— А может, в наших силах приблизить этот день Суда? Ведь под лежачий камень...
— Думал я об этом. Придется собирать атаманов и сказать им все. Одобрят, начнем готовить воинский поход.
— Слава князю Юрию! — громко вскрикнул пасечник. — Поднимем людей на правое дело!
Ехавшие впереди Фокей и Кузя недоуменно оглянулись — не было случая, чтоб Сургун повышал голос! Юрша умерил радость старика:
— Подожди, дорогой, до славы далеко, до бесславия всегда ближе. Мы будем делать свое дело — готовить людей на бой, как на суд Божий. А сказано ведь: на Бога надейся, а сам не плошай...
За время бортничества Юрша действительно обдумывал возможность большого похода. При этом чем больше прикидывал и так и этак, сомнения не уходили, а наоборот. И все ж казалось необходимым испробовать силы и желания свободных людей. Еще одна мысль сверлила голову: ведь не попусту он спасен от неминуемой смерти? Не без участия Провидения оказался он Кудеяром! А вдруг он упускает возможность подняться во весь рост и распрямить плечи? Может, и впрямь грядет Суд Божий?!
В Тихом Куте Юрша не нашел своих учеников. Спросил казачьего голову, куда они подевались.
— Скучная жизнь у тебя, князь, — ответил тот. — Они, вишь, обрадовались свободе и, видать, на промысел подались.
Дней через пять явились, троих привезли ранеными, двоих Юрша не досчитался. Он не спросил, где были, они сами не рассказывали, помалкивали. Зато полусотник преподнес Юрше подарок — саблю, тусклую, без блеска, но с синими прожилками. У него аж дух захватило — дамасский булат! Но он переборол себя и сказал, что взять не может — нечестным путем приобретена. Полусотник обиделся:
— В честном бою с крымчаками взята! Этой саблей Косорыла жизни лишили, а он в кольчуге был. Сабле цены нет, она железо, как масло, режет!
— Я вижу, дорогой подарок. Но...
— Все, князь! В память о Косорыле бери.Юрша сдался:
— Мне вам и отдарить нечем.
- Ты нам уже отдарил. Если бы не твоя наука, те татарчуки нас всех бы положили. Нежданно напали, а их за сотню было!
Но, наверное, у ватажников стычки были не только с татарами, наверняка купцов пограбили. Юрша у многих видел дорогие украшения. И вообще после похода они почувствовали себя вольготнее. Открыто начали играть в кости, пили хмельное и дрались. Юрша делал вид, что это его не касается: ведь скоро они разъедутся по своим ватагам.
Все ж остаться в стороне от разгула не удалось. Как-то пришел разгневанный голова:
— Уйми, князь, своих головорезов, — кричал он на всю деревню. — Баб забижают, добро крадут! Казаки собираются в сабли их взять. Кровь потечет!
Юрша собрал разгулявшихся учеников:
— Гляжу я на вас и не вижу будущих атаманов-кудеяровцев. Так, бражники с большака! Две седмицы до вашего срока осталось, но не до ратной учебы вам. Десятники и полусотенный забыли о порядке, а вы возрадовались — меж собой и день и ночь свара. Соседей-казаков обижаете, они про вас сабли точат. Верю, не все ум пропили, но раз других не держали, сами тож виноваты! Так вот мое слово: завтра к утру чтоб духа вашего тут не было! Пусть ватаги новых шлют, да чтоб умнее вас были. И последнее: дружба дружбой, атаманы, но ежели напоследок буянить начнете, казаков кликну, сразу уймут! Хоть и стыдно мне за вас будет. Прощайте, не поминайте лихом.
Однако все обошлось без скандалов, многие в тот же день покинули Кут. И все же Юрша воспринял разгул учеников как удар по наклюнувшемуся большому походу.
Позднее, когда появился Демьян, Юрша рассказал ему об этом. Тот не высказал ни одобрения, ни порицания:
— Разогнал и правильно сделал. — И добавил: — Новый отряд у тебя будет, и с самого начала работу Мокруше давать надо — наказывать непослушных. Строгость никогда большому делу не мешала. А в большой поход рано или поздно придется идти. Согласен, готовить ребят к нему надо. Гурьян просил твоего согласия на Филипповки созвать атаманов.
Предстояли еще несколько свободных дней. Юрша с Фокеем, пользуясь хорошей погодой, занялись заготовкой грибов, а Сургун с одноногим сторожем солили их. И тут нежданно-негаданно случилась ссора с Мокрушей.
В первый день, как они вернулись с заимки, сторож угостил их жареной молодой телятиной. Мясо таяло во рту. Юрша спросил сторожа, где достал такое. Тот с поклоном ответил:
— Это Лука тебя угощает, князь. А вчерась принес.
— Увидишь, благодари за нас.
Сургун добавил:
— Свежим медом его угощу.
Через несколько дней после этого Юрша собирал грибы неподалеку от поселения. И вдруг услышал жалобное мычание, больше похожее на стон. Фокей пропел предположение:
— С-с-с теленком что-то.
