И только слегка пьяноватая бабка из пятнадцатой комнаты проявила милосердие.
– Да ты садися, – она пододвинула мне колченогую табуретку, – передохни.
Я мужественно вытерпела запах перегара и повторила прежний вопрос:
– Значит, новые жильцы не въезжали? Никаких женщин по имени Вера?
– И, милая, – всхлипнула бабка, потом она уцепила со стола эмалированную кружку и принялась жадными глотками пить воду, – тут разве всех упомнишь? Один помер, другая мужика убила, третья повесилася… Сама зачем сюда заявилась?
– Комнатку хотела купить, – соврала я, – вторую.
– Ты чего, – выпучила блеклые глаза старуха, – с горы упала? Хуже места, чем наш барак, во всем свете не сыскать, чисто ад на земле, беги отсюдова, пока жива, здеся людя, как мухи, мрут! Бац и нетути…
По щекам бабки потекли мутные слезы. Старуха пошарила на подоконнике, выудила из-за грязно-серой тряпки, заменявшей занавеску, початую бутылку с наклейкой «Водка Комсомольская» и спросила:
– Глотнешь со мной?
Я помотала головой.
– Брезговаешь? – надулась бабка. – Так у меня тут заразы нету.
Не желая обижать приветливую бабуську, искренне предлагавшую «угощение», я поспешила соврать:
– Язва вчера открылась.
– А-а-а, – протянула пьянчужка, – тогда ясно, здоровье беречь надо, ею не купить ни за какие денежки, правильно, девка, молодец.
Сделав прямо из горлышка пару глотков, старуха совсем повеселела.
– Эх, слышь, я все про вторую комнату расскажу!
Уставшая от беготни по городу, я тупо сидела на жесткой табуретке, не особо следя за путаной речью бабки.
– Сначала там Ванька жил, его здеся гнидой прозвали…
Следовало встать, попрощаться и идти назад, к метро, но стоило вспомнить бесконечный путь к автобусной остановке, как вся моя решимость пропадала.
– Машка Кольке башку сковородником проломила, – журчала бабка, не забывая прикладываться к бутылке, – он не помер, идиотом стал, отправили в дурку, а Машке срок дали, и правильно…
Я собрала всю волю в кулак и поднялась.
– Ты куда? – насторожилась бабка.
– Пора мне, уже поздно, пока до дома доеду!
– Я только ищо про трех первых хозяев рассказала, – возмутилась старуха, – ладно, давай о Леньке, о последнем!
Но я решительно шагнула за порог, великолепно понимая, что ничего интересного не услышу.
Быстрым шагом я двинулась через пустырь, обратный путь оказался длинней, к тому же я совершенно не узнавала дорогу. Сначала возникли мусорные баки, потом какие-то покосившиеся халабуды, запертые на висячие замки. Из-за дверей доносилось кудахтанье. Жители бараков, тратившие все заработки на алкоголь, вели натуральное хозяйство, они держали кур и даже пытались вырастить немудреные овощи, я чуть было не наступила на грядку.
Увидав вскопанный квадрат земли, я остановилась.
Нет, определенно шла сюда другой дорогой, никаких сараев и посевов на пути не попадалось. В ту же секунду меня осенило, и я от злости топнула ногой. Ну и дурака сваляла, повернула у дома направо, а нужно было идти налево, и теперь, вместо того чтобы приблизиться к забору с дырой, я удаляюсь от него.
Ругая себя за глупость, я хотела повернуть назад, но тут с неба стеной хлынул ливень, дождя на сегодня не обещали, однако я твердо знаю, что синоптик ошибается всего один раз, но зато каждый день, поэтому всегда имею при себе зонтик. Дрожа под крупными каплями, я шарила в сумочке. Ничего. Очевидно, крохотный, складывающийся четыре раза японский агрегат непостижимым образом потерялся.
Ливень усилился, теперь он хлестал так, словно некто на небесах опрокинул вниз бездонную бочку. Взвизгнув, я кинулась к сараям и принялась трясти дверцы.
Поддалась четвертая, скоба, на которой держался замок, выпала из паза, и я влетела внутрь маленького, темного помещения.
Тут, слава богу, было сухо, а через пару секунд мне стало понятно, что в сарае не темно. Сквозь тусклое окошко с пыльными стеклами проникал робкий свет.
Я вздохнула и огляделась: сесть не на что, никакой мебели в помещении не нашлось, он был забит каким-то хламом: досками, банками, узлами с тряпками, полуразбитыми бутылками, и еще тут отвратительно пахло чем-то приторно-сладким, тошнотворным. Если бы не падавший стеной ливень, я ни секунды бы не задержалась в лачуге.
Внезапно откуда-то снизу донесся мелодичный звук: та-та-та, тра-та-та. Удивленная, я поглядела на пол и возле большой кучи узлов заметила женские часики, похоже, золотые. Согласитесь, странная находка для грязного сарая, набитого дерьмом.
Я подняла безделицу. Циферблат был прикрыт резной крышечкой, на нем, причудливо переплетаясь, чернел вензель «ВИ». Я уставилась на часы – где я видела подобные? Тут крышечка внезапно открылась, и механический голосок пропищал: «ку-ку-ку-ку». От неожиданности я выронила находку. И мигом вспомнила, чью руку украшал сей предмет. В памяти ожила картина: вот я сижу у Веры, и вдруг раздается «та-та-та, тра-та-та».
– Папа подарил, – поясняет женщина, – очень давно, ездил в Швейцарию и привез. Я еще в институте училась, весь курс смотреть бегал, удивлялся, ни у кого таких не было.
