— Брось одну саблю! Ребята, пусть бросит! — Все увидели у Атамана на правом рукаве и на спине расплывающиеся алые пятна. Юрша бросил саблю.
Атаман рявкнул:
— Пить!
— Врешь! Пить не дам! — И сам бросился на него. Стычка произошла на окраине поляны. Атаман, не выдержав натиска, побежал. Юрша не погнался за ним, а насмешливо крикнул:
— Кто ж из нас заяц?! Вернись! Жду!
Тот, пряча глаза от ватажников, вернулся. Теперь он напал молча. Его удары были все еще очень сильными, Юрша начал вновь увертываться, но на этот раз неудачно, кругом были кочки и кусты, ноги слушались плохо. Дважды подряд сабля Атамана задела его но ноге и по плечу. Увидев кровь, тот воодушевился и, рявкнув, накинулся на Юршу. Еще раз увернувшись, Юрша последние силы вложил в удар по сабле близ эфеса и выбил ее из рук атамана. Обезоруженный противник отбежал. У Юрши не было сил преследовать его, да и опасно — обозленные ватажники могли вступиться за Атамана. Но произошло другое: он не только победил Атамана, но и ватажников. Только некоторые из них направились к вожаку, готовые вступиться за него, большинство из них стояло в нерешительности. Атаман понял, что проиграл.
К Юрше подошли Мокруша, Филипп и другие жители болота, поздравили его. Но ему было не до поздравлений, он уже не мог стоять, в его кожаных чулках захлюпала кровь.
Побежденный сам ушел с поля боя, победителя унесли на руках.
Без малого три седмицы Мокруша лечил его ноги медвежьим салом и специально приготовленными примочками, прикладывал разные травы, синий торф и болотную грязь.
Вскоре появился Неждан. Узнав о поединке, он тут же изгнал из лагеря Атамана... Только много времени спустя Юрша встретится со своим неожиданным противником... Когда же начал выходить из шалаша, несказанно подивился тому, что встретившиеся мужики снимали шапки перед ним, а бабы низко кланялись.
Неждан привез два известия. Первое: Юрий должен уходить дальше в глубь Дикого Доля, на реку Воронеж. Однако с выполнением этого распоряжения пришлось повременить, пока не заживут ноги. Второе: Гурьян созывал сбор всех малых и больших атаманов-кудеяровцев на Ильин день, 20 июля. Там должен быть и Юрий.
Стараниями Мокруши к Ильину дню Юрша стал на ноги и приехал на Воронеж-реку.
Река Воронеж начинается там, где сливаются две полноводные реки — Лесной Воронеж и Польной. Здесь самый тихий угол на украйне Дикого Поля: далеко от Муравского тракта и от других дорог, по которым искони шли на Русь татарские полчища. Так и называлось это урочище Тихим Кутом. Да и сами названия рек говорили, что места те — вороньи нежи. Действительно, там было в изобилии пищи для всего живого.
С незапамятных времен бежали в эти места отчаянные головы, осмелившиеся пойти наперекор тиунам и приказчикам. Тут, в верховьях Воронежа, селились они, воровали жен у соседей или отбивали полонянок у татар, обзаводились семьями и хозяйством. Называли себя свободными людьми, а иной раз и казаками. Умели одинаково хорошо охотиться, пахать землю и постоять за себя с оружием в руках.
Рядом с казаками в этих привольных местах начали селиться наиболее спокойные из Кудеяровой братии. Другие образовывали заимки, на которых зимовали и более неугомонные. В одно из таких поселений привез Неждан Юршу с Мокрушей. Поместили их в просторном пятистенке. И каково же было их удивление, когда хозяином избы оказался бортник Сургун.
— С благополучным прибытием, Юрий Васильевич, и тебя, Лука, — приветствовал он гостей.
— Благодарствую, Сургун! Вот не полагал с тобой тут встретиться.
— Дорог-путей не мы выбираем, а они нас. Я бы ни в жизнь не поверил, что с тобой Мокру... Лука будет. Так-то. Ну, проходите, гости дорогие!
Юрше не терпелось узнать, что в Тонинском:
— Давно с Яузы-то?
— В один день с тобой, в первый день Великого поста.
— Про внучку Настеньку слыхал чего?
— А как же? Со мной тогда ж ушла.
— Так Настя тут?
— Нету. Тогда мы сразу в Москву подались, там она и осталась. Я с купцами да чумаками еще зимой сюда перебрался. А Настенька тем временем замуж вышла.
Неждан прервал разговор:
— Прости, Юрий Васильевич, наговориться еще успеете. А ты, старый, едой угощай. Все, что в печи, на стол мечи да медом горло промочи. И постель готовь, у князя ноги болят, отдохнуть хотят.
Сургун уставил стол и копченым, и соленым, и горячим. Сели за стол, а Луки-Мокруши нет, пока говорили, он куда-то исчез. Юрша послал Сургуна за ним.
Мокруша остановился у двери:
— Ты чего, Лука, особого приглашения ждешь?
— Юрий Васильич! Мне не след с тобой за одним столом сидеть. Да и перекусил я уже.
— Нет, Лука-свет! Так не пойдет. Не время места делить. Ты не чинился, когда мне кусок послаще подкладывал. Садись рядом. И ты, Сургун, присаживайся. Наливай всем, что там у тебя. Выпьем за товарищество и в радости и в беде!