Пошли на звук. Скоро стон перешел в предсмертное хрипение. Они побежали. В низинке около ручья увидели Мокрушу, снимающего шкуру с теленка. Картина привычная. Теленок подвешен на заостренной с двух сторон распорке, воткнутой в задние ноги, недалеко от копыт. Необычным оказалось, что теленок был живым, он хрипел и трепетно вздрагивал под ножом, отделяющим кожу от тела. При этом Мокруша что-то напевал. Юрша потерял дар речи, выхватил у него нож и ударил им теленка со спины. Тот несколько раз дернулся и безжизненно обвис. Мокруша сердито взглянул на Юршу, но тем не менее с улыбкой сказал:
— Хорош удар! Прямо в сердце. — Нагнулся и перерезал теленку горло. Под хлынувшую кровь подставил большое блюдо. Выпрямившись, добавил: — Все дело испортил ты, князь.
Только теперь Юрша справился с негодованием.
— Как ты... живого?! Ведь на весь лес...
— Так для тебя ж старался. Сургун сказал, что тебе мученая телятина понравилась. А вот теперь не получится. Надо у живого еще и нутро вынуть, а после кровь спустить. Без того в мясе такой мягкости не будет!
— Ты понимаешь, что говоришь?! Да если бы я знал... Живодером ты был, таким и остался! Скучаешь без дыбы?..
— Правильно ты говоришь, князь. Скучная у тебя жизнь. Никого не жалуешь ни добром, ни гневом. А кое-кого следовало бы! Добреньким жизнь не проживешь.
Юрша повернулся и ушел.
На другой день Сургун сказал:
— Лука просит отпустить его. На какую-то дальнюю заимку к бабе уходит. Что сказать ему?
— Если хочет, пусть уходит.
— Так и скажу.
Мокруша ушел не простившись.
К зиме в Тихом Куте прибавилось жителей. Оказались занятыми все землянки, строили новые. Многие приезжали с летнего промысла с женщинами и селились отдельными дворами.
Рядом с поселением в лесу стояла одинокая и всегда запертая часовенка. Но близ Рождества ненадолго появился священник, отец Рафаил, седобородый лысенький старичок маленького роста, но с ревоподобным голосом. Отец Рафаил с утра до поздней ночи справлял службу, выполнял требы не только по просьбе жителей Кута, но и всех ближайших селений. При этом нередко случалось, что, совершив венчание, он тут же крестил уже народившегося у молодых ребенка.
Юрша раза два заходил в часовню, хотел побеседовать с отцом Рафаилом, но каждый раз после службы священника окружали прихожане, жаждущие пищи духовной.
Удобный случай выдался на святки. После всенощной в часовне остались две старушки. Юрша подождал, пока они вышли, и предстал перед Рафаилом. Тот тушил свечи и, не глядя на просителя, произнес:
— Чего надобно, раб Божий?
— Поговорить с тобой хочу, отец Рафаил.
Только теперь священник взглянул на Юршу. Конечно, за две недели пребывания в Тихом Куте он узнал прихожан и, поняв, с кем имеет дело, поспешно поднял руку для благословения. Юрша остановил его. Рафаил не растерялся и радушно приветствовал:
— Здравствуй, князь. Рад видеть тебя. Желаешь говорить тут, или пойдем ко мне?
— Зови меня Юрием Васильевичем, отец Рафаил. Поговорим тут. Я долго жил в монастыре, меня готовили в монахи. Заставляли учить службы. И вот, побыв на твоих богослужениях, должен сказать: твои священные книги написаны плохо, сплошные ошибки. Твоя служба против канонов и может привести к большому греху.
Рафаил вначале слушал потупившись, потом, усмехнувшись, встряхнул головой и рявкнул:
— Кто тут понимает службу? Тут все наоборот. Ты вот князь. А княжеское ли дело находиться в этом вертепе? А?!
— Ты смел не по разуму. Ежели б я считал себя князем, мне бы пришлось сейчас научить тебя уважительному разговору. Но я вой, волей Господней попал сюда и не ропщу. Ты же носишь сан священнослужителя, следовательно, обязан выполнять церковные каноны. Этот разговор веду не хулы ради, не в осуждение, а намерение имею помочь тебе, отче.
— Прости меня, Юрий Васильич!
— Бог простит. Покажи мне Евангелие.
Рафаил поспешно развернул тряпицу, в которую уже успел завернуть книги, и сказал:
— Евангелие хорошее, древнего письма. Отец мой по нему службу правил.
— Отец твой священником был?
— Да, двадцать лет служил, до самой смерти.
Юрша с Евангелием подошел поближе к свече и внимательно прочел несколько страниц. Рафаил терпеливо ждал. Юрша удивился:
— Действительно, редкая книга. А чего же ты не то читаешь?
— Не обессудь, Юрий Васильевич! Грамоту плохо знаю, быстро читать не могу.
— Так это не ты один. Выучить нужно. Сколько лет, как рукоположен на сан?
— Восьмую весну.
— Так уж пора знать. Память дырявая? Придется помочь.
Так появилась новая забота. Каждый день, а иной раз и дважды на день заглядывал он к Рафаилу. Заставлял его читать и повторять главы Евангелия. Записывал для него порядок проведения служб и треб. Но вскоре другие дела отвлекли его от богоугодного занятия.
В том году масленица была ранняя. В первый ее день, 29 января, Юрша узнал, что в поселение прибыл Демьян. В избу он пришел поздним вечером. Сургун, в ожидании почетного гостя, готовил ужин. Юрша же вспоминал и записывал праздничные каноны — когда какие главы Священного Писания нужно читать, с горечью убеждаясь, что многое начинает забывать.
Заявившись в избе, Демьян сбросил полушубок и, погрев руки около печи, сел за стол.