XIII
СПРОСОНОК СЛЫШУ — ТЕЛЕФОН!
Одним прыжком выпрыгиваю из постели. В дверях чуть не сталкиваюсь с бабушкой, но вовремя останавливаюсь.
— Телефон… звонил?
— Черти у тебя в башке трезвонят! — огрызается она. В руках у нее таз, полный выстиранного белья; она хочет пройти на балкон, но я заступаю ей дорогу и верчу пальцем у виска:
— У меня наследственность плохая.
— По отцовской линии! — Бабушка занимает оборонительную позицию. — Весь род их разбойничий! — Она поглядывает на мою бровь, украшенную пластырем. — Вон как тебя разукрасили… Да будь у твоего отца хоть немного ума в голове, он бы тебя не пустил в этот бокс!..
— Бабушка, Ангел стал республиканским чемпионом, — заявляю я, как будто именно эту новость бабушка должна узнать во что бы то ни стало.
— Ангелы-дьяволы! Одного поля ягоды вы с ним! — философски заключает она и идет на балкон, а я двигаюсь перед ней задом наперед и выдаю подробную информацию:
— Это здорово вышло, правда, баб? И он победил, и меня все равно пошлют на олимпиаду, потому что в федерации меня ценят, хотя я на этот раз и не стал чемпионом.
Она уже не слушает меня, бормочет что-то себе под нос и развешивает белье. Насвистывая, выхожу в прихожую, осторожно прикрываю за собой дверь, чтобы на балконе слышно совсем не было, беру трубку и сажусь по-йоговски на ковер… Заело… Трясу трубку… Набираю номер… Гудок… Еще один… Еще… И еще… Так!.. Взяли трубку, но молчат…
— Алло! Алло! — Притискиваю трубку к уху, — может быть, все же отвечают, но слишком тихо…
— Алло, — отзывается нерешительный голос, похожий на Светлин, только чуть потолще. Наверно, ее мать.
— Простите, мне Светлу, — бодро выговариваю я и слышу в ответ:
— Ее нет дома.
— А где она? Я… по важному делу. Я из учкома, она очень нужна.
Пауза.
— Алло! — кричу я, а знакомый, но странно измененный голос отвечает:
— Она ушла заниматься… в луга… там, где ивы. — Положили трубку, я хватаю свою и целую ее как сумасшедший. Мать! Как бы не так! Это она сама была! Я ее узнал!..
— Ура-а-а! — Раскрывается дверь, бабушка стоит, зажав ладонями свои слабо слышащие уши. Бросаюсь к ней, хватаю в охапку, кружу, что-то напеваю… Она вырывается, бранит меня и отступает в кухню…
Я соображаю: ага, значит, Светла еще дома, значит, я успею принять душ, побриться (вот уже несколько месяцев я бреюсь; первый раз побрился, когда нас с Ангелом пригласила она на день рождения, — правда, мы так и не пошли, потому что она тогда приболела), сейчас побреюсь и вообще приведу себя в порядок. Вхожу в ванную и замираю перед зеркалом. Вдруг запеваю песню. Отличный резонанс в ванной, голос у меня прямо как у эстрадного певца… В сущности, особой необходимости в бритье нет — вчера я уже брился, но все равно хватаю помазок и смело намыливаюсь. После душа тру волосы на затылке, чтобы вились, расческа запутывается… Ну все, голова готова… Правда, вот этот пластырь… Сдираю его, но рассеченная бровь тотчас набухает сукровицей, делать нечего — залепляю снова. Ладно, так я дороже стою — на раненого похож. Натягиваю джинсы, майку, оставшуюся от республиканских соревнований… В путь!..
Только собрался подразнить напоследок бабушку, как внизу зажужжал мотоцикл. Ангел сигналит азбукой морзе… Развожу руками перед бабушкой — увы, мне пора… Лечу по ступенькам…
Перед входом — сюрприз: на мотоцикле за спиной Ангела Зарка. Они машут мне оба, щеки у Зарки алеют, как розы на клумбе у подъезда.
— Вы что, спускаться не собираетесь? — вопрошаю многозначительно. Зарка по-детски надувает губы, Ангел постукивает по фаре:
— Мы тебя приглашаем. Вечером у… — он указывает на Зарку, — день рождения.