Внезапно мне стало страшно, значит. Вера приходила в этот сарай… Зачем? Что привело ее сюда?
Я вновь подняла часы, сунула их в карман, потом принюхалась и с громким визгом вылетела под хлещущий дождь.
Увидев на пороге меня, мокрую до нитки и перепуганную насмерть, Гри мгновенно сказал:
– Немедленно иди в ванную и встань под горячий душ, еще простынешь, тетеха!
Я ощутила прилив благодарности к хозяину и, шмыгнув носом, последовала его совету. Неожиданно мне стало легче, теплые струи смыли усталость, из носа выветрился мерзкий, сладкий аромат.
Когда я вышла на кухню, Гри ткнул пальцем в тарелку с салатом.
– Ешь, тебе нарезал! Без майонеза!
Я хотела разозлиться, но вдруг сказала:
– Спасибо, мне и не хочется жирный соус.
– Кто тебя спрашивать станет, – хмыкнул Гри, – тут я решаю, кому что есть или пить. Теперь живо рассказывай, что приключилось!
Я вытащила из кармана золотые часики и положила перед хозяином. «Та-та-та, та-та-та», – зазвучала нудная мелодия.
– Это что? – изумился Гри.
Я начала рассказ, удивляясь тому, что способна связно излагать мысли.
Где-то около полуночи Гри вошел ко мне в комнату.
– Не спишь?
– Устала очень, – ответила я, откладывая журнал, – вот и нет сна.
– Ну-ну, – хмыкнул Гри, – ты мне про новую квартиру ничего не рассказала.
Я, забыв о стеснении, села и радостно принялась описывать комнаты с кухней.
– Хорошо, что плита электрическая, теперь я газа боюсь! И еще…
– Что? – насторожился Гри.
– Да меня пчела за ухо там укусила, – засмеялась я. – Перед подъездом летала и тяпнула, теперь болит.
– Надо было сразу валокордином помазать, ну-ка, покажи!
Крепкими пальцами Гри ухватил меня за ухо и цокнул языком:
– Ага… Пчела, говоришь? Не похоже. Укус выглядит как вздувшийся прыщик с дырочкой, а у тебя кусочек мочки отхвачен, правда, крохотный.
Я засмеялась.
– Тоже, как и Арсений, намекаешь на бандитскую пулю?!
– Какой Арсений? – сурово сдвинул брови Гри.
Я встала, взяла сигареты, распахнула окно и стала рассказывать про охранника. Честно говоря, думала, что Гри развеселится и начнет хихикать над глупым секьюрити, но хозяин сделался совсем мрачным, он молча выслушал меня и протянул:
– Тебя последнее время просто преследуют неприятности. Сначала натыкаешься на труп Дорофеева, взрывается газ, потом на дороге попадается пчела с зубами.
– За мной еще пьяный на машине гонялся, – хмыкнула я, – я в витрину вскочила, чудом не изрезалась.
– Ты мне ничего об этом не рассказывала, – с угрюмым видом упрекнул Гри.
– Не хотела волновать, – отмахнулась я, – зачем людям из-за ерунды настроение портить.
– Ладно, – протянул Гри, – спи, набирайся сил!
Утром я провалялась до полудня, не услышала звонка будильника, еле-еле продрала глаза, наткнулась взглядом на циферблат и в полном ужасе бросилась на кухню. Гри сидел за столом, около него стояла чашка.
– Прости, – залепетала я, – сама не пойму, отчего в спячку впала.
– Ерунда, – вполне мирно ответил хозяин, – просто ты сильно устала. Знаешь, что лежало в том сарае?
Я закивала.
– Догадываюсь, тело Веры, поэтому там так пахло, я сразу поняла и дико испугалась.
– Точно, – закивал Гри, – обнаружили ее останки под грудой узлов и тряпок. Тот, кто засунул туда труп, хорошо знал, что в этом месте никто рыться не станет, и вообще, Калягину не хватятся!
– Почему? – прошептала я, вновь начиная трястись в ознобе – Квартиру она продала, – пояснил Гри, – нового адреса никому не оставила, да и сообщать его некому было. Близких подруг у нее нет, родственников тоже никаких, а соседям по фигу, уехала и уехала. Теперь о сарае.
За каждой семьей, живущей в бараке, закреплена одна такая дощатая будка. Люди в них всякую хурду-бурду хранят, лопаты, грабли, ненужные вещи. Тот, в котором нашли Веру, записан за второй комнатой, а обитатели барака, хоть и горькие пьяницы, чужую собственность блюдут. Во второй комнате проживал некий Ленька, он допился до смерти, не успели мужика похоронить за госсчет, как появилась его законная жена и объявила себя наследницей. Комнатенку она решила продать, почти два года пыталась, но никто, сама понимаешь, на Тупиковую улицу не рвался, даже копеечная цена не привлекала.
Жители барака в пустую комнату не ходили и в сарай не заглядывали. Чужое, оно и есть чужое, нечего туда шастать. То, что на днях комнату номер два купили, не знал никто. Если бы не ты, тело не нашли бы никогда. Ну, может, лет через десять начали сносить сараи и обнаружили бы косточки. Очень удобное место для того, чтобы схоронить труп, пустынное, никому не интересное. Посторонний человек туда не пойдет, на Тупиковой улице нет ничего, ни магазинов, ни кинотеатров, ни контор, только бараки, а их жители в сарай не полезут. Впрочем, думается мне, найди кто из любопытных мальчишек тело, взрослые бы мигом закопали его в близлежащей канаве. Милицию вызывать там никто не станет, жители бараков предпочитают не связываться с ментами.