Вниз по Волге двигались шесть посольских карбасов то на веслах, то под парусами. А правым берегом их сопровождали две сотни конников. Ночевали на берегу вместе. Беспокойные казанские места миновали без помех. Близ Жигулевской петли заметили ногайцев с полтысячи, они следовали за караваном судов левым берегом вплоть до впадения Большого Иргиза. Тут посольство разделилось — три карбаса пошли вверх по Иргизу, три других продолжали спускаться по Волге. И вот тут на вторую ночь... — доведя повествование до этого места, Яков в возбуждении вскочил из-за стола: — ...костры-то уж потухли, темь, как в преисподней! И татарский визг со всех сторон. Густо шли нехристи, откуда только их столько набралось. Я от сна очнулся, сразу все понял, схватил саблю и возопил: «Други! Бей неверных!» Ну и поднялись люди за мной, я впереди! Пока мы бились, татары карбасы подожгли, поминки богатые посольские разграбили. Однако скоро светлее стало. Агаряне проклятые поняли, что нас не сломить, вскочили на коней и деру. Мы многих недосчитались, моего земляка Наума тоже посекли. Царство ему Небесное!
— А Спиридон Фокин?! — невольно вырвалось у Таисии.
— Спиридон?.. А, Спирька. Не видел его больше. Мне, вишь, руку порубили и по голове стукнули, я без памяти валялся, когда наутро убиенных хоронили...
Таисия, не дослушав, ушла. Пыл у Якова сразу угас, да и застольники поняли, что наговорил он с три короба.
На самом деле нападение астраханских татар не было неожиданным: разъезды обнаружили их на дальних подступах и подняли тревогу. Стрельцы приготовились к отпору. А в это время татары другого отряда захватили карбасы и принялись пытать людей, желая узнать, где посольские поминки. Ограбив караван, зажгли карбасы. Что касается Якова, то он спал на одном из карбасов и храбрость свою проявить никак не успел. Проснувшись от шума стычки, он незамеченным просидел между бочками, а когда карбас загорелся, бросился в воду. Тогда-то и повредил себе руку.
В этой стычке русских было во много раз меньше, чем татар, и печальный исход боя был бы предрешен. Однако на этот раз их спасли ногайцы, те, что неотступно следовали за караваном по левому берегу. Когда они услыхали звуки боя, пустили лошадей вплавь, а сами схватились за хвосты и длинной хворостиной направляли их движение. Как только в отблесках горевших карбасов из воды появились неведомые всадники, татары в ужасе поспешно отступили.
Послы, плывшие в Астрахань, лишившись подарков и карбасов, вернулись берегом до устья Большого Иргиза, дождались послов из Ногайской орды и вместе с ними направились в Москву. Якову не положено было знать, что в этом отряде ехали к русскому государю послы от Больших Ногаев. Но многим было известно, что Ногайская орда находилась в давнем союзе с Астраханью. Однако в торговле астраханский хан мешал ногайским князьям, которые к тому же часто ссорились между собой. Особенно далеко зашла ссора между влиятельными братьями-князьями Измаилом и Юсуфом. Нынешние послы были как раз от Измаила, который предлагал свою помощь в войне с астраханцами. Иван принял и обласкал их и поручил Алексею Адашеву согласовать с ними совместные военные действия против хана....
Но вернемся к застолью в Собинке. Вскоре барыня Мария с подругами покинула трапезную, а друг Афанасия продолжал рассказывать были и небылицы. Дольше других молчал священник, но и ему меды развязали язык.
— Други мои, — молвил он, разглаживая свою ухоженную бороду, — был я накануне во Владимире, созывал нас, священников, владыка. И поведал, что думный дьяк Висковатый собрал воедино докуки и бесчестия, кои нанес нехристь астраханский послам и гостям московским, перечень сей без слез слушать невозможно. И приказал владыка служить всенародно панихиды по невинно убиенным. Вечная память им! И еще, святейший митрополит Макарий повелел в проповедях наших поминать всенепременно: в летописи, мол, указано, что Астрахань святым Владимиром Красное Солнышко отдана была сыну его Мстиславу. А потомки Мстислава суть сродники государя нашего Иоанна Васильевича. Сиречь настало время освободить дедину от злых ворогов!
Один из застольников спросил:
— Что, отче, быть войне?
И получил ответ:
— Государь наш мудро поступает. Господь благословляет действа его во благо Отчизны!
Хмель, известно, поднимает воинственность, но на этот раз сотрапезники опечалились: новая война хоть и за дедину, а поборы опять с них!
Забегая вперед, скажем, что весной следующего, 1554 года русские войска под началом князя Пронского-Шемякина поплыли Волгой к Астрахани, а ногайский князь Измаил подошел к стенам города со своей ордой. Хан Ямгурчей бежал. На следующий год Измаил в кровопролитных стычках разгромил друга хана, своего брата Юсуфа. И хотя Волга на всем течении стала русской, еще более двух лет на ее берегах происходили ожесточенные схватки, прежде чем юго-восточные украйны Руси обрели надежное спокойствие.