— О, поздравляю! — Я наклоняюсь и целую ей руку церемонно. — Не соблаговолите ли сказать, сколько лет вам исполнилось? Может, четырнадцать, как Джульетте? — Я высвистываю эту чудную мелодию из фильма Дзефирелли.
— Да-а, — дуется она, — уже целых семнадцать! Уже старуха…
Я срываю розу и подношу ей, указывая на свою щеку, она смущенно целует меня. Ангел включает скорость, и мотоцикл несется вихрем. Ангел едва успевает выкрикнуть:
— Везет тебе на розы!
Молча глотаю эту дружескую колкость по моему адресу. Они машут мне оба…
А я срываю еще одну розу и отправляюсь на Боянские луга — они так называются, потому что когда-то там было село Бояна и боянчане владели этими лугами, а еще раньше эти луга принадлежали Драгалевскому монастырю, так что их иногда еще называют Монастырскими лугами. Они начинаются за автостоянкой, а кончаются возле окружного шоссе. По лугам протекает речушка; когда мы были маленькими, мы там строили запруды, в зимнее время речушка разливается и луга превращаются в один большой каток. Жаль, что мы уже взрослые!.. Кое-кто может подумать, видя, какое строительство кипит вокруг Софии, что и от Боянских лугов уже почти ничего не осталось. Но этот кто-то просто состарился и устал. Пусть-ка он отправится в луга, и сразу у него изменится настроение. Аромат полевых трав охватит его, пчелы зажужжат, бескрайние волны цветов взволнуются, и звонкий юношеский голос запоет песню о пиратском корабле…
XIV
А ТЕПЕРЬ ОСТАЛОСЬ ТОЛЬКО НАЙТИ СВЕТЛУ.
Бреду без дороги напрямик через траву, собираю полевые гвоздики, маргаритки, ландыши, горицветы и еще какие-то цветы — не знаю их названий. Когда я наконец подхожу к ивам, в руке у меня большой пестрый букет.
Никого нет.
— Светла! — кричу, оборачиваюсь во все стороны. Никто не отвечает. Спряталась хитрунья, смотришь на меня, наверное, и смеешься. — Светла! — Мой одинокий голос тает в лугах. Кружу по роще — ни живой души. Может быть, она взобралась на дерево. Поднимаю голову, вглядываюсь — никого. Тогда мне приходит в голову один фокус. Оставляю букет на траве, выбираю самую высокую иву и лезу… Никого… Еще выше… Ветка за веткой… Увижу я тебя, увижу… Вот и вершина… А вот и ты!
Выпрямилась в траве, смеешься и машешь мне обеими руками.
— Светла! — Я безгранично счастлив, я тоже машу тебе и мгновенно скатываюсь вниз. Хватаю букет, лечу к тебе, ты бежишь. Догоняю и все никак не могу догнать. В короткой юбочке, в белой блузке, ты — как облачко. То и дело оборачиваешься ко мне, смеешься и летишь, летишь как ветер.
— Стой! — кричу я и размахиваю букетом. — Все равно не убежишь!
— Поймай! Поймай! — Ты смеешься и бежишь дальше.
— Кто? Я? Один рывок — и готово!
— А вот и нет!
— Всю землю обегу, но тебя догоню! — кричу и никак не могу тебя настичь. Попробуй кого-нибудь догнать на широких Боянских лугах! — Подожди, постой, я отдам тебе цветы!
— Только из-за этого постоять? — В глазах твоих танцуют самое малое сто тысяч лукавых чертенят.
— Я тебя поцелую! — Это уже звучит как угроза, а ты все равно заливаешься веселым смехом:
— Будто ты можешь! Будто ты знаешь!
— Знаю, знаю! — Я машу букетом. — Только остановись и сама увидишь…
Ты вдруг оборачиваешься лицом ко мне:
— Если я остановлюсь, ты меня потеряешь!
Какой у тебя серьезный голос. Но я уже начал злиться:
— Хватит глупости болтать! Остановись наконец! — Я уже совсем близко от тебя, вот сейчас поймаю, и вдруг ты исчезаешь, будто под землю проваливаешься. Осматриваюсь вокруг — никого. — Светла! Брось эти шутки! Покажись! — Никто не отвечает. — Ну и беги, если тебе так уж хочется!
Ты снова появляешься и снова хохочешь…
— Это нечестно, — не сдаюсь я, — спряталась на холме! Попробовала бы на горке спрятаться!
Ты взбегаешь на горку, где трава скошена, а я кричу:
— А теперь я тебя поцелую на высоте. Чтобы все видели!
