Следующие несколько дней Юрша с утра до вечера находился в поле с Хлыстом и его учениками. И еще раз убедился, что из многообразия атаманских забот воинская учеба приносит ему какое-то удовлетворение. Он видел, как постоянные упражнения делают ватажников ловкими, сильными и умелыми бойцами, готовыми к взаимной выручке в беде....
В этот вечер на ужин была зайчатина. Таисия сказала, что зайцев принес Лука и отдал их сторожу.
— Так оброс волосами, — продолжала она, — что не признала его, Настя подсказала. А он мимо прошел, шапку снял, поклонился. Тоже, кажется, не узнал... Неужели я так постарела и подурнела?
— Ничего ты не подурнела, а наоборот, — успокоил ее Юрша. — Ты бы спросила, почему он тебя не признал?
— Нужен-то он мне, буду с ним разговаривать! Он все сторожу помогал дрова колоть. В избу не вошел. Деду сказал, что завтра опять придет, князя, мол, ему повидать надо.
Юрша встал рано, вышел на кухню умыться. Фокей подал воды и, кивнув на дверь, пропел:— Л-луката-ам.
— Зови.
Мокруша вошел, снял лохматую шапку, истово перекрестился и, низко поклонившись, произнес здравицу князю, княгине и домочадцам. Юрша ответил сдержанно; заметил, что Мокруша, осмотрев кухню, слегка усмехнулся, потому пояснил:
— Не обессудь, что принимаю тебя на кухне. Час ранний, в светелках еще спят.
— Не к тому я... Смотрю, без доглядчиков боишься со мной разговаривать.
— Почему бы мне бояться тебя? Фокей, сходи за дровами. Ну, вот мы и одни. Садись.
— Благодарствую, постою. Дозволь спросить, Юрий Васильич, почему не веришь мне?
— Ты о чем, Лука? В чем увидел мое недоверие?
— Во многом. Зачем доглядчиков за мной ставишь? И тут, и там — на заимке? К тому же дураков набитых. Руки чешутся придушить их. В чем моя вина, скажи? Я ль тебя не жалел?
— Спору нет, жалел. Всю жизнь помнить буду. А про доглядчиков впервые слышу. Обещаю, снимут... Ты знаешь, Лука, врать я не умею. И тебе прямо скажу: поклеп на тебя, будто ты против меня злое дело готовишь...
— Откуда поклеп? — оживился Мокруша.
- Большой поклеп, из Москвы. Я не поверил... потому ты и дышишь еще. Сам понимаешь, тюрем у нас нет... Конец един у тех, кто потерял доверие. Вот так-то... Может, нуждаешься в чем? Могу помочь...
— Спаси Бог тебя за доброе слово. Ничего мне не надо. Знахарю да охотой промышляю, так что пока все есть. Пойду, пожалуй.
— Погоди. Я тебе многим обязан, так позволь подарить вот этот перстенек яхонтовый. Не бойся, не ворованный. Купил я его во Владимире у заморского гостя.
— Благодарствую, князь. За всю жизнь никто не одаривал меня, проклинали больше... Перстень возьму, хоть и не достоин я такого подарка.
Кланяясь и благодаря, Мокруша ушел, сказав на прощание, что уезжает к себе на заимку.
Юрша, хотя и сделал Луке дорогой подарок, все ж не освободился от подозрения, что у того совесть не чиста. Заметил: что-то вроде смущения охватило Мокрушу, когда он принимал подарок. И вздрогнул слегка, услыхав о доносе из Москвы. Поразмыслив, Юрша успокоил себя — все это ему померещилось.
Позднее, недели две спустя сообщили, что знахарь Лука ушел из станицы Стаево, а к себе на заимку не вернулся. Юрша подумал, уж не пристукнул ли его кто по старой или новой злобе, и не забыл помянуть в молитве.
Таисии нравилась жизнь в лесном поселении. Первое время Юрша спрашивал себя и ее: почему? Боярышня, с детства окруженная няньками да девками, теперь жила как обычная деревенская баба. Впрочем, не совсем обычная, около нее всегда были Маланья, вроде кухарки, и Настенька — подруга и помощница. Эти женщины могли бы выполнять за нее всю работу по дому, но она сама охотно бралась за всякие хозяйственные дела. Особо ей удавалась заготовка продуктов впрок — квасить, солить, коптить. Ей это знакомо было еще в тонинском дворце.
Конечно, среди лесов скучно. Люди кругом одни и те же. Зимой вьюга в избу рвется. Лес шумит над головой. Волки воют! Действительно, в боярских хоромах спокойнее, но ведь скуки и там в достатке! А здесь муж, любимый. Юрша души в ней не чает, всякое желание угадывает. Не раз намекал, что кроме Маланьи еще двух-трех баб может в помощь ей дать, но она отказалась. Вечерами садилась за пяльцы. Пояс для Юрши расшила да сумы переметные.
А он другой раз обнимет ее и загрустит — хотел он ей терем построить, да нельзя на одном месте долго жить, приходится остерегаться доглядчиков и шишей царских. И во всем этом он виноват перед Таисией — не может ей подарить спокойного да надежного очага семейного. А она примется уверять — ни в чем он не виноват, сама знала, какая жизнь у него, сама к нему пришла и готова терпеть худшее.
Успокаивает Таисия мужа любимого, а у самой на сердце две тайные горести. Первая — нет детей. Она в горе, а Юрша говорит: не плакать, радоваться надо. Их дети могут большие муки принять за грехи родителей. Или вот, как у Настеньки, — уже двое родились, но до годика не доживают, то простуда, то другие болести ломают дитяти. Конечно, правду истинную говорил он, а все равно — тоска.