Таисия слегка всплакнула о несчастном Спиридоне, панихиду заказала... Незаметно и от сватовства Якова отделалась — по пьяной лавочке поссорился Яков с Афанасием и поспешно убрался восвояси. Но тут свалилась новая беда: владимирский воевода вызвал Афанасия и приказал готовиться в дальний поход, может, в Астрахань даже. Таисия не хотела оставаться с Марией и принялась уговаривать брата отпустить ее белицей в монастырь. Афанасий выполнил просьбу сестры, отвез ее в Суздальский монастырь, сделал небольшой вклад и пообещал настоятельнице каждую осень присылать обители зерна разного, рыбы и меда.
Игуменья Суздальского девичьего монастыря старица Агния представила боярышне-белице разные облегчения. Однако Таисия приняла только отдельную келью, где поселилась с девкой Лушкой, своей наперсницей после сбежавшей Настеньки. Во всем остальном выполняла все требы, положенные монашкам.
И летом и зимой побудку здесь делали затемно. Потом следовала заутреня с земными поклонами и песнопением. Неутомимые старицы-наставницы ходили по рядам и следили, истово ли молятся и поклоны кладут невесты Христовы и белицы. Таисия не получала замечаний, ее ставили в пример другим.
Она искренне отдавалась молитве, и ей казалось иной раз, что она во время оных отрывалась от земли и парила по храму, как душистый дым ладана. Другое дело ее наперсница Луша. Та всегда становилась в самый темный угол церкви к молодым монахиням, там шел оживленный разговор, обмен новостями.
После заутрени — завтрак. День постный, значит — квашеная капуста, лук да пареная репа, хлеба кто сколько хочет. Запивали еду квасом. В начале завтрака и в конце хором исполняли «Отче наш» и длинную благодарственную молитву. На работы расходились не спеша. Те монашки и белицы, которые не имели постоянного урока, толпились темной стайкой у трапезной в ожидании келарей.
Таисия и Луша с группой монашек направлялись в игуменские палаты. В просторной комнате полумрак, в маленькие окошки проникало мало света. Зажигали лучины в светильниках, все садились по своим местам. Старица читала молитву и начиналась работа. В покоях имелось несколько пялец. На самых больших туго натянуто полотно плащаницы. Опытная старица вела первые нити по угольному рисунку, монашки и Луша клали цветные нитки на поле, а Таисии оказано большое доверие — она вместе со старицей розовыми нитями вышивала тело Христово.
Уже в первые дни наставница отметила прилежание новой белицы.
— Молодец девица, рукодельница большая. Видать, родительница строгой была, и учила тебя, и спрашивала.
Потупилась Таисия, тяжело вздохнула:
— Не так все, матушка. Родительница померла, Царство ей Небесное, когда я маленькой да несмышленой была. А я, грешница, в девичью не любила заходить, за пяльцы садилась только в Великий пост...
— Значит, умудрил тебя Господь. Талант свыше даден. — Перекрестилась и тихонько запевает: «Спаси, Господи, люди твоя...». По другим углам светелки и вяжут и вышивают, там свои старицы-наставницы, но песню подхватывают все дружно. С песней дело спорится, время не тянется, а бежит.
Близ полудня служба в церкви, потом обед: щи кислые, да каша пшенная с подсолнечным маслом, да квас. После обеда, как исстари заведено, отдых. Только нерадивые монахини и белицы лишались его. Они под наблюдением старицы-экзекутора Малании отправлялись на дополнительные работы или оставались в церкви на покаяние.
В Крещенский сочельник, что 5 января, Таисии не пришлось отдохнуть после обеда. Пришла она в свою келью, упала на колени пред иконою, простерла руки и со слезами взмолилась:
— Матушка, Богородица! Укрепи! Отгони от меня беса-смутителя!..
Луша задержалась где-то и, когда вошла в келью, увидела Таисию распростертой на полу. Подняла, уложила на кровать, вытерла заплаканное лицо, спрыснула святой водицей и все время вопрошала:
— Боярышня, родненькая, что с тобой?!
Таисия, обливаясь горькими слезами, сквозь всхлипывание выговаривала:
— О Господи! Силушки моей нет!.. Все одно и то же... Пирожков с морковью хочется!.. А еще вон из трапезной видела: девки с ребятами с горы на санках катаются... А тут...
От этих слов или еще от чего другого упала Луша на грудь боярышни, и зарыдали вдвоем. Плакали долго. Первой опомнилась Луша. Вытерла слезы свои и боярышни, принялась утешать:
— Нашла о чем плакать! К матушке-настоятельнице схожу, она ведь разрешила. Чего-нибудь вкусненького пришлет тебя побаловать.
— Не смей ходить! Будем как все. Это меня бес смущает!
— Какой бес! Молоденька ты! Они ведь едят...
— Молчи! Слушать не хочу!
— Боярышня, ласточка! Давай завтра после заутрени отпросимся у старицы да пойдем на село. Завтра праздник, любых пирогов отведаете. А захочется прокатиться с ребятишками, с горы скатишься.
Таисия оттянула подол темного, застиранного подрясника:
— В этой-то одежке, да с горы!
И опять в слезы. Луша — за ней. На этот раз первой успокоилась Таисия и удивилась:
— Ты-то чего разливаешься?