Но ты приостанавливаешься и опять исчезаешь. Я уже на горке, а ты летишь вниз и машешь мне рукой. Я стою на вершине, размахиваю букетом и кричу, кричу что есть сил, ты слышишь?
— Тогда беги! Беги! Я тебя люблю!.. Я люблю тебя!
И стремглав несусь вниз, чтобы обежать всю землю. Разве так уж много — одна планета Земля, — если нужно догнать Светлу?
Перевела Фаина Гримберг.
РАССКАЗЫ
Божидар Томов. ШАМПИОНИТЕ
Лиляна Михайлова. ПИСМА ДО ПОИСКВАНЕ
Дончо Цончев. A3 СЪМ ТУК
Атанас Мандаджиев. РЕШАВАЩИЯТ УДАР
© «Народна младеж», София, 1974
© «Народна младеж», София, 1984
© «Български писател», София, 1983
© «Отечество», София, 1980
Атанас Мандаджиев
Предупреждение
В моем чемоданчике, с которым я отправился на военную службу, среди других вещей лежали спортивные гольфы из гладкого желтого шелка и футболка такого же цвета, окантованная белой каймой, с большим номером на спине. Я положил их туда не случайно — я знал, что в армии ценят спортсменов, а мне хотелось полегче отслужить… Когда в поезде я рассмотрел окружавших меня парней, мне стало жаль их — вот бедняги, что же они будут там делать, хотя бы музыкантами были, что ли…
Мы прибыли на место, прошли врачебный осмотр и были распределены по ротам. Сразу нас окружили старые «вояки», заканчивавшие службу. Они держались важно, с пренебрежением и превосходством глядели на нас и, вместо того чтобы успокоить и подбодрить новичков, принялись пугать разными жуткими историями. Но один их вид: здоровый цвет лица, небрежно заломленные фуражки, смех и шутки — все говорило о другом, и я решил, что бояться нечего, надо привыкнуть, а потом будет легко. Притом я ведь спортсмен, я из большого спорта…
На самом деле не был я никаким спортсменом. В школе иногда поигрывал в баскетбол, в волейбол, иногда в футбол — кто в детстве не гонял мяч! — но никогда этим серьезно не увлекался. Однако здесь, в казарме, я сразу же представился как спортсмен с именем — с малых лет играю в баскетбол, был в составе команды «Спартак», ездил за границу, играл и в национальной сборной. Дело в том, что я рассчитывал на сходство моей фамилии с фамилией известного нашего игрока из сборной — он Бенчев, а я Пенчев.
— Ну ты в порядке! — с завистью констатировали «старички».
— Твой командир роты помешан на спорте. Правда, баскетболом ли или каким другим — мы не знаем, но это неважно. Тут был один тяжеловес, так он его на руках носил. А сам ротный немножко занимается бегом — на последних соревнованиях пришел третьим. А вообще он из офицеров самый строгий…
Я с трудом скрывал свою радость.
Не знаю, каким образом просочилась в казармы новость, что в полку появился знаменитый баскетболист, но первые слова старшины и взводного были: «Это вы тот самый спортсмен?» Правда, я не мог понять, с каким чувством это было сказано — нравится им это или наоборот. Зато уж у командира роты старшего лейтенанта Славчева от радости порозовело лицо, он улыбался, долго тряс мне руку:
— Очень, очень рад! Мы, надеюсь, найдем общий язык. Жаль, однако, что я в баскетболе ничего не понимаю, но это не имеет значения. Я все больше по бегу. У вас как с этим?
— Хороший баскетболист не может не быть и хорошим бегуном, — важно произнес я заранее приготовленную фразу и тут же добавил: — На тренировках мы не слишком занимались атлетикой — сто метров, двести, немного прыжки в длину и в высоту, ну и бег, всегда с хронометром… Но я не вижу здесь баскетбольной площадки, — с надеждой сказал я.
— Да, у нас ее пока нет, но хронометров целых два, я их постоянно держу при себе…
— Очень сожалею, товарищ старший лейтенант, — предусмотрительно поспешил я с ответом, — но мне нельзя терять форму, я ведь баскетболист. Бег для дополнительной тренировки полезен мне, но как самоцель…
Ротный задумался. Он был невысокого роста, плечистый, волосы у него были зачесаны назад и ложились красивыми крупными волнами — ну прямо как завитые. Лицо приятное, простое — я никак не мог себе представить, что он самый строгий офицер полка.
