Маленькие ноги Зорки проваливаются в его крупные следы. Она во что бы то ни стало хочет быть достойной своего любимого.
Она готова идти за ним до самого конца. А может быть, это просто нам хочется, чтобы все так было, и мы преувеличиваем их взаимное чувство.
Горазд всем своим существом ощущает, как гордо ступает она следом за ним. В ее шажках ищет он отражение своих шагов, проверяет ею себя.
Этим двоим легко. Они любят друг друга. Им и горы по колено!
А позади — Андро, с еще более обострившимся вниманием впитывает он каждое движение влюбленных. Жадными глотками впивает двойной силуэт. И еще сильнее распаляется жаждой.
Насмешник выжидает, пока все мы пройдем, и становится последним. Он, едва переведя дыхание, уже пытается острить. Но мы не можем расслышать.
Однако Даре все хочется знать.
— Что? — кричит она. — Рация отказала?!
— Деян блистает своим отсутствием! — громче повторяет Насмешник.
Что это с нами? Рядом, впереди, позади, вокруг — всюду Деян, это он настигает нас словами, некогда брошенными вскользь, мимоходом:
— На планы и отчеты тратится больше сил, чем на само исполнение задачи. Происходит замена: средства замещают цель. Человек растворяется в планах, путается в сетях бесчисленных графиков, разогревается так долго, что успевает сгореть…
— Ну уж ты-то не разогреваешься! Из-за какого-то баланса не прийти! — мысленно обращается к нему Дара.
— Может, из-за чего-то другого, что важнее всего! — отвечает ей Деян в ее предположениях.
А Насмешник про себя возражает Деяну:
— Замещение… А здесь нет ли замещения? От умничанья чрезмерного! — Он вертит пальцем у лба. Никто его не видит. Он шагает в хвосте и разговаривает сам с собой.
Асен далеко от Насмешника, но по какой-то странной телепатической связи его настигает та же мысль в чуть ином варианте:
— Чрезмерное политиканство приводит к аполитичности!
Впереди идущий задает всей группе свой ритм.
Изнуренные, мы почти вопреки своему желанию вовлекаемся в этот энергичный ритм.
Откуда черпает свою энергию Горазд?
Мысли его далеки от снега, он думает о чем-то куда более тяжком. Мыслит образами, живыми картинами.
Шаг… и Зорка во всех ее обликах, которые я уже знаю и которые все ускользают от меня.
Другой… Андро, у него обличье одно, преследующее меня страшным влюбленным взглядом, от него ничего не ускользает!
Третий шаг… я сам между двоими в образе, которого еще не знаю.
И снова шаг… любит меня Зорка или все не может забыть того, другого?
Второй шаг… Андро смотрит мне в спину, будто ножом режет! Отнимет он ее у меня, снова вернет себе?
Третий шаг… достоин ли я того, чтобы заменить Андро в ее сердце?
И четвертый шаг, самый трудный… Иногда мне кажется, ей чего-то не хватает во мне. Готов ли я уступить ее тому, другому?
И словно бы для того, чтобы вновь испытать его силу, на долю Горазда приходится самый трудный участок пути. Самая крутизна! Теперь или никогда. Мысленно Горазд заводит с Зоркой тот разговор, который все не смеет завести вслух… В гору, в гору!..
Двое шагают друг за другом.
Может быть, мы всю жизнь будем идти вот так? Бережно обниму ее хрупкие плечи — не сломать бы! — и, не спеша, начну:
— Ты заметила?
Она вздрагивает, я чувствую.
— Что-то плохое? Я по твоему голосу догадалась!
Как сказать? Нет, не могу! Но должен!
— Я знаю, ты заметила…
— Что? Я ничего не замечаю! — Она совсем растерялась.
Нет, все же не скажу.
— Ничего…
— Что-то случилось? Скажи!..
И зачем я только начал? Не надо было.
— Пасмурно становится…
— Нет, ты другое мне хочешь сказать! Хуже плохой погоды! Скажи!
— Нет пути назад. Надо все сказать до конца!
— Андро все время следит за нами.
Замерла. Спешит возразить:
— Тебе кажется! Это все давно прошло!
Но я уже не могу остановиться:
— Он все еще любит тебя.
Вся она — один звенящий трепет:
— Еще! Он не способен любить!
Я не узнаю своего голоса, настороженного, горячего:
— Но способен страдать!
Взглядываю на нее украдкой: не испытывает ли она сострадания к нему или — еще страшнее — к самой себе?
Зорка поднимает голову, ресницы побелели от инея:
— Почему ты так думаешь?
В голосе ее растерянность. Теряюсь и я.
— На его месте я бы страдал.
Нет, не стану заводить такого разговора.
Горазд, охваченный страстью, вспарывает снег. Взгляд третьего, устремленный на них двоих, источает любовь, любовь передается им, увеличивая их взаимность.
Трое словно бы вовлечены в сильное магнитное поле и не могут освободиться. Излучения скрещиваются и в каждом вспыхивает втройне усиленная влюбленность.
Шаг в шаг. Перед каждым из нас ограниченный горизонт: спина впереди идущего. Очерк выдающихся вперед плеч, чуть согнутых под тяжестью рюкзака, — так выглядит со спины каждый из нас. Должен выглядеть.