И вторая горесть не легче первой. Как задумается в ночь бурную, когда Юрия рядом нет, плакать хочется. Ведь меч постоянно висит над ним, в любой момент сорваться может! О себе-то она и не помышляет... Вскочит с постели, упадет на колени и в горьких слезах умоляет Богородицу простить ей грехи великие, услыхать ее молитвы искренние, уберечь, охранить ненаглядного!
После молитвы, успокоившись слегка, заберется в постель, свернется калачиком и считает, сколько раз петухи пропели. А если и Шатун в отъезде, убежит на половину к Настеньке и прошепчется с ней до утра. А вернется Юрша, страхов как не бывало.
Дел хватает, особенно летом — полевые работы, сенокос, жатва, заготовки разные. Иной раз на пасеку к деду Сургуну отправляется. Грибов, ягод там видимо-невидимо. Только суши, запасай на зиму.
Да и зимой забот не меньше — ткать, шить, вязать, вышивать и многое другое. Но к ним не очень-то тянулась Таисия, ее больше прельщали дела и забавы мужичьи. В лес выезжала на коне, чаще на лыжах. А вот на снегоступах ходить так и не научилась — цепляются они друг за друга. Главная охота — на зайцев или кабанов. Таисия стреляла не хуже Юрши. Изредка и на медведя ходила. Охотники с топорами да с рогатинами, она же стрелу наготове держит. Однако на такой опасной потехе Юрша всегда около Таисии с пикой и саблей. Она парнем одета, в глазах охотничий задор — у иного мужика такого не увидишь.
И еще одно нравилось Таисии — присутствовать на совещаниях товарищей Кудеяра, особенно когда кто-либо возвращался из дальних поездок и рассказывал о жизни в Москве, о делах ватажных.
На этот раз в Тихом Куте во «дворце» — пятистенке Кудеяра собрались Юрша и его помощники: Шатун, Хлыст, Неждан, два местных атамана. В углу на лавочке примостились Таисия с Настей, Сургун всю компанию угощал хмельным медом.
Демьян пришел в сопровождении ватажников, которые внесли четыре кожаных вьючных укладки. Он положил на стол деревянный резной ларец. Распахнули укладки... Чего там только не было! Штуки камки, парчи златотканой, одежда разная богатая нерусского покроя, сабли и ножи, каменьями усыпанные, золотая и серебряная утварь домашнего и церковного обихода... А когда Демьян раскрыл и перевернул ларец, на столе выросла горка серебряных талеров, золотых дукатов и старинных цехинов. Выложил он и бархатный мешочек с радугой драгоценных камней. Раздались восхищенные возгласы; даже Сургун, много повидавший на своем веку, крякнул и протянул: «Да-а-а!» Юрша резко встал и отошел от стола. Демьян спросил:
— Ты чего?
— Да, вот никогда бы не поверил, что ты способен на такое грабительство!
— Это смотря у кого взять, или, по-твоему, ограбить. Садись, поведаю, как достались эти богатства. Да будет тебе известно, что был я у знакомца в Торжке-граде. Он сказывал, что в прошлое лето наши воеводы здорово поломали рога рыцарям Ливонского ордена, верст на двести от Пскова отогнали. Победители города, замки орденские обирали, добро в Московию везли. Захотелось мне поглядеть, чем богата Ливония. Поехал я в ближнюю ватажку, отобрал полусотню отчаянных ребят, присмотрел хороший обоз недалеко от Твери и... Охрана при обозе хоть и большая была, но быстро разбежалась. Мы ж пленных, а их сотни полторы было, расковали и оружие им дали. А потом мы забрали что получше и в лес...
— Ты что, всю шатию сюда привел?! — изумился Неждан.
— Далековато, а то бы привел. Дельные ребята среди них были. Я их обул, одел, атамана им оставил, десятников. Добрая ватажка получилась, пустил ее по дорогам рыбку ловить. Вот и весь грабеж мой, Юрий Васильевич. А это добро, думаю, не помешает нам.
Юрша примирительно обнял за плечи Демьяна:
— Прости, друже, погорячился.
— Погоди, Юрий Васильевич. Есть еще поминок у меня. Когда я возвращался и ночевал на Дону, тамошний атаман привел ко мне человека, который назвался литовским князем и требовал свидания с Кудеяром. Атаман спрашивал, повесить или утопить пленника, а я его живьем привез к тебе...
Встреча состоялась в землянке Демьяна. Непрошеный гость назвался князем из рода Рогволодовичей, прислан будто бы от великого князя литовского, Сигизмунда-Августа, имеет слово к атаману Кудеяру. Князю было за сорок, одет в свитку, вроде купца, но волосы на голове для русских непривычной длины, по плечи. Усы — стрелками, а бороду, видать, раньше стриг, теперь же месяца три как отпустил. За стол, кроме Юрши, сели Демьян и Неждан. Сургун наполнил кубки. Юрша сказал, что он Кудеяр, и предложил Рогволодовичу сказать его слово. Литовец развел руками:
— Не могу, достопочтенный князь, приказано тебе одному.
Пришлось ему разъяснить:
— Как видишь, князь Рогволодович, Кудеяр — не один человек. И живет он много лет, а будет жить еще дольше. Пока меня зовут Кудеяром, а случится со мною что, кто-нибудь из них Кудеяром станет. Говори, мы слушаем.
Посмотрел Рогволодович на сидящих за столом, повел бровями: