— Свататься приехал!
Таисия нашла силы показаться равнодушной:
— Ишь ты, удивил! Он еще в прошлом году сватался.
Спиридон встретил Таисию низким поклоном и длинным приветствием и пожеланиями. Она окинула взглядом с ног до головы. Подумала: «Петухом вырядился! А вообще правы девки — добрый молодец! И речь держать умеет». Ответила ему кивком головы со словами:
— Благодарствую тебе, Спиридон Авдиевич. И тебе желаю здравия и многих лет жизни.
Он смотрел на нее, даже приоткрыв рот. Кофточка расшитая и легкий темный сарафан прикрывали ее тонкую, мальчишечью фигуру. Темно-синяя шаль, накинутая на плечи, подчеркивала бледность похудевшего лица. Глаза еще больше стали, еще синее. Черные ресницы, будто стрелы, вонзились в его сердце. Белой лентой перехвачены волосы на голове и в косе белые ленты. Хоть и не видел на ней ни одного украшения, но показалась она ему усыпанной бриллиантами!
Под восхищенным взглядом молодца слегка порозовели ее щеки. Чтобы скрыть невольное смущение, она прошла, села на скамью. Он продолжал стоять на том же месте. Таисия улыбнулась:
— Так и будешь молчать? Говори, зачем видеть хотел?
Спиридон шагнул к ней, прижал руки к груди, заговорил вначале отрывисто, потом, справившись с волнением, складней:
— Боярышня Таисия Прокофьевна! Много на небе звезд рассыпано, но одна ярче других! Много на свете красных девиц, да только ты одна мне по сердцу! Как увидел тебя впервые, замерло сердце молодецкое. Каюсь: грешный человек я, много дури в голове, но как вспомню тебя, чище становлюсь. Таисия Прокофьевна, другой раз сам на себя удивляюсь. Кроме государя да Господа, никого не боюсь, а перед тобой робею. Много бурь-ураганов пронеслись над нашими головами, но ничто не разобьет мою любовь к тебе! И пришел я просить тебя стать моей женой! Все сделаю, чтоб полюбила ты меня! Верным рабом твоим стану... Есть в Вологодчине деревенька у меня. Государь отпускает, у него новый постельничий теперь. А мы уедем к родителям моим, там и поженимся.
— Увидел Спиридон, как побледнела Таисия, остановился на полуслове:
— Что-нибудь не так сказал, лада моя?!
— Все так, Спиридон Авдиевич. Все складно сказывал. Благодарствую тебе. Но быть твоей женой не могу. Вовеки будет стоять между нами грех мой великий, невольный. Единственная дорога передо мной — в монастырь...
— Ой, не сказывай мне о монастыре! Твое ли дело монахиней быть? Ты погляди на себя, ты еще дитя малое! Жизни не ведала, да и любви тоже! Вот перед иконой святой клянусь, Таисия Прокофьевна, ни словом, ни намеком не вспомнить ни о чем плохом! Боярышня, около государя проживая, не вольны мы в поступках своих. И греха за то на нас нет. Обвенчаемся и около родителей моих начнем новую, тихую жизнь...
— А не боишься ты, что смеяться над тобой будут после первой ночи?
— Несдобровать тому, кто осмелится посмеяться надо мной али над тобой! А насчет бабьих разговоров-пересудов, так у меня мало крови, что ль? Смотри!
Не успела Таисия глазом моргнуть, как Спиридон выхватил нож и ткнул в левую руку. Оставшаяся после ножа белая полоска начала покрываться кровяными бисеринками, потом кровь потекла струйкой. Таисия вскрикнула:
— Оглашенный! — кинулась к двери: — Пелага!.. Тряпицу чистую, подорожника листика два вымытых! Спиридон Авдиевич руку повредил. Быстро неси!
Вернулась к Спиридону, взяла его руку, зажала рану:
— Надо же! Крови не жалеешь, сколько на пол натекло! — И, склонившись над раной, зашептала наговор: — Берусь благословись, на все стороны перекрестясь, за ключи, за замки золота червонного. Запираю, замыкаю теми ключами-замками воду в реках, ручьях, родниках, запираю руду в ране, руду горячую! Как с неба синего дождь не капает, так и у раба Божьего Спиридона руда горяча остановись. Мое слово крепко!
Вошла девка. Таисия взяла у нее кусок полотна и подорожник, жестом приказала выйти, а сама принялась за перевязку. Спиридон от заботы такой готов был в пляс пуститься. Таисия охладила его радость:
— Видать, правда, зело государя любишь, ежели мой грех покрыть готов.
— Не ради него, а ради тебя, Таисия Прокофьевна! Люблю тебя больше всего на свете! Готов жизни лишиться, чтоб доказать тебе это! — Таисия закончила перевязку и отошла. Спиридон поцеловал повязку. — Готов руки, ноги порубить, лишь бы твои руки лечили мои раны!
Слушала Таисия речи льстивые, горячие от молодца ладного. На секунду поверила в возможность счастья желанного. Но взял Спиридон ее за руки — и опомнилась, отшатнулась и снова заговорила, что о монастыре она помышляет, а не о свадьбе. Да опять же, как об этом толковать, когда всего ничего прошло после смерти батюшки...
Но не хватило духа, крепости у Таисии ответить решительным отказом. Потом она оправдывала себя тем, что пожалела добра молодца. А может, больше себя пожалела? Умолял он ее не думать о монастыре. Согласился ждать до будущей Пасхи. Тогда приедет, заберет Таисию и сыграют они свадьбу на Красную горку.
