Если бы не низкий чердачный потолок, чем бы мы измеряли высоту горного простора? Если бы не смог, как ощутили бы чистоту воздуха?
Высоко, в снежной белизне открываются стройные плечи горных хребтов.
Снежная безбрежность.
Высота раскрашивает наши лица в цвет здоровья.
В группе шестнадцать человек. Шагаем решительно, со свежими силами. И чем выше мы поднимаемся, тем дальше уносится гребень горы. Проходим мимо пирамидки, сложенной из камней, уже присыпанных пушистым снежком.
Шедший впереди Никифор уступает место следующему и, пережидая нас, чтобы встать последним, замечает, указав на пирамидку:
— Знак Деяна!
Это напоминание — не без умысла. Тучей нависло над всеми нами отсутствие самого старшего, самого опытного…
«Отсутствие ощутимей присутствия!» — теоретизирует Асен.
Найден, вожак, впереди. Дара обращается к Мерзляку:
— Ну а ты что думаешь?
Тот поднял ворот и отвечает уклончиво:
— Начальник не разрешил ему отпуск за свой счет…
Дара все еще радуется тому, что нагнала нас, что она больше не одинока в горах, и выкрикивает почти весело:
— А я предпочитаю оплачиваемый отпуск! Но уж если не выходит, приходится брать за свой счет!
Никифор становится последним в цепочке. Он наконец-то нашел повод напомнить Даре о дисциплине:
— Ты — сплошное нарушение! — Никифор указывает на ее отклоняющиеся от прямой линии следы.
— Нет, это вы, дисциплинированные, — сплошная аномалия природы! — препирается Дара.
За насмешками кроется первый слом общего радостного настроя. Отдаленный сигнал тревоги, который мы силимся одолеть в себе самих. Чем дальше мы углубляемся в горы, тем сильнее ощущается отсутствие Деяна. Наши короткие отрывистые фразы так или иначе касаются его. Ведь он организовывал и сплачивал нас. Без него группа расслаивается на отдельные враждующие между собой кучки.
Только Слав, оператор, счастлив отсутствием Деяна.
— Повезло тебе! — бросает Мерзляк.
Слав как раз щелкает голову цепочки:
— Когда-то должно и мне повезти!
Вожак словно почувствовал, что его снимают, он оборачивается и грозит оператору пальцем.
Вообще никто из нас не позволял ему снимать. Сущность альпинизма — в бегстве от посторонних взглядов, в смелости для себя, а не на показ! Оператор снимает украдкой, стараясь, чтобы мы не замечали.
Вот и теперь он склонился над камерой, будто поправляет:
— Что-то не ладится!
— Гляди, как бы ты сам не разладился! — Насмешник подгоняет его, чтобы не отставал.
Насмешник, наш радист, смотрит на часы:
— Пора!
Мы останавливаемся. Поудобнее прилаживаем одежду, пристраиваем груз. Что-то мешает, трет, кашне душит — сейчас все можно поправить. Сейчас мы как бы отделены от одежды и рюкзаков, а когда идем — словно бы срастаемся с ними.
Радист надевает наушники:
— Итак, что сообщить?
Голос его комично подскакивает, словно кузнечик. Привычка смешить нас уже превратилась в черту характера.
Вожак произносит нарочито самоуверенным тоном:
— Группа в полном составе следует по заданному маршруту!
Слав сияет:
— Ровно шестнадцать человек!
— С тобой — минус три! — Насмешник выжидает, пока мы утихнем. — Один должен тащить камеру, а другой тебя — вниз!
Оператор хохочет, ведь эти шутки — знак его сопричисленности к группе.
Насмешник включает рацию. Дыхание его, как ватным тампоном, окутывает микрофон.
— Эль-Зет 23. На связи Орловец! Как слышно? Группа в полном составе следует по маршруту. Направление — Гребень. Направление — Гребень. Прием! — Он нажимает кнопку. — Вас принял! Да… Да… Принято! Конец!
Должно быть, там хохочут. Уже сам голос Насмешника звучит как анекдот.
— Что ответили? — спрашивает вожак.
Насмешник прячет наушники и микрофон:
— Что они могут ответить? «Все идет нормально! Доброго пути!» Пошли теперь! Все согласовано!
— Что-то мне вчера дурной сон приснился! — раздается нарочито беспечный голос Суеверного.
Горазд тотчас хочет показать свое презрение к предрассудкам:
— Лучше уж молчи! Не то вернуться придется!
Но Поэт уже весь — трепетное внимание.
— Что за сон? — Он всегда обо всем готов выспрашивать.
Последние в цепочке навострили уши. В прозрачном стеклянном воздухе голоса звучат неожиданно звонко.
— Деян мои ботинки спрятал, не отпускает меня. — Суеверный все еще переживает свой сон. — Я ищу, ищу, ругаю его. И в конце, чтобы не запоздать, отправляюсь босиком…
— Ну и как? Дошел босиком до Памира? — прерывает Насмешник.
Памир… Крыша мира. Мы до боли тоскуем по нему. Памир!.. Это название — наш символ, наше заклятие. В нем — все, пока несбывшиеся надежды, стремления, в нем — наши разочарования…
«Никакая человеческая группа не может обойтись без своего Памира, который сплачивает и возносит в облака», — это Асен рассуждает про себя.