На другой день я вышел на утреннюю гимнастику в желтых шелковых гольфах — чтобы все меня видели. Эффект был колоссальный. Отовсюду глазели с восхищением и завистью, подталкивали друг друга. С этого момента я стал расхаживать каждый день в этих гольфах и футболке и почти поверил в то, что я — знаменитый спортсмен. Эта вера укреплялась во мне потому, что ротный относился ко мне совсем не так, как к другим, — он меня явно щадил…
Однажды он вызвал меня к себе и сказал, что командир полка по его просьбе обещал подумать о баскетбольной площадке и оборудовании — многие ребята хотели бы играть в баскетбол.
— Хм, неплохо, неплохо, — пробормотал я и быстро перешел на другую тему. Ротный, очевидно, подумал, что я ему не верю, и смутился. Он как будто чувствовал себя виноватым передо мной из-за того, что здесь нет баскетбольной площадки. При других обстоятельствах это меня бы даже растрогало…
И вот началось строительство площадки, в котором я принимал участие, давая «ценные» советы. Я срочно отправил в Софию тревожное письмо своим друзьям и умолял их прислать мне что-нибудь про баскетбол. Через несколько дней я получил руководство по строительству и оборудованию площадки для игры в баскетбол, где указывались ее точные размеры, конструкция вышек, корзин, щитов — в общем, все, что нужно. Я малость воспрял духом.
А между тем в полку заговорили о большом летнем кроссе, который пройдет по окрестным селам, говорили, что и наша рота примет в нем участие. И, на беду, так оно и случилось.
Вызывает меня вскоре ротный — вижу, волнуется, не знает, как начать.
— Я знаю, Пенчев, что это не очень полезно тебе как баскетболисту, но ради чести полка, ради чести нашей роты…
— А о чем речь? — спросил я, и внутри у меня все похолодело от дурного предчувствия.
— Видишь ли, командир полка разрешил комплектовать команду для участия в кроссе, я предложил тебя, все согласились. Решено — ты бежишь вместо меня.
— Но… но… простите, — я слегка подался назад, — почему вместо вас? Лучше бегите вы сами!
— Нет, нет, решено. Нам нужны самые сильные кандидаты… Ладно, ладно… — Ротный не дал мне снова вступить в спор. — И давай без лишней скромности! Кстати, мне бы хотелось, чтобы ты вышел на кросс в этих блестящих гольфах — они, понимаешь, внушают уважение…
— Хорошо, я побегу. — Я уже не говорил, а едва слышно шептал. — Но лучше я надену обыкновенные гольфы, а то все сразу возьмут меня на мушку…
Старший лейтенант Славчев посмотрел на меня с откровенным удивлением. Потом он пригладил рукой свои волнистые волосы и сказал:
— Да ты вроде боишься… Но твои соперники просто обыкновенные любители. Для такого видного спортсмена, как ты…
Мне только и оставалось надеяться, что это будут обыкновенные любители. Вот и пришло время горько пожалеть о том, что в школе я так пренебрежительно относился к спорту. Ведь и тогда у нас часто устраивались кроссы, но я увиливал всеми правдами и неправдами. Ну хоть бы раз поучаствовал — все было бы спокойнее, знал бы хоть, как это происходит… И зачем я затеял это вранье? Легкая служба! А что теперь будет со мной, когда все узнают, что я врал?
Я стоял на старте с ощущением, которое просто трудно описать. Рядом со мной — двадцать здоровых парней, кто босиком, кто в кроссовках, кто в домашних тапочках. Почти все небольшого роста, с короткими ногами — в смысле спортивной формы и сложения ничего особенного, — но какой огонь в глазах, какая вера! Мои палачи!..
Полковой оркестр играет марши, народ движется по тротуарам, все одеты нарядно — праздник! На фасадах городского народного совета, банка и музея алеют огромные лозунги и транспаранты. На специально построенной трибуне блестят погонами старшие офицеры нашего полка, рядом с ними городское и сельское начальство. На маленьком столике сияет и искрится большой хрустальный кубок — это награда команде-победительнице, рядом кубок поменьше — это тому, кто завоюет личное первенство. Всем весело, все смеются, разговаривают — одному мне тяжко и страшно!..