Не стала Таисия спорить с ним. Понадеялась, что время излечит его любовное наваждение. Да и ссориться с ним не хотела, а решила расспросить его.
— Спиридон Авдиевич, тебе в Москве многое ведомо. Скажи по чести, что случилось с сотником Монастырским? - Спиридон нахмурился, Таисия поспешила пояснить: — Спрашиваю потому, что я виновата в его несчастье. Погубила я его. Сказала государю, что он жених мой. Сними тяжесть с моей души, расскажи все, что тебе ведомо.
— Лучше бы ты не спрашивала меня об этом, Таисия Прокофьевна. Врать тебе не могу, правду скажу. Но заклинаю — никому ни слова об этом. — Приблизившись, зашептал: — Не вини себя. Взяли его на дыбу за воровство...
— Какое же воровство? Ведь он же любимым служкой у царя был?!
— Был, но кривил душой. С татями путался.
— В монастыре он или пытали и казнили его?!
— Ой, голову снимаешь с меня, боярышня! Не казнили... Бежал он. Как, куда — никому не ведомо. Таисия Прокофьевна, Боже тебя упаси кому сказывать это!
— Спаси Бог тебя, Спиридон Авдиевич. Снял ты с души у меня тяжесть великую. Вот перед иконой памятью матери клянусь хранить вечное молчание. А тебе благодарствую, что по-честному ответил мне.
Таисия хотела спросить Спиридона, может, опалился государь на Юршу из-за его родичей, но не решилась. Она полагала на этом закончить свидание и уйти, но Спиридон удержал ее:
— Таисия Прокофьевна, я тебе сказал все, о чем молчать должен. Скажи и ты мне по совести: люб тебе по-прежнему Юрша Монастырский? Ждешь, что придет он к тебе?
— Не жду! Как я могу его ждать? Больше скажу тебе, открою тайну сокровенную: после Казани, как зажила рана, приезжал он. Хотел увезти меня отсюда, да отказала ему. Загоревал он и решил уйти в монастырь. Из монастыря его и взяли...
В этот вечер у барича Афанасия был большой праздник. Угощали всех: и стражников, и дьяков, и дворню. Никто только не знал, по какому поводу, но все пили вдоволь и с удовольствием, славили хозяина.
Афанасий и Спиридон считали, что произошла помолвка, и пили как родичи. Выходила к ним Таисия, уговорил ее брат на обряд целования. Впервые поцеловала она Спиридона, охмелел он от этого больше, чем от выпитого вина...
Не праздновала только барыня Мария, сказалась больной. Подслушала она речь царского вестника и в слезах ушла в свою горницу. Поняла она, что по воле государя обрекалась до конца жизни находиться в далекой Собинке, вдали от друзей и знакомых! И тогда у нее родилось подозрение, что ссылаются она и Афанасий по вине золовки Таисии. Ее грех навлек на них изгнание! Про свой грех она забыла начисто.
Часть пятая. КУДЕЯРЫ
Тогда, ранним утром на масленицу, оставив в хлыновском имении старосту Михея, Неждан побежал на снегоступах по лесным сугробам. Плетеный стегоступ похож на овальное дно корзины. Чтобы два таких дна, привязанные к ногам, не цеплялись, нужна сноровка. Неждану ее не занимать.
Зимнее утро в лесу встретило белой тишиной. Спугнутый им заяц белым комочком укатился под опушенную снегом елку. Стая снегирей красными яблоками пересыпалась с дерева на дерево, стряхивая снежную пыль. Две вороны, оставив свои дела, сидели на корявой березе и, склонив набок головы, следили за бегущим человеком. Неждан все замечал, но жизнь леса не отвлекала его, глядеть надобно в оба, не то попадешь в какую-либо яму или наткнешься на пенек.
Миновав лощину, Неждан пошел по осиннику. Увидев перепутанный бурелом, обрадовался — узнал знакомое место.
И вдруг остановился. Неподалеку шла свежая лыжня. Не приближаясь, присмотрелся. Нет, не совсем свежая — лыжник прошел еще затемно — вон зацепил корягу, а там в последний момент отвернул от ствола поваленной сосны. Это мог быть кто-то из местных, а может быть, чужой. Осторожности ради Неждан побежал вдоль лыжни, сдвинув мурмолку, открыл ухо. Все внимание вперед и в стороны: особенно — в стороны, засада — страшная штука.
На этот раз обошлось. Шикающий звук донесся спереди. Несколькими секундами позднее стало ясно: по той же самой лыжне шел ему навстречу человек. Неждан укрылся за приземистой сосенкой, расстегнул кляпыш свитки, поправил нож и замер.
Вскоре за деревьями замелькал человек. Шел он размашисто, быстро. Крыльями бились распахнутые полы полушубка. Неждан узнал конюха Вуколу. Пропустил его, присмотрел, нет ли за ним кого, потом окликнул.
Вукола остановился, испуганно озираясь. Неждан вышел из-за сосны:
— Это я, Неждан. Подь-ка ближе... Куда бегал?
— Ой, напугал! Думал, ведь тебя того... — Вукола обобрал наледи на усах, мешающие говорить. — На лежбище ходил. Предупредить. А там уже знают.
— Что делают там? — спросил Неждан.
— Так... не сказали. Меня пытали: на каких конях прибегали стражники, возок какой. При мне за подмогой послали.
— Кто на лежбище остался?
— Такой, одноглазый, Дергач вроде. Сказал, что дождется подмоги и уйдет. А мне велел опять запас делать: сухарей, луку, чего другого. А знаешь, как страшно.