– Это хорошо, а что еще?
– А все прочее – просто рутина. Придумываю разные новые пластмассы, изучаю их свойства, потом пишу заключения о том, что такие пластмассы никому вообще не нужны…
– Я же серьезно спрашиваю!
– А я серьезно и отвечаю. Это работа исследовательская, и в девяноста девяти процентов случаев выясняется, что продукт получить можно, но пользы от него, кроме вреда, вообще нет. Но пока не попробуешь, то и этого не узнаешь – но один-единственный процент, когда получается что-то полезное, все расходы на исследования покрывает. Собственно, поэтому меня утюги и не отвлекут: экспериментов тысячи, но ими занимаются студенты под руководством аспирантов, а я только результаты анализирую – а этим можно и дома заниматься.
– Это ты к чему? – с подозрением в голосе поинтересовался Валентин Ильич.
– Именно к этому: на следующий учебный год у меня совсем уже не научные планы…
О том, что отдых в подмосковном санатории вызвал определенные последствия, Вера начала подозревать уже в конце февраля, а в марте убедилась в этом окончательно. После чего она до минимума сократила свои контакты с разной «вредной химией» и всерьез занялась уже вопросами подготовки специалистов в химических институтах. Институтов-то было уже немало, а вот учебные программы в них Веру совершенно не радовали. Да и как они могли ее порадовать, если на дворе стоял уже тридцать девятый год, а основным учебником по органической химии была монография еще Дмитрия Ивановича Менделеева! То есть в университетах (двух, московском и казанском) имелись и более современные учебники – а вот во всех прочих учебных заведениях с этим было отвратительно. То есть и в столичных университетах с учебниками особого счастья не наблюдалась, но это компенсировалось прекрасным преподавательским составом, а вот на периферии картина выглядела просто печально. И даже в Ленинграде… школа-то там усилиями того же Фаворского сохранилась очень хорошая, но вот выпускаемых в Ленинграде химиков в НТК на работу старались не брать.
Лаврентий Павлович даже по этому поводу чуть не поругался с Верой:
– Вот объясни мне: мы подобрали тебе на завод, как ты и просила, лучших выпускников, на их проверку потратили столько времени и сил – а ты заявляешь, что они тебе, видите ли, не годятся! Что за капризы? В конце концов, ты тут не владычица морская…
– Они не годятся.
– Это я уже слышал. А объяснить, почему не годятся, можешь?
– Могу, но вам мои объяснения не понравятся.
– Ты мне вообще не нравишься… особенно в последнее время, но я терплю. И еще раз потерплю, так что выкладывай свои объяснения. Причем такие, чтобы я проникся твоей правотой.
– Ну, проникайтесь. Они – не годятся.
– Старуха, ты меня сейчас из себя выведешь!
– А я не договорила. Они не годятся потому что они считают себя великими специалистами, причем лучшими специалистами. Просто потому, что они в Ленинграде учиться соизволили, лучшими. Такому на производстве говоришь простым русским языком: так делать нельзя – а они делают. Потому что считают, что тот, кто им это говорит, в химии ничего не понимает. Они понимают – а остальные не понимают, просто потому не понимают, что учились не в Ленинграде. У нас на химзаводах было за последние два года шесть серьезных технологических аварий, и вот все шесть случились потому, что ленинградцы делали то, что делать нельзя, и делали это несмотря на предупреждения о недопустимости таких действий. Я уверена, что не все ленинградские выпускники такие козлы, но мы же не можем заранее знать, козел человек или просто баран? Поэтому я предпочитаю подстраховаться: для меня уж лучше простой завода, чем его взрыв. Или даже не взрыв, но вы статистику смотрели? Сорок два трупа из-за нарушения техпроцессов…
– Так нам что, закрывать химфак ЛГУ и остальные химические институты в Ленинграде?
– Не надо закрывать, для тамошних выпускников и в самом Ленинграде работы хватит. Просто не нужно их из Ленинграда выпускать к нормальным людям.
– Мне кажется, что ты…
– Зараза. И контра, само собой. Но мне нужны работающие заводы, всей стране нужны заводы, которые не взрываются, а продукцию выпускают! А если учесть то, что людей я просила подобрать на заводы, авария на которых все окрестности сделает непригодными для любой формы жизни…
– Это как непригодными?
– В принципе непригодными. Если на заводе в процессе работы циркулирует тонн пятьсот фосгена, то пускать туда людей, которые теоретически, пусть и с небольшой вероятностью, этот фосген могут выпустить наружу… Сразу скажу: в Ленинграде таких заводов нет, так что там эти специалисты максимум, так пару районов отравить смогут.
– То есть я понимаю, ленинградцев тебе больше не предлагать?
