Беззаботность — групповая добродетель.
Гора дыбится под нашими шагами. Перед нами — небо, под нами — бездна.
Общая устремленность вперед — сплачивает. Шагаем один за другим, объединенные горой. Мерный шаг — первозданное наслаждение тем, что можешь двигаться вперед.
Горы — это бесконечный ритм. Хребет за хребтом, вершина за вершиной…
И в этом ритме движется наша колонна. Плечи вздымаются, подобно хребтам. Хребты вздымаются, словно плечи.
Небо, глубокое и спокойное, оттеняет тревогу гор. Гребни гор — скачущая диаграмма земного сердцебиения.
Шагаем — единый, бодрый, постоянный ритм.
В одиночестве — не постигнуть такого ритма.
Шаги одиночки — уязвимы…
Мы — иное, мы — устойчивы.
Ритм передается от человека к человеку по какому-то невидимому проводу… Цепочка… Гармония, почти певческая…
Снег, чистый, незапятнанный, легко слагается в радугу.
Так и мы — разноцветные характеры, слитые в единую радужную дугу.
Общий ритм стирает различия.
Здоровье и счастье обретаешь в этом групповом ритме.
Должно быть, одинокая горная река вот так же блаженствует — вливаясь в море, она теряет и одновременно находит себя.
Чередуемся — прокладываем тропинку…
Бранко выходит вперед. Он все принимает всерьез. Он еще очень молод.
— Я забыл темные очки! — тревожится он, ведь первопуток нужно вначале наметить взглядом.
Тот, кто только что был впереди, переводя дыхание, поджидает остальных. Он, первый, получил право на мгновения отдыха, перед тем, как стать последним.
— Посмотри в левом кармане рюкзака… Я, кажется, захватил две пары… — Раздутый рюкзак поворачивается к Бранко. — Вот тебе от меня на день рождения подарочек — темные очки!
Насмешник чувствует себя обязанным откликаться на всякую шутку другого, и сейчас голос его несется откуда-то из середины цепочки:
— Подарок для совершеннолетнего! Больше не будешь смотреть на мир через розовые очки!
Конечно, не всегда старания Насмешника увенчиваются смехом. Но нам довольно и того, что он всегда «на посту».
Вообще-то он использует один и тот же прием: вставить последнее слово. Но мы получаем двойное удовольствие: во-первых, ни за кем не остается последнее слово, а во-вторых… иногда получается очень смешно.
Мы готовы смеяться даже не очень удачным шуткам. Наша группа настроена на веселье. Общее веселье окрашивает интонации каждого голоса.
А белизна снега четко выделяет каждый силуэт, каждый жест, каждый взрыв звонкого хохота.
А Поэт, который только что прокладывал первопуток, пережидает нас, присев на корточки, чтобы затянуть потуже шнурки ботинок.
А позади всех пока шагает другой, непризнанный поэт. Завороженный картинами гор, вскидывает портативную камеру и снимает, снимает…
Забывшись, ударяется о ранец присевшего.
— Ты что?
— Да так, — бормочет оператор Слав и торопится вперед.
Поэт провожает ироническим взглядом неловкие шаги оператора. Восторженность этого человека кажется Поэту наивной. Он снова наклоняется над ботинком.
И тут Слав быстро оборачивается и щелкает… Поэт ничего не заметил, он и не подозревает, что смешной снимок неуклюже присевшего на корточки альпиниста будет последней памятью о нем.
Никто не знает, каким его запомнят.
— Хватит тебе государственную пленку тратить! — Это, конечно, Насмешник окликает оператора.
Но тот не слышит. Горы нахлынули на него, подобно морскому приливу. Он захлебывается. Волна за волной, и каждая — все выше. Пейзаж за пейзажем — все поразительней. Он беспомощен перед этим напором белизны и высоты, он уже пошатывается, как пьяный. Нет, здесь не хватит ни пленки, ни умения, ни времени. А мы смеемся над ним.
Этот мир — в нашем владении. А вот он не может быть хозяином мира — он слишком волнуется и суетится.
Слав, оператор, — наш неудачник. И он нужен нам именно таким, он — мерило наших достижений. Мы не считаем его настоящим альпинистом, несмотря на все его старания, а может быть, как раз из-за этой чрезмерной, на наш взгляд, старательности. Мы едва согласились включить его в состав группы на этот трудный подъем… И то тянули до последнего… Славу помогло отсутствие Деяна, мы взяли оператора, чтобы не нарушать установленное число… И теперь Слав — самый счастливый… Никак не может поверить в свою неожиданную удачу… Пока Деян не догонит нашу группу, Слав — с нами, Слав чувствует себя равным нам…
Беглая улыбка солнца — и вот снег уже откликнулся бесчисленными трепетными вариантами белизны, ничтожно малое их число воспримет глаз, остальные тона и полутона останутся в молчании, в предчувствии, определят наше настроение. Эти слабые заревые отблески не боятся мороза. Но Слав боится спугнуть их камерой, как дулом, и щелкает словно бы украдкой. Он все время начеку, он спешит не упустить окружающую красоту.
Вожак, шагающий в середине цепочки, предупреждает нетерпеливого Бранко:
— Медленней!
