В окулярах — две-три черные точки. Издали они кажутся почти недвижными.
— Неужели они прошли там? — Деян опускает бинокль, он поражен. — Немыслимо!
Ужас его растет, каждую минуту он убеждается в том, что именно его отсутствие стало гибельным для группы. Следы ведут прямо к нему. Следы — вина, следы — обличение.
Один из спасателей берет бинокль из опущенной руки Деяна.
— Где они? — Недоумевающий взгляд в окуляры.
Деян направляет бинокль вверх. Бинокль вздрагивает.
— Лавина! — Как изменился голос Деяна.
Синеватая полоса от вершин до пропасти. Характерный след лавины.
Оцепенение, нечувствительность к ветру.
Деян первым приходит в себя. Ведь он — во главе команды. Энергия возвращается к нему, удесятеренная отчаянием. Он спускается во главе команды, ободряет остальных:
— Скорее! Я не верю в то, что могло что-то случиться, но… скорее!..
Как можно скорее!
Если бы энергия мысли обладала способностью материализовываться. Деян со сверхъестественной силой отбросил бы сейчас снежные оковы, сковавшие его друзей.
Там, наверху, спокойнее, чем у Деяна на душе.
— Сколько может человек выдержать без дыхания? — спрашивает Дара, перевязывая шарфом Горазда сломанную руку Андро.
— Это непросто!.. — Андро едва сдерживает крик боли.
— Полторы! Самое большее — две минуты! — Димо сам не верит своим зловещим словам.
— Один из нас должен сообщить на базу! — приказывает Никифор.
Суеверный, который все еще знает больше, чем другие, возразил:
— Это очень далеко! Если бегом, то все равно почти два часа!
— Пока еще они пришлют вертолет! — Это Дара.
— Мы сами себе должны помочь! — восклицает Димо.
С безнадежным упорством роют снег.
Суеверный смотрит на часы: циферблат залеплен снегом, но часы все тикают на промерзшей руке. Он приближает кисть к виску, тиканье звучит зловеще. Все вокруг сковано льдом — люди, природа. Только время не останавливается. Не замерзает река времени.
— Сколько прошло с тех пор?.. — едва слышный голос Дары.
— Бывают чудеса! — Во взгляде Суеверного — стыдливая надежда, но по голосу чувствуется: он сам себе не верит. Он не смеет сказать, сколько же времени прошло. С мученическим упорством ползет, роет снег одеревенелыми руками, не останавливаясь ни на миг.
Остальные смотрят на его ноги. Ботинки порваны — опухшее, мертвецки-желтое тело, между шерстяными носками и щиколотками все забито льдом…
Они тревожно переглядываются.
— Я бегу за помощью! — Андро без дороги начинает спускаться вниз.
Бежать со сломанной рукой по заснеженной скользкой крутизне — такое возможно, только когда внутреннее равновесие окончательно нарушено и остается только равновесие внешнее.
— Подожди, — зовет Суеверный и что-то тихо добавляет почти про себя.
Четверо действуют с бешеной энергией. Промерзшие, бесчувственные руки копают и копают.
Никифор подает Даре свою перчатку. Она отбрасывает его руку, голыми окровавленными пальцами с посинелыми ногтями она царапает заледенелый снег. Приостанавливается, дует на пальцы и снова неистово копает. Пальцы словно черные сучья, сожженные снегом.
Все медленнее, все безнадежней.
Они проникаются белым беспамятством снега.
Андро стремглав летит вниз, скользит, падает, снова поднимается, скачками пробирается через сугробы. Сломанная рука повисла, перевязанная шарфом Горазда. Андро верит: этот шарф еще излучает животворную любовь, еще помогает преодолеть боль, не упасть без памяти.
Но еще далеко — сколько еще терпеть? Он словно ступает на руку, давит собственные кости, крошит их. И продолжает идти дальше.
Деян, уже не во сне, а в реальном мире, шагает во главе команды спасателей. Он не верит своим глазам. Он бросается навстречу странному видению.
Снежный человек. Они почти сталкиваются. Глаза Андро помутнели. И ему и спасателям кажется, что все это — галлюцинация.
— Андро! — выкрикивает Деян.
— Деян! Поздно! — Андро падает на руки старшего друга.
Над ним склоняются, пытаются привести в чувство. Его истерзанное тело ясно говорит о судьбе всей группы альпинистов. Вести спасателей он не сможет.
Значит, ориентиром будут его следы. Он бежал напрямик. Следы торопят — скорее, скорее!
А наверху — без перемен.
Твердый, плотно сбившийся снег. Снег в гравитационном коллапсе.
Откопали ледяной торс. Весь в снегу. Невозможно очистить его.
Но вот открылся характерный орлиный нос Скульптора. Рот приоткрыт, словно бы во сне он жадно пьет воду. Горсть снега вместо воды.
Вот она, его последняя скульптура, похожая на тех сфинксов, что он когда-то оставлял на заснеженной поверхности неприступных скалистых вершин. Торс и голова. Конечности отсечены лавиной. Похоже на древнюю статую, вырытую из земли. Они склоняют голову перед этим невероятным творением. Белый сфинкс вглядывается в бесконечность гипсовыми глазницами.