Вот судья поднимает руку, свисток уже у него во рту. Сигнал — и все понеслись… Я сразу же оказался рядом с самым плотным парнем, я знал, что он лучший стайер. Он как-то подтолкнул меня, и через минуту мы вдвоем были впереди. Публика зааплодировала, многие стали указывать на меня пальцами, и я как будто слышал, как кругом говорят: вот он, в желтых гольфах, софиец — он обязательно победит…
Еще одна минута бешеного темпа, который задал всей группе мой напарник, и я стал задыхаться и отставать. Я понял, что не выдержу, надо было срочно что-то придумать. Вот если бы, например, меня ранило или что-то в этом роде… Я уже волочился в хвосте колонны, когда заметил справа глубокий двор. Наш путь лежал мимо, впритык к нему. Когда мы оказались рядом, я прошмыгнул во двор и притаился за большим деревом, потом подождал, пока колонна пробежит мимо, пересек этот двор и проник в следующий. Я решил пересечь маршрут кросса, выбрался в какой-то глухой переулочек и снова оказался во дворе. Я надеялся незаметно проскользнуть и этот двор, но не тут-то было! Меня заметил какой-то старик — и ну кричать! А тут еще собака выскочила, бросилась на меня и все норовила за ноги схватить — ей, наверно, мои желтые гольфы очень понравились! Не знаю, как я вырвался от них, перескочил через забор — и оказался снова во главе колонны, сразу за ведущим. Я сократил путь почти на четверть, никто ничего не заметил…
…А вот и площадь, зрители, трибуна. Усталость впилась в ноги клещами, сердце выскакивало из груди, в горле пересохло от частого дыхания, рот у меня был раскрыт, а глаза закрывались — ну, еще немножко, совсем немножко!.. Как во сне я видел, что снова отстаю, но финиш был уже близко, и я пересек его четвертым. Это потом мне сказали, когда я немного пришел в себя. Четвертый — это ведь не так плохо, а? Надеюсь, мой ротный будет доволен — только бы не узнали о моей проделке…
Едва держась на ногах, я стоял рядом с победителями. Конечно, кубка я не получил, мне дали огромную банку с конфитюром. Публика аплодировала — и мне тоже… Эх, черт возьми, знал бы я раньше, как приятно быть выдающимся спортсменом!.. Наконец народ стал постепенно расходиться, и тут я увидел ротного — он стоял возле меня и был очень недоволен, я это сразу понял. Он молчал и даже не смотрел в мою сторону. Я начал робко:
— Все-таки четвертое место…
— Ерунда! — резко прервал он меня и добавил: — Так и я мог…
— Но конкуренция…
— Какая там конкуренция? Чепуха! — снова прервал он меня и презрительно оглядел с головы до ног. И тут я многое понял, чего не мог понять раньше, потому что был глупым зеленым юнцом, не знающим жизни. Я понял, что в армии очень опасно «выдавать авансы», — тебе здесь верят, но безоговорочно требуют доказательств твоего превосходства. Пока меня еще спасало, что я не бегун, но завтра, когда построят площадку для баскетбола… Я не мог уснуть всю ночь. Здесь, в казармах, есть время разобраться в том, кто чего стоит. Сейчас мне худо, но ложь заведет меня в такое болото, откуда мне просто не выбраться. Так не лучше ли во всем признаться ротному?
Страшная минута! Как подступиться? Я перевел дух — и: «Товарищ старший лейтенант, так и так…».
Ротный вспыхнул, багровый румянец залил его лицо и шею, но я уже покатился с горы, готов был на все что угодно, только бы освободиться от липкой паутины вранья, которой сам себя опутал. Я про все рассказал, и про двор тоже. Ротный мучительно старался овладеть собой, он пыхтел, надувался, тихо притопывал ногами:
— Та-ак, значит, вот в чем дело… Хорошо, вы свободны.
…Мой ротный мог наказать меня по всем правилам, ведь я был в его руках. Но он не стал этого делать. Вскоре он вызвал меня: «Видеть тебя не могу!» — и меня перевели в другую роту, пути наши разошлись навсегда.
Может быть, вас интересует, как я дослужил? В общем, совсем неплохо. Даже спортом занялся, на сей раз уж всерьез. Но кроссы больше не бегал… Что же до желтых гольфов, они у меня до сих пор живы, но я их не ношу — берегу для сына. Жду, когда он вырастет, тогда расскажу и ему эту поучительную историю…
Перевела Елена Фалькович.