Бранко насмешливо замечает идущему следом Скульптору:
— Какой смысл мне быть впереди, если сзади приказывают!
— Когда тебе двадцать один год, не следует тратить время на поиски смысла! — отзывается Скульптор.
Поэт — позади всех. Мы и подумать не успели, а эти случайные слова уже разожгли его… Мы ни о чем не подозреваем, а одно нежданное, неуместное стихотворение рождается в такт шагам:
В поисках смысла мы обессмысливаем свою жизнь.
А трава, ни о чем не спрашивая, пробивается сквозь камень.
Бессмыслица пугает и обманывает нас и ведет в неизвестность.
Смысл — сдерживает…
Конечно, эти строки не годятся для Бранко, празднующего сегодня совершеннолетие, не годятся и для нас, давно переступивших этот порог. Мы слишком взрослые для того, чтобы воспринимать мысли и образы, не анализируя, не оценивая…
Поэт втаптывает в снег навязчивое стихотворение. И, пытаясь отыскать тему для поздравительных куплетов, начинает разговор:
— А, в сущности, что такое совершеннолетний человек?
— Тот, кто армию прошел! — режет Мерзляк, вкладывая в слова личный опыт.
Асен снова жаждет блеснуть начитанностью и приписывает знаменитостям собственные мысли:
— «Совершеннолетие означает познание женщины», — изрек Хафиз!
— Значит, никому не доступно совершеннолетие! — заключает Насмешник.
— Но почему именно двадцать один год? — вступает Димо. — Не поздно ли? Разве восемнадцать — уже не совершеннолетие?
— Это все Деян выдумал! По старому стилю! — иронизирует Насмешник.
— Никто ничего не выдумывал! — сердится Бранко. — Читайте биографии великих…
Он внезапно смолк, и правильно, а то бы мы тут же прозвали его «Бранко Великий». Мы такие!
Гора высится. Оживление наше растет. Свежесть снега пьянит.
Это наша общая добродетель.
Никифор — живой будильник. Скажешь ему — и сам вскочит ни свет ни заря, и других подымет.
Рано встать — это не просто.
Но как непринужденно вскакиваешь в горах, когда рядом с тобой, на деревянных нарах, — все остальные. Дружно, плечом к плечу, сбрасываете тяжесть сна и темноты.
Мы поднялись до рассвета, мы словно бы участвуем в рождении утра.
Шагаем. Вдыхаем прохладную свежесть заревого воздуха. Вбираем в себя горы. Чуть режет грудь свежий арбузный аромат снега, тишина — исчезают наши муравьиные заботы, заменяются вселенскими проблемами… Бесконечность влечет нас…
Снег переливается в утренних сумерках. Восход солнца рождается в снегу.
Радость раннего вставания — в городе ее не постигнешь…
Мы, единое существо, нам легко пробуждаться до зари, мы бодры и веселы. Такие мы!
Нужно остановиться прежде, чем мы окончательно устанем.
— Стой! — командует вожак Найден из середины цепочки. Лицо его выдублено солнцем и ветром.
А мы только вступили в настоящий шаг и останавливаемся неохотно. Медленно он складывается, этот общий шаг, и трудно его вдруг остановить. Эта внезапная остановка — словно удар… Слав, оператор, ничего не слышит, или не хочет слышать, он вглядывается в горный пейзаж. Мерзляк удерживает его, бережно, как лунатика.
— Стоп! — Голос его звучит покровительственно.
Слав вздрагивает и оборачивается… Не остановим ли мы его?.. Он просто ненасытен. Весь горит желанием подниматься на самые опасные места, быть настоящим альпинистом, быть наравне с нами, снимать нас на фоне горы. Когда в его руках камера, он теряет меру своих возможностей.
— Мы и так припоздали, — Суеверный поглядывает на часы.
— При свежем снеге рано выступаешь и рано останавливаешься. — Это Асен.
Любая неизвестность раздражает нас.
— Подождем их немного, — решает вожак. Он оперся рюкзаком о скалу и обернулся назад.
Характерная поза ожидания.
Из кармана куртки он извлекает карту. Маршрут вычерчен красным карандашом. Суеверный и Мерзляк склоняются к вожаку. Тот снимает рюкзак, и палец движется по бумаге. Красная линия — через рельефно очерченные хребты. В самом ее начале замер палец вожака.
— Мы находимся здесь.
Точные координаты, знание предварительно намеченного пути — это сплачивает нас.
— А дальше… туда? — Мерзляк указывает на темную вершину.
Суеверный разглядывает маршрут: прерывистая линия тянется по горному рельефу.
— А после? — Палец упирает в то место, где скрестились горные вершины, нанесенные на карту черными острыми углами.
Никифор бросает небрежно:
— По правилам вообще нельзя выходить в снегопад!
— Не было бы нарушений правил, никто не покорял бы вершин, — вклинивается Насмешник.
У него и голос комичный, тонкий, скачущий, словно кузнечик. Он еще и рта не успеет раскрыть, а мы уже смеемся. Он просто обязан говорить смешно. Группе нужен такой человек, и она создает его себе, часто не сообразуясь с его волей и настроением. Бывают моменты, когда он смешит нас просто потому, что чувствует наше желание смеяться. А вообще-то он самый печальный из нас.