Гурьян поклонился на три стороны:
— Братья — товарищи-атаманы! Призвал я вас не в урочное время, еще год осталось мне атаманить. Но дело не терпит. Для начала хочу спросить вас, атаманы: верите ли мне во всем или нет? Люб ли я вам или не люб?
Тишина была ответом. Потом кто-то спросил:
— Чего вопрошаешь? Надоело кудеярить?
— Нет, не надоело. Премного благодарен вам за доверие. Но у меня к вам великое дело, и требуется, чтобы вы верили мне. Говорите, братья, кому не люб.
Собрание загалдело. Одни кричали: «Люб! Люб!» Другие: «Чего туман напускаешь? Говори». Но послышались и крики: «Не люб!», «Убрать надо!»
Гурьян выждал некоторое время и поднял над толпой руки:
— Тише, товарищи-атаманы! Тише! Пусть скажет тот, кому не люб.
На поляну вышел тот самый, похожий на лешего. Поклонился на три стороны и загремел:
— Братья-товарищи! Нам не люб Гурьян. Сговорившись с царевым боярином, послал тысячу наших людей под Казань. Видать, много отвалил ему боярин золота! Послать-то послал, а сколько назад вернулось? Трех сотен не наберешь, и половина из них калеки. И опять же прибытку принесли — Зайцевы слезы! Не надобен нам такой старшой атаман. Кончил я. — Поклонился и ушел на свое место.
Вспыхнувший гвалт Гурьян погасил быстро:
— Отвечаю. Никого насильно не посылал, шли по доброй воле. Верно, многие не вернулись. Какие побиты, какие на Волге осели вместе с Васькой. Вон, которые с Волги, подтвердить могут — многие из здешних к ним пристали. — В группе волжан раздался одобрительный гул. — И все это тебе хорошо известно, атаман Мизгирь! Но ты без стыда на меня клепаешь, будто я за людей деньги с боярина взял. Жизнью клянусь всенародно, поклеп это! Не будь я старшим атаманов, на Божий суд вызвал бы Мизгиря. Ну, кому еще не люб?
Выходили еще трое. Один сказал, что девку, взятую с боя, Гурьян отбил. Другой вспомнил — в дележе добычи обидел. Гурьян обстоятельно объяснил: девку взял не себе, у нее жених объявился из ватажников, ему отдал. Что обделил иных ребят, то верно — больше других давал тем, кто живота не жалел в набеге. Недовольные же в кустах сидели, а требуют наравне.
Третий противник Гурьяна особо заинтересовал Юршу. Был он высок и худ, кафтан висел на нем мешком. Поднялся — так ветви дуба головой достал.
— Братцы, старшой не люб потому, что его именем Неждан выгнал с болота боевого атамана Рановского. А за что? Собрался атаман побить какого-то колченогого! И за это изгоняют атамана! А?
На это Гурьян ответил:
— Ну, Жердь, погоди с этим делом. Человек этот тут, о нем разговор особый будет. Еще кому не люб?
Атаманы дружно ответили:
— Нету! Всем люб! Говори дальше. Будь старшим, будь головой.
Гурьян поклонился:
— Благодарствуйте! Теперь о деле. О мужиках разговор. Чураются нас мужики, татями кличут. Боярин их давит, а к нам они не идут. Тут, ясное дело, многие из нас сами виноваты, обижают мужичка. Придется потом кое-кому припомнить это. А опальные князья да дворяне вообще сторонятся нас. В Литву бегут, а не к нам.
Из толпы раздалось: «Ну и черт с ними! Пусть хоть все бегут!»
— Верно, черт с ними! — продолжал Гурьян. — Но они — вои отменные, а мы в воинском деле слабы. Чтобы все обиженные к нам охотнее шли — и мужики, и купцы, и ратники — одного имени Кудеяра мало. И тут, видать, сам Господь Бог захотел помочь нам. Известный стрелецкий сотник Юрий Монастырский оказался сыном царицы Соломонии и великого князя Василия, старшим братом Ивана-царя! — Далее Гурьян рассказал: о тайне Юрия проведал царь и порешил казнить брата, а он, Гурьян, с помощниками своими спас его.
— Вот этот князь, братцы, — продолжал Гурьян торжественно, — среди нас. Юрий Васильич, иди сюда, чтобы тебя все видели. Братцы, видите, он на палочку опирается, еще не зажили его ожоги на ногах от допроса государева. И вот тебе, Жердь, ответ. Атаман Рановский спьяна решил прибить князя. Так вот верно, моим именем выгнал Неждан атамана и за то, что больного человека побить хотел, а главное, за то, что не сладил с больным, сам бежал от него. Такой князь нам надобен. Так вот, атаманы-товарищи! Предлагаю имя Кудеяра дать князю Юрию Васильевичу, старшему сыну великого князя Василия, законному наследнику московского престола. А за мной оставить старшинство атаманское. А через год-два собраться и посмотреть, что к чему. Вот и все. Ваше слово, братья!
Атаманы молчали: слишком ошарашил их своим сообщением Гурьян. И тут кто-то из молодых нарушил тишину:
— Неужто и впрямь старший брат царя Иоанна?
Вопрос был таким откровенным и наивным, что Юрша, несмотря на серьезность положения, ответил с улыбкой:
— Говорят. Сам я мало чего помню. С малолетства отдали в монастырь, там учили грамоте и воинскому мастерству. К царице Соломонии, в иночестве Софии, многажды отроком возили меня. Играла она со мной, забавлялась. А почему, не знал я до последнего времени. Атаманы! Люди Гурьяна отвели от меня верную мучительную смерть, благодарен я им всем. Гурьян не сказал мне, зачем собирает сбор. Я, как и вы, об этом узнал только что. И скажу так. Назвать Кудеяром сына царицы Соломонии — это ваше дело. Но если хотите, чтоб вам поверили, нужно ваше твердое решение. Избави вас Бог опозорить его имя истязанием и убийством невиновных, бесчестием и грабежом бедного, беззащитного, надругательством над святынями. Прежде чем принять решение, подумайте — способны ли вы уберечься от всего этого. Теперь о себе. Мне деваться некуда. В Литву я не пойду, к татарам — тем паче. Прошу, примите к себе. Дело мне найдется. Гурьян говорил о воинской вашей слабости. А я видел ваших товарищей в тысяче Василия под Казанью. Хвалить не за что, много лишних людей погибло там по неумелости. Так вот, дайте мне сотню своих людей, достойных, храбрых и работящих. До осени я научу их кое-чему. А они в ватагах за зиму научат по двадцать—тридцать человек. Вот и будет уже войско. Вот и все у меня. Решайте!
Пошумели атаманы и порешили: всему Кудеярову братству знать и оповещать всюду, что Кудеяр — сын царицы Соломонии. Атаманом при Юрии Васильевиче быть Гурьяну еще два года. Князю Юрию обучать воинскому мастерству людей из ватажек. А будущей весной поехать Кудеяру, то бишь князю Юрию Васильевичу, по ватажкам для смотру сил.
Этот день закончился застольем для всех атаманов и их спутников. Пили за здоровье нового Кудеяра.
На следующий день сбор продолжался. Гурьян перечислил, какие за кем имеются проступки, известные ему и, по его мнению, позорящие их братство. Ругали многих, но наказали одного, лишив звания атамана за притеснение крестьян близлежащих сел, за ограбление церкви и убийство священника.
На третий день при всеобщем галдеже выработали перечень проступков, за которые нужно взыскивать и с атаманов, и с рядовых ватажников. Тут единства так и не получилось, многие не согласились и остались при своем мнении. Образовалось как бы три лагеря — Поволжский, Дикопольский и Примосковский. Однако заключительная попойка примирила всех, хотя начало ее не предвещало ничего хорошего. После первых заздравных чар начались ссоры, потом драки. Гурьян все это предусмотрел и держал наготове полусотню здоровых парней. Когда его призывы перестали воздействовать, он мигнул молодцам, буяны были схвачены и под общий хохот брошены в озерко, возле которого происходило застолье.
После купания страсти поулеглись. Гуляли долго, купали еще кое-кого. Даже утопили одного малого атамана ненароком. Правда, это не уменьшило общего веселья.
Тихий Кут оказался для Юрши местом отдыха и покоя. Летом прошлого года он постоянно спешил с поручениями царя, почти каждый день оставлял позади сотню верст. А теперь ему некуда торопиться. Атаманы оставили ему для обучения сорок ватажников. Занятия с ними воинским делом доставляли большое удовольствие. Он не без гордости наблюдал, как вчерашние увальни постепенно становились ловкими воями. Ватажники, в свою очередь, оценили это изменение: если вначале без особого рвения исполняли распоряжения, то теперь действовали с большой охотой, стараясь перещеголять друг друга.
Начинал Юрша занятия рано поутру, делал перерыв на обед и послеобеденный отдых, а потом — занятия до вечера. Главным образом он учил сабельным приемам в пешем, конном и смешанном бою. Присматривался к ученикам, определял наиболее ловких, брал их себе в помощники. Но и сам учился, когда ватажники начали строить себе землянки, чтобы не ютиться у добрых людей. Землянки строили просторные, на десяток каждая, утепленные, с очагом, чтобы и зимой не мерзнуть.
Был уже август, погода стояла жаркая, и после двух часов боя Юрша объявил перемирие, и все побежали купаться. Он не отставал от других.
Сургун же купался редко, а после Ильина дня вообще не подходил к воде, уверяя, что в старину деды запрещали, а они, наверное, знали, почему нельзя купаться в конце лета. Он сидел на крутом берегу и вырезал на палке хитрый узор. Юрша, накупавшись, присел рядом. Тут же одевались и ватажники. Один из молодых обратился к Юрше:
— Смотрю на тебя, князь, ты голый ничем от нас, мужиков, не отличаешься.
Не задумываясь над словами ватажника, Юрша ответил:
— Да и одетым мало чем.
— Не скажи. У тебя и рубаха потоньше и побелей моей. Опять же у тебя кольчужка, а у меня куяк, а в нем тяжелее и жарче.
На этот раз Юрша задумался. Действительно, Гурьян подарил ему кольчужку, и он надевал ее на занятия. Так, пожалуй, нужно куяк надевать: равняться, так во всем. И тут же появилось сомнение, надо ли это делать?
Будто прочитав его мысли, Сургун ответил:
— Верно, что не кичишься. Хорошо так.
Юрша чуть не вздрогнул, подумав: «Как колдун — мысли угадывает!»
А Сургун усмехнулся:
— Может, и колдун. Но твои мысли отгадать без труда можно. Вот, к примеру...
Но примера услыхать не пришлось. Подъехал казачий голова, ловко спрыгнул с коня.
— Убирай людей, Юрий Васильевич, да прикажи, чтобы тихо сидели, рекой царевы стрельцы идут. Сам тут оставайся, пару посыльных оставь, мало ли что может быть. — Сказал и направился к прибрежному холму, густо заросшему малинником. Там и залег вместе с Сургуном.