– Всё верно. Алексей Евграфович, кстати, о такой особенности местных химиков знает, поэтому у него вообще никаких работ с особо ядовитой химией не ведется. А вот у нас такие работы ведутся постоянно… и, кстати, не только у нас: взять тот же Балейский рудник, так там синильная кислота буквально цистернами используется! А чтобы весь город отравить, ее и ведра хватит…
– Ладно, не кипятись. Я уже проникся и осознал свою неправоту, но и ты могла бы раньше все это сказать, причем спокойно и без ругани. Только уж ты постарайся в дальнейшем мне про подобные вещи все же заранее говорить…
– Обещаю. Да, раз уж разговор про всякую ядреную химию пошел: нужно на Итурупе поставить минимум полк охраны.
– Это зачем? То есть почему именно полк?
– Там водится металл один, рений.
– Высокооктановый…
– Не только, он много где крайне полезен будет. Так вот, там рения можно добывать тонн по двадцать в год, а пока во всем мире его добывают хорошо если сотню килограммов. Цены на рений помните или вам напомнить?
– Мне достаточно, что за килограмм этого рения ты продавила Александре Васильевне орден Трудового знамени сверх ордена Ленина за рениевый катализатор. А рудник когда там строить собираешься?
– Это не ко мне вопрос…
– А к кому?
– К Саше. Там рений выходит из вулкана в виде газа, вроде бы в виде сульфида этого самого рения. И химию процессов по его извлечению из газа лучше Саши никто сейчас придумать не сможет.
– Хочешь ей еще орден Ленина дать?
– Ну так со званием Героя соцтруда его обязательно дают, так что…
– А сама этим заняться?
– Не получится, мне с начала лета только легкий труд показан.
– Это как-то… поздравляю! Ты у нас действительно молодец и пример для подражания. Специальные пожелания относительно подарков будут?
– Вроде нет, я тут по магазинам походила, посмотрела, как народ вещами нужными обеспечен, порадовалась: ведь я тоже народ и могу купить все, что может потребоваться. Вообще всё!
– А «Чайку»…
– А «Чайка» мне, как представителю народа, нафиг не нужна. Честно говоря, мне бы и «Хадсона» старого хватило, но раз стране нужно, то пусть будет «Волга» титановая.
– Скромница ты наша! А кто эти «Волги» пачками скупал?
– Так не себе же!
– Старуха, ты конечно, молодец, но не учитываешь одну очень важную деталь. Да, я знаю, что ты можешь себе это позволить, но все же позволь людей ценными подарками награждать правительству.
– Правительство у нас – это довольно большая группа людей. Я тоже людь и в какой-то мере тоже в этой группе состою, так что тех, кого я считаю нужным наградить, по сути награждает именно правительство. И даже деньги на эти награды я получаю от правительства…
– Ну да, с тобой спорить…
– Вы просто неудачно подставились: нужно было сказать, что людей должно награждать государство. Тогда бы у меня не было бы повода к словам вашим придраться… но только к словам: я ж, как ни крути, государственный деятель…
– Зараза ты! Я к тебе со всей душой пришел, поругаться хотел – а как с тобой после этого ругаться-то? Тьфу!
– Надо было сразу сказать, я бы тогда тоже ругаться начала бы. А теперь-то что уж? Ну ничего, поводов для ругани у нас еще немало будет…
– Спасибо, успокоила.
– А раз уж поругаться не получилось, то расскажите мне вкратце, о чем Молотов с Риббентропом договорился.
– А газетку почитать времени нет?
– Меня секретная часть договора интересует.
– Какая такая секретная часть? – напряженным голосом попытался уточнить Берия.
– Ежу понятно, что просто договариваться о том, что мы будем друг друга всячески любить и уважать, серьезные люди не станут. Наверняка договорились и о том, где мы с Германией друг другу мешать не будем… Мне это нужно, чтобы понять, где новые рудники строить и как: у тех же фиников в земле много чего полезного закопано, а для добычи этого того же электричества немало потребуется. И вопрос у меня заключается в том, строить ли там дешевые гидростанции или быстренько пригнать мобильные, а руду к нам увозить и здесь уже перерабатывать.
– На Вуоксе, если ты об этом, все гидростанции уже перестраиваются…
– Так то на Вуоксе, а можно еще построить тысячу маленьких станций, поближе к рудникам – но они окупаться-то долго будут. А если точно знать, что это уже окончательно наша территория, то в них средства вкладывать смысл уже появляется… да и не только там: в той же Эстонии для нас, химиков, такое поле деятельности!
– Ты что-то подозрительно умная стала в последнее время… я посоветуюсь с Иосифом Виссарионовичем и отвечу тебе… думаю, что даже в первой половине апреля к стройкам, если что, приступать будет еще не поздно. Такой ответ тебя устраивает?
– Сегодня – да, вполне. А вот в марте… времени-то у меня на всякие дела маловато остается.
– Это я уже понял. Но ты меня не дергай по этому поводу, мы без тебя решим, что тебе рассказать… а в Саамской области ГЭС строить уже можно. Шведы признали эту территорию советской.
– Еще бы! Они теперь просто посуху столько могут от нас возить незаметно для всех!
– И что?
– И продавать за границу как свою продукцию. Я тут с Валентином Ильичем поговорила… в общем, надеюсь, скоро шведы сами к нам прибегут с такими предложениями.