Несмотря на трагичность положения, Юрша не питал обиды на Мокрушу. Может, потому, что постоянно замечал заботу о себе и о приемном отце. Вчера вечером, как только царь уехал, Мокруша с помощником вытащил из подвала Акима. Какими-то мазями смазали его обожженные ноги. Потом принесли соломы, постелили им рядом. И они смогли отвести душу в разговорах. Правда, Акиму было тяжело говорить, он иногда впадал в беспамятство. Но все же рассказал, что делалось в пытошной вчера, о предательстве Харитона.
Сейчас в возке они молчали. Хотя Мокруша и постелил много мягкого сена, укутал их ноги старыми одежонками, все же каждая встряска отзывалась болью в их истерзанных телах. Мокруша предвидел это и перед отъездом дал выпить им по большому ковшу хмельной браги и наказал стражникам ехать шагом. Они возмутились — шагом в такую погоду на конях замерзнуть можно. Кат пригрозил именем государя: царь, мол, приказал поджаренных воров живьем доставить. А кто зябкий дюже, пусть рядом с конем идет.
Так въехали они в Волчью лощину. И вдруг из кустов к стражникам метнулись беззвучные тени. Мокруша соскользнул с козел, низко пригнувшись, пропахал глубокую снежную борозду до ближайшей ели. Услыхав крики позади, обернулся, выхватил нож, готовый к смертельной схватке. Но его никто не преследовал: нападавшие добивали на снегу стражников. Его, Мокруши, еще не хватились. В последний момент он отчетливо услыхал чье-то восклицание: «Юрий Василич, жив? Слава Тебе, Господи...»
Нужно уходить! Мокруша рванулся было, но рыхлый снег не пускал его, кустарник хватал за ноги. Он прыгал, проваливался, падал. Как во сне, хотел бежать, а топтался почти на месте. И тут перед ним темными молниями, подвизгивая, метнулись потревоженные кабаны. Мокруша вылез на оставленный ими глубокий след и почувствовал, что бежать по нему гораздо легче. Правда, кабаны бежали вдоль дороги, но другого выбора у него не было. Скоро шум ветра заглушил голоса людей.
Кабаний выводок пересек дорогу. Мокруша, почувствовав под ногами твердь, не решился свернуть опять в сугроб, а побежал по дороге, прислушиваясь, не скачут ли за ним конники. Волчья лощина кончилась, вековые сосны обступили дорогу. Теперь ветер не крутил, а подталкивал в спину. И все же Мокруша уже не мог бежать, а волочил ноги из последних сил. Вот расщепленный дуб, за ним Троицкий шлях. Мокруша перешел тракт, побрел до могучей старой сосны и спрятался за ее стволом. Отсюда решил пронаблюдать, в какую сторону поедут разбойники, к Троице или к Москве. Он не сомневался, что это не просто грабители, а кудеяровцы, пришедшие спасти сотника.
Куда они пойдут, он сейчас узнает. А куда идти ему?! До Мытищ тут версты три. Возьмет лошадей у мытников иль в монастыре и — в Разбойный приказ, оттуда к царю... Расскажет ему... Мокруша представил себе лицо царя, его глаза... Кату не положено поднимать взор на государя, это Мокруша знал крепко. Но украдкой он много раз видел лицо Ивана во время казни или пытки. Его глаза вылезали из орбит, будто мучили его самого... Так посмотрит государь и на него, Мокрушу... И сегодня до вечера еще в пытошной избе засыпят свежим песочком кровь его, Мокруши, под дыбой... А изорванное тело сунут в мешок и отвезут куда-нибудь в Замосквореченское болото... Тихо, безвестно, как прошлой ночью они отвезли поломанное тело вора Харитошки.
Так это живо представил себе Мокруша, что взяла его тоска. Тут немного посветлело, но вьюга крутила сильнее, чем ночью. Сквозь ветви увидел: на рысях выехали двое, потом еще несколько всадников, одетых в полушубки стражников, видать, разбойники убитых раздели.
И тут он замер, дыхание захватило, в дерево втиснуться готов — передовые конники не повернули ни к Троице, ни к Москве, а пересекли шлях и двинулись прямо на него... Мокруша упал в снег. Храп лошадей послышался почти над ним. Приподнял голову. Первая пара конников прошла рядом, вдоль кустарника, потом вторая, третья... Догадался — всадники проминают дорогу. За ними показался возок, ихний, разбойничий, черной кожей крытый. А вот и его, Мокруши, возок, с верхом из дубленой кожи. Переваливаясь, тянется парой лошадей... Поравнялись...
Дальше произошло неожиданное. Мокрушу будто подтолкнул кто, он бросился к возку, схватился за дужку, на которой натянут кожаный верх, завопил:
— Юрий Васильевич, князь! В твои руки отдаюсь! Спаси!
Возок дернулся, остановился. Неждан, что сидел рядом свозницей, очутился перед катом с ножом в руке. Тут же над ним захрипели лошади, вжикнули выхваченные сабли.
— Князь! Юрий Василич! Защити! Лечить буду! Пропадешь без меня! Рабом верным стану! — отчаянно кричал он.
Всадники с коней соскочили. Один узнал ката:
— Братцы! Так это ж Мокруша! Государев кат! На сук его!
Схватили, заломили руки, оттащили от возка. Неждан,убрав нож, взобрался на козлы и спросил:
— Юрий Василич, как прикажешь: голову снять или на суку повесить?