На этот раз Мокруша сдался. Но вскоре он нашел себе вдовушку и переселился к ней. Она жила в землянке, как большинство жителей поселка. Юрша изредка ходил к нему показать свои ноги, чаще Мокруша приходил сам. Он, как и на болоте, решил заняться лекарством.
Накануне Ильина дня в поселении появился Гурьян. Он нисколько не изменился, был загорелый, будто вылитый из куска бронзы. Дружески приветствовал Юршу:
— Э, Юрий Васильевич, а ты и побледнел и похудел! Ну, рассказывай, как государь приветил тебя за службу верную.
— Знаешь, Гурьян, твои люди тоже поработали мне во вред. Хоть спасибо за то, что с дыбы сняли.
— Согласен, грязная работа. Нужно было одного Неждана посылать. Ну, да ладно. Что было, то было. А ты мне порядком расскажи, чего царь выпытывал у тебя?
Юрша рассказал, ничего не утаивая. Гурьян презрительно заметил:
— Трусоватый царь! Своих боится! И простых людей не жалует.
— Не скажи, Гурьян. Он иных из простых в дворяне пожаловал.
— Я не про тех. Холопам жить хуже стало, многие бегут: кто в разбойники, кто к нам. Потому как бары дерутся, а у холопьев чубы трещат. А вот скажи, бывший государев сотник: могут ли бояре взаправду против Ивана пойти?
— Отдельные могут. И раньше и теперь опальные и в Литву и к татарам бежали. А сообща — нет, никогда они меж собой не договорятся.
Разговор затянулся надолго. Юрша понял, что Гурьяну очень хотелось, чтобы бояре перегрызлись между собой. Его даже не смущало, что этой грызней могут воспользоваться и татары, и Литва. В свою очередь: Юрша поинтересовался, зачем это ему. Гурьян ответил не очень охотно:
— Есть у меня одна думка, но говорить погожу. Народу то решать, а он у нас своевольный. Вот придешь на совет, все услышишь. А сейчас тебе о Кудеяре скажу. Для кого он разбойник, для других — атаман, защитник. Сила его в людях, в его братии. И разбрелись они по всей Руси ватажками. У каждой ватаги свой атаман, себя братом Кудеяра величает. А Кудеяр един, хоть и меняется он. До меня Кудеяром звался дед с Рязанщины. Вместе со своими приспешниками грабил и убивал всех подряд. Барам и купцам пощады не давал, да и другим атаманам помельче от него доставалось. Вот лет восемь назад собрались все атаманы. Против его воли собрались. Он их разогнать хотел, да его ватага трухнула и разбежалась. Схватили старика. Суд короткий: «Мил?» — «Нет, не мил!» — «Жить?» — «Нет, умереть». Тут же — на сучок, а рядом пятерых его дружков развесили. Старик с друзцами еще ногами сучили, как Кудеяром меня назвали. Рассказываю тебе это потому, чтобы знал, что у нас и такое бывает. А четыре года тому я тоже собирал атаманов, поссорился я тут кое с кем. Ну, ничего, посудили, порядили и меня опять назвали Кудеяром. А теперь я скажу тебе, где какие атаманы вольным людом правят. — Гурьян рассказывал, а Юрша недоумевал, зачем он открывает ему ватажные тайны. Тот, видать, догадался о его сомнениях: — Говорю тебе такое, что не всем ведомо. Мыслю, скоро пригодится оное. Потом с атаманами познакомлю...
Вместе с Гурьяном в поселении появился и Серега Шатун, которого называли вторым владимирским атаманом. А Сургун потом открыл, что он и есть муж Настеньки. В первый момент у Юрши появилось желание спросить Серегу о Таисии, но тут же отбросил эту мысль — откуда лесовику знать о боярышне.
На Ильин день рано поутру атаманы собрались неподалеку от поселения под мощными дубами на пригорке, откуда открывался вид на пойму всех трех рек. В лесу ватажники образовали заслон от посторонних — никто не должен знать, о чем будут совещаться атаманы. На пригорок притащили несколько стволов упавших деревьев, чтоб использовать вместо скамей, но, однако, большинство прибывших предпочли расположиться прямо на траве.
Юрша никак не мог отделаться от мысли, что перед ним главари шаек разбойников, поэтому в глаза ему бросались следы разврата, зверства и свирепости в их облике. Вон заросший, как леший, мужик в засаленном бархатном кафтане что-то рассказывает соседям, отчаянно жестикулируя. По жестам можно понять: изображает, как кого-то душит, рубит, вешает. Слушатели, под стать ему, покатываются со смеху. Тут всякие — есть и в купеческих поддевках, и в дорогих кафтанах. Рядом другая группа, на этих атаманах дорогие зипуны и чуги, мурмолки соболем оторочены. По внешности не разбойники, а дворяне среднего достатка. В их кружке знакомые — Гурьян, Демьян, Шатун. Но большинство собравшихся одеты в обычные суконные кафтаны, мало чем отличающиеся от ремесленного и торгового городского люда. Правда, все с ножами за поясами, с саблями. Юрша насчитал побольше полусотни атаманов.
К Юрше подошел Неждан и стал потихоньку объяснять, кто есть кто. Похожий на лешего, оказывается, был главный противник Гурьяна — первый атаман Дикого Поля, так сказать, местный хозяин. Бояричами вырядились атаманы ярославских, новгородских и подмосковных лесов. Те, что татарского обличия, — из Рязанских и Поволжских земель.
Неждан о всех рассказать не успел. На бугор вышел Гурьян, все затихли. К нему подошли и встали рядом его ближайшие помощники.