Они продолжают копать. Изнемогая от усталости, холода, отчаяния. Все медленнее и медленнее.
Дара наталкивается на чей-то рюкзак. Изнутри выпадает маленький транзистор. Дара машинально включает его.
Голос, неправдоподобный среди окружающей тишины, сухие беспристрастные интонации. Сводка погоды.
Градусы, плюсы, минусы, давление, понижение… Вена, Будапешт, Братислава…
Дара до последнего предела увеличивает громкость — пусть гремит среди мертвой пустыни!
Раскопали чьи-то безжизненные ноги. Одна — кверху, другая — книзу. Обугленные поленья — человек словно распят между землей и небом.
Они окончательно обессилели.
Из транзистора безучастно гремит голос диктора. Градусы, градусы… Видин, Лом, Свиштов…
Дара в отчаянии повышает голос:
— А если через тысячу лет их разморозят? — Понимая бессмысленность сказанного, она вглядывается в пространство. — Асен говорил…
Транзистор заглушает ее слова.
Дара смотрит вдаль. На прояснившейся млечной голубизне — снежная вершина, будто замерзший вихрь. Дара замечает кружащуюся черную точку. Вскакивает. Вертолеты!
Лица четверых погрустнели. Руки опущены. Поздно. Никто из них не смеет произнести этого страшного слова. Самого страшного! Если произнести это слово вслух, подтвердится истинность невероятного.
Они наконец начинают осознавать случившееся. Голос диктора проникает сюда из какой-то иной реальности, упорядоченной, измеренной, безопасной. Рядом с окружающей их снежной абстракцией эта реальность кажется нереальной.
И снова — градусы, понижение; Русе, Видин…
Дара выключает транзистор.
Оглушающая тишина.
Мотор вертолета.
Замершие волны лавины вокруг.
Четверо стоят неподвижно, словно скованные льдом.
Истина озадачила их.
— Э-эй! — раздается крик Деяна.
Четверо не удостаивают его ответом, они сосредоточены на непоправимом.
В снегу осталось одиннадцать человек.
Что возникнет весной из этого снега?
Что разбудит снег своим воплем?
Постаревший Деян с непокрытой головой словно ворон на белом снегу. Пейзаж похож на человека, которому до конца жизни суждено остаться одиноким.
Усталый снег прикорнул в ногах.
На земле — одиннадцать мертвых. На дне зрачков лицо убийцы — снег.
Так тихо, что можно расслышать собственные мысли.
Деян сам себя подвергает допросу.
Кто ты такой?
Никто. Потому что больше нет тех, что любили и ценили тебя.
Что от тебя осталось?
Ничего. Мертвы те, что помнили тебя молодым, смелым, готовым на самопожертвование.
Кому теперь ведомо твое истинное лицо?
Ветру. Для всех остальных ты — серый старый никто. Для них ты никогда не поднимался на вершины.
Но кто сказал, что они мертвы? Не они — ты мертв без них.
Кто будет ждать от тебя совета? Кто позовет? Кто вспомнит? Они оставили тебя. Но они никогда не оставят тебя. В твоей памяти они живы. Самое страшное, если они умрут в тебе!
Ты научил их смелости? Нет, они учили тебя. Ты учился у них юности. Они постоянно открывали что-то новое, незаметно для самих себя. Больше всего ты учился на их ошибках. Ты наблюдал восхождения каждого из них и учился, что им говорить.
Каким знанием владеешь ты без них? Что ты можешь? Ничего. Только одно знание осталось: ты потерял лавину!
Как тебя зовут?
Всю жизнь ты создавал свое честное имя. Только это и было у тебя: чистое, незапятнанное имя. И вот, боясь запятнать это чистое имя риском, ты очернил его!..
Честное имя не стерегут, не прячут за семью замками. Оно создается всякий день, каждый час. Не знаешь, когда и от чего придется защищать его. Нужно всегда быть готовым. Каждый миг тебя подстерегает испытание. Ты все время рождаешься заново с новым именем.
Но что же ты собой представляешь?
Черное пятно среди снежной белизны. Его не стереть. Даже смерть не сотрет.
Почему же ты опускаешь глаза? Твой взгляд не может выдержать этой окружающей тебя чистоты. Ослепительная невинность белизны терзает твои зрачки. Ты не можешь смотреть в лицо снега.
В чем твоя вина?
Ты не захотел принять свою долю вины — вот она, самая тяжкая вина.
Какое наказание ты себе выберешь?
Помнить!
В больнице бело и тихо. Словно здесь заперта притихшая лавина.
Деян ждет в коридоре. Вот Суеверного везут на каталке в операционную.
— Что? — Деян останавливает врача.
— Ампутация обеих ног до колен! — по-деловому отвечает врач.
— Иначе нельзя?
— И за это скажите спасибо!
Неподкупно белый халат устремляется в операционную. В холодной сдержанности врача звучит упрек: альпинисты! Сорвиголовы!
Деян виновато входит в палату Дары.
Две тяжело больные женщины лежат неподвижно.