Мокруша не расслышал ответа Юрши, не понял и его Неждан:
— То есть как?.. Это ж истязатель твой?!. А ежели... Ладно уж. — И распорядился: — Отпустите. — Разбойники, недоумевая, остановились. — Вам сказано: отпустите! — Обратился к Мокруше: — Вернулся зачем? Убежал бы, и черт с тобой.
Тот оттолкнул ватажников и подошел к возку:
— Благодарствую, князь, и тебе, атаман, — поклонился он Неждану. — Ты, я чаю, знал, кого отбивал, и я знаю. Ему ноги лечить надо, без меня пропадет.
— Га, так тебя... Спалил, а теперь хватился!
— Клянусь животом, поберег я его! К Святому воскресению без костылей пойдет. Снадобья мои тут, под козлами.
Не дожидаясь согласия, Мокруша оказался в возке. Неждан попытался вытолкнуть его, но Юрша остановил:
— Пусть едет. Он верно говорит: на дыбе поберег меня.
Возок двинулся, переваливаясь с боку на бок. Неждан хмыкнул и обернулся к Мокруше:
— Шустрый ты, государев кат. Моли Бога за Юрия Василича.
— Вовек не забуду. Да и тебя запомню. — Помолчав, добавил: — Ты вот прямиком едешь, а со мной можно и по шляху. Меня тут каждая собака знает... А я князя не в Москву вез. Государь приказал в Беседы доставить. Так что до царева села могли бы трактом...
Неждан перебил его:
— Ладно. Мы своей дорогой поедем. Скажи лучше, когда хватятся князя? Сегодня?
— Нет. Государь сказал, что в Беседы пожалует среди недели.
— Не врешь?
— Зачем врать? Теперь мне без вас пути нет.
Юрша спросил Мокрушу:
— Ты меня вылечить обещал, а Акима как? Он опять вроде как не в себе.
— Врать не стану, Акима здорово пожег. Вот на стоянке посмотрю. Может, чего и сделаю.
В первый понедельник Великого поста так и не рассвело до конца, сумеречное утро незаметно переросло в беспросветный день. Тяжелые тучи высыпали вороха снега. Все живое попряталось от непогоды — ни человека, ни птицы, ни зайца. Только полтора десятка всадников да два возка упорно продвигались вперед через заносы и сугробы.
Мокруша не мог долго сидеть неподвижно в передке возка. Набегавшись утром по снегу, он намок, и теперь мороз, хотя и не очень крепкий, прохватывал его. Приходилось ему частенько идти или бежать около возка, чтобы согреться. Он несколько раз пытался заговорить с Нежданом, но тот только что-то невнятно буркал в ответ. Кату давно стало ясно, что они ехали не по целине, как показалось вначале, здесь была дорога, но разгулявшаяся пурга засыпала ее снегом. Ватажники, видно, не раз проезжали по ней и хорошо помнили ее приметы. Ехали перелесками вдоль опушек, мимо зарослей кустарников. Когда кустарники уходили в сторону, вдоль дороги попадались часто натыканные вешки.
Многим было известно, что вдоль верховья реки Яузы по берегам озер и клюквенных болот из Мытищ в обход Москвы шла дорога на Владимирский шлях, а дальше можно проехать и на Коломенский. Мокруша понял, что по этой дороге они и пробираются. Тянулись долго, больше шагом, изредка рысью. Кони подустали, чаще всхрапывали. Верховые, пробивающие первый след, менялись все чаще и чаще.
Но тут вдруг лошади взбодрились и пошли рысью — выехали на укатанную дорогу, которую не сумела полностью занести вьюга. К возку подъехал Сергей, снимая с бороды и усов наледи, сказал:
— Слава богу, дядя Неждан. На Пехорку вышли.
— Молодцы. Я боялся — собьетесь. До Владимирки далеко?
— Версты три. Сельцо объезжать будем или так?
— Ходом пойдем. А кто попадется, плетьми постращайте.
— Постращать, это можно! — Сергей ускакал.
Когда пересекли Владимирский шлях, Мокруша не заметил. Хотя ветер как будто поутих, но сверху снег валил пуще прежнего. Сквозь густую его сетку справа и слева угадывались лесистые берега реки Пехорки, посреди которой петляла дорога. На правом берегу неясно просматривались полузанесенные снегом избы. Потом берега стали круче и приблизились к дороге. Пошли все чаще и чаще заносы. Лошади тянулись шагом. Мокруша обратился к Неждану:
— Послушай, атаман. Аким стонет, князь еле терпит боли, аж пот на лбу. Их надо лечить, да небось и кормить пора.
На этот раз Неждан ответил внятно:
— Сам жрать захотел? Привык обжираться.
— Не дело говоришь, голова. Нам ничего не подеется, а больным надо чаще есть, иначе худо будет. Привал нужен.
— Будет и привал.
Тем не менее ехали еще больше часа. Потом свернули направо, выехали на берег и остановились около огромной повалившейся березы, перегородившей дорогу. Ватажники спешились, подняли верхушку березы, провели под ней лошадей и возки. Потом опустили на свое место. Мокруша слышал, что лесные тати заметают за собой следы. А тут увидел, как из возка извлекли большие грабли и веники и принялись заравнивать снег около березы. Метель помогла им.
Лесом проехали еще с полверсты и оказались на небольшой поляне, тесно окруженной елками и искусно сделанным завалом. Здесь их остановили мужики. Неждана приветствовали как старого знакомого. В дальнем углу поляны горел огромный костер, около него теснились люди. Под елями стояли свежие лошади, только что приехавшим задали корм. Возок подтащили к костру. Мокруша, разобрав свою укладку, занялся прежде всего Юршей.