока испить хмельного.
Следующим к лекарю подполз на коленях русоволосый бородач с землистым лицом, он обеими руками держался за окровавленный бок...
Юрше стало не по себе, он отъехал. Кругом стонут, воют, плачут. Вот совсем мальчик лежит, накрытый попоной. Голова его на коленях старого воина с перевязанной головой. Мальчик тяжело дышит, с каждым вздохом на уголке губ пузырится кровь, между вздохами он твердит одно и то же:
— Дядя Кир... что же это такое?.. Свет темнеет... Дядя Кир... Страшно мне...
— Терпи, родненький, терпи. Послед, и мне тошно... Сейчас подойдут наши, отнесут тебя к лекарю... Мне не донести тебя...
Юрша где-то слышал эти имена и вспомнил: два-три часа тому назад этот мальчик хотел повидать сестренку и мать. Он спешился, взял на руки раненого и понес его к ближайшему лекарю. Воин Кир шел за ними, опираясь на поломанное копье, и причитал:
— Вот спаси тебя Бог, болярин. Это племяш мой... Вот спаси Бог...
Юрша положил ношу перед лекарем, тот приложил ухо к груди мальчика и сказал:
— Прости, сотник, твоему парню только молитва нужна.
Юрша отнес Последа к другим затихшим навеки воинам и, садясь в седло, видел, как Кир складывал на груди руки Последа.
На реку Шиворону пешие отряды князя Курбского вышли близ вечера. Гонцы от Щенятева и разведчики сообщили, что к Девлету приходят разрозненные сотни, ставит он их вдоль левого берега Шивороны, дает по несколько пушек, главный свой тумен отвел за старицу.
Гонцы от Дмитрия сказали: им скрытно подойти не удалось. На них наткнулись большие разъезды татар, которые с боем отступили. Теперь разъезды поменьше крутятся вокруг, но не нападают.
Курбский ускакал на встречу с князем Щенятевым. Вернувшись, собрал сотников. Те стали просить князя отложить выступление на завтра: люди валились с ног от усталости, многие не умеют плавать и боятся переправы, тем более — дело к ночи.