Шаги того, кто пробивает первопуток, — наше направление.
Отклоняться нельзя.
Чужая спина закрывает вершины гор вдали.
Горы подменены этим живым горбящимся темным холмом, четко вырисовывающимся на сером небе. Равномерное движение напоминает неподвижность.
Остановка. Мы словно бы расслабляемся.
Поднимаем глаза. Кто-то откидывает отсыревший капюшон.
И вдруг открываем, как высоко мы уже поднялись.
И как только смогли добраться до этих ледяных башен?
И чтобы увериться, что мы и вправду на такой немыслимой высоте, склоняемся вниз. Вон они, наши следы, вьются в теряются в белых колодцах оврагов.
Угощаемся яблоками. Зубами впиваемся в кожуру. Едим медленно, сосредоточенно, дивимся каждому куску. Первозданное наслаждение от жевания, глотания, сосания этого ссохшегося зимнего яблока.
Только вожак и не подумал перекусить. Раскрывает карту. Палец движется по красной линии маршрута.
Суеверный с яблоком в руке склоняется к вожаку. Ему и хочется снова увидеть наш путь, и страшно — вдруг натолкнется на дурной знак…
Вожак уверенно указывает на карту:
— Вот где мы сейчас!
Но мы на карту не глядим. Важно не где мы, а то, что мы движемся строго по графику.
Только Суеверного охватывает трепетное любопытство:
— Когда мы будем там? — Палец его упирается в узел, где, подобно змеям, скрещиваются все направления.
— Около часу пройдет, — Вожак почти не сомневается.
Кто-то зачерпывает снег горстью и утыкается губами, будто для поцелуя. Поднимает разочарованное лицо: снег не утолил жажды.
— Верная простуда — сосать снег! — Никифор достает термос с горячим чаем.
— Цитата из поучений Деяна! — ловит его Дара.
Но хватает термос и с выражением блаженства глотает чай. Передаем термос друг другу. Каждый ведет сам с собой настоящую борьбу — ведь надо вовремя остановиться и передать чай следующему. Мы внимательно следим — сила воли измеряется количеством глотков.
Горазд проверяет Зоркину бечевку.
Скульптор растирает Мерзляка, бережно, будто моделирует его лицо из глины.
Асен наставляет Поэта:
— Не садись! Муравьиная кислота в мышцах сквасится!
— Еще одна цитата из Деяна! — констатирует Дара.
А Никифор не сводит глаз с термоса, который запрокидывают все выше.
— Эй! Оставьте и мне!
Вожак проверяет снег.
— Заледенело! Крепите кошки к ботинкам!
Здесь влажно, и потому от ночных заморозков появился лед.
Затягиваем ремешки двенадцатизубчатых кошек. Подпрыгиваем несколько раз — вроде все хорошо! Земное притяжение усилилось по меньшей мере раза в три!
Мы ступаем по другой планете, где все тяжелее.
Что-то оператор медлит. Может, раскаивается, что вовремя не вернулся? Поэт затягивает ему ремешки кошек.
Отдых начинает утомлять нас.
Снова шагаем. Можно подумать — наш истинный отдых именно в пути.
Теперь очередь философа Асена прокладывать первопуток. Лед становится все тверже, все звонче. Кошки царапают его, вгрызаются. Асен вспоминает, как учил его Деян, опытный альпинист:
— Ложного, неверного следа в горах не оставляй!
Каждый держится следа, проложенного впереди, хватается за него, как за протянутую руку. Каждый смотрит вниз, прямо перед собой. Шагаем вне времени и пространства, вглядываясь в себя и в какую-то невидимую цель. Не замечаем природы вокруг.
Горазд, словно огромный снежный человек, отступил в сторону, пережидает нас. Зорка прижалась к нему. Наша снежная пара ждет, пока мы все пройдем, чтобы занять последнее место.
Вот сейчас мимо них пройдет Андро. Только двойной парок от их дыхания выдает то, что они вместе, — так тесно они прижались друг к другу. Андро приближается к ним, словно к костру, пылающему среди снегов. Ему хочется взглядом впитать хотя бы частицу связующего этих двоих тепла.
Оператор неуклюже впивается кошками в лед, пытается твердо держаться на ногах. Ему обидно: нельзя разглядывать пейзаж, надо глядеть под ноги.
В хмури утра природа затаила бесчисленные оттенки, предупреждающие намеки, знаки. Вот наморщенные лбы холмов. Под грузом облаков сгибаются горные цепи. Плохая примета. Скоро снег пойдет. Тени наплывают друг на друга. Хребты гор встают перед нами немой угрозой.
Но мы не оглядываемся. Мы не желаем признавать этого существующего рядом с нами мира, с его суровыми, не подвластными нашей воле законами.
Каждый из нас видит только плечи впереди идущего. Только у того, кто прокладывает первопуток, свободно перед глазами. Но и он не смотрит по сторонам, не оглядывается назад. Только вперед — вниз под ноги и вдаль — к вершине, увитой тюрбаном туч и туманов. Он не прислушивается к многозначительным шумам природы, а только к шагам своих друзей: держим ли мы темп?
Дружный наш шаг пролагает путь в безлюдии.
Нет пути назад, нет выбора.