А Суеверный с преувеличенной беспечностью добавляет:
— Вы только не подумайте, будто я верю в сны!
— Гляди-ка, ведь ты тринадцатый в цепочке! — поддразнивает его Димо.
— Чушь! — Но все же Суеверный глазами пересчитывает идущих. — Это ты тринадцатый! — Он оборачивается к идущему позади Димо. — Давай поменяемся! Для меня «тринадцать» — везучее число!
Димо пренебрежительно пожимает плечами. Они меняются. Так Суеверный борется со своими страхами.
Но почему-то мы невольно вздрагиваем. Какие еще последствия будет иметь эта ребяческая игра в перемену мест?
И что только не приходит в голову людям, часами поднимающимся в гору среди снежной белизны!
— А мне вот сны не снятся, — замечает Поэт.
— Это потому, что поэты должны страдать бессонницей, — напоминает радист.
— Все же некоторые сны сбываются, — роняет мимоходом Суеверный.
— Мистика тебя пьянит, как водка-мастика! — каламбурит Насмешник.
— А ты, философ? — Оператор спрашивает нарочно, чтобы Асен обернулся и можно было бы его потихоньку заснять.
— Суеверия есть суеверия! — начинает компетентный Асен. — Все отгадчики снов немного смешны. Даже сам Фрейд становится наивным, когда доходит до снов — начинает пользоваться элементарной символикой.
— Но все же, почему снятся сны? — вновь спрашивает Поэт.
— А почему люди просыпаются? — откликнулась Дара.
— Сны суть останки сознания в подсознании… — продолжает Асен.
— Этакая корзинка для бумаг! — вставляет Насмешник.
— Но ведь эти останки прекраснее, чем… — воскликнула было Дара.
Но тут их прерывает вожак:
— Темп! Темп! Хватит болтовни!
— Темп!
— Темп!
— Темп! — звучит по цепочке.
Наша группа такая сплоченная, что мы уже не можем друг без друга, хотя и препираемся частенько. Мы привыкли согласовывать свой шаг, но не слова. Часто наши слова просто реакция на невозможность серьезной ссоры. Странное существо это МЫ, неуязвимое снаружи и такое хрупкое изнутри. Все мы инстинктивно ощущаем это. И поскольку мы хотим оставаться, любой ценой оставаться этим самым МЫ, приходится беречь себя от самих себя. Мы позволяем себе открытые столкновения, но не укусы исподтишка.
И хорошо, что где-то далеко высится Памир и, сам того не зная, сплачивает нас под своей необъятно высокой кровлей.
Деяна нет, но все равно он как бы сохраняет свое место в нашей цепочке. Между вторым и третьим — вот оно, его место. Вожак Найден привычно оборачивается туда и взглядом невольно ищет поддержки и совета. Кажется, что Деян еще может нас догнать по означенным им самим знакам и занять это свое место. Он очень нужен нам. А ведь пока он был с нами, мы посмеивались над ним, как над самым старшим, — мол, старик!
Никифор, который сейчас идет последним, который раньше всех уверился в том, что Деян не придет, внезапно оглядывается на вьющиеся книзу следы — не появится ли наш припоздавший друг?
— Видимость слабая! — констатирует Никифор.
Беспредельное пространство белизны кажется нам еще более пустынным. Нет, не спешит по нашим следам сухощавый Деян.
И внезапный озноб пробегает от этого белого свечения снега, такого холодного и бесплодного свечения, похожего на прикосновение чьей-то бесплотной ладони, руки того, кого нет.
Деян не придет. Никифор бегом нагоняет группу, точно соблюдая расстояние между собой и впереди идущим. Но впереди идущий не желает соблюдать правила. Это Дара. Она все отклоняется от проторенной стежки, все не может заставить себя замолчать:
— Никифор, ну как ты думаешь…
— Ничего я не думаю! — отрезает Никифор. — Думаю об исполнении поставленной задачи! — Он вынимает из верхнего кармана блокнот, в который на ходу педантично вписывает данные о времени, скорости, направлении. На поясе у него прикреплен шагомер. Он поглядывает то на шагомер, то на часы и про себя высчитывает, высчитывает…
— Не говори! И ты об этом думаешь! И все! Я даже могу угадать точно, что каждый думает!
Дара вглядывается вперед, будто хочет прочитать мысли вожака, а тот сосредоточенно прокладывает первопуток.
Ты, единственный из всей группы, не чувствуешь одиночества.
По тебе равняются остальные. Потому ты и должен быть сосредоточен на своем шаге. Ведь ты поддерживаешь равномерность и согласованность общего движения.
Каждый след ботинка на снегу — напоминание.
Прямо из снега вырастают образы, преграждают дорогу, хотят, чтобы ты споткнулся, остановился, повернул назад. Ты ведешь борьбу с самим собой, чтобы твои взъерошенные мысли не влияли на твой шаг.
Вот Деян на окраине города у твоего еще не достроенного домишки. Ты как раз сажаешь деревца в садике.
Рукопожатие.
— Заблудиться тут у вас можно! — Деян избегает твоего взгляда.
Не к добру он пришел! Не с добром!
— Я, Деян, вон от этого бегу! — Ты указываешь на квартал, где новые многоэтажные здания встали строем, как солдаты в наступлении.