— Что нового? — спросила графиня.
— Да что нового! — подхватила Клеопатра Ильинична. — Вот вы опять дурно почивали. Я удивляюсь, как вы совсем не занеможете. Да и поделом вам, право! Берете себе бог знает кого в дом, делаете себе беспокойство. Мне бы не след говорить, да характер у меня такой: видеть не могу хладнокровно…
— Об Настасье Ивановне опять? — спросила, слегка улыбнувшись, графиня.
— Да о ком же еще? Наделает она вам хлопот — помяните мое слово. Да вот все не верите.
— Ну-ну, что ж? Говори!..
— Говори! Что мне говорить! Меня никогда не спрашивают. Я здесь что у вас? Каждая с улицы больше для вас значит.
— Ну, не сердись; ты знаешь, я в завещании тебя не забуду.
— На что оно мне, ваше завещание-то? Не надо. И без него проживу свой век. У меня есть свои родственники, такие же генералы, как вы. Сколько раз хотела вас оставить…
— Что ты, Клеопатра Ильинична?
— Да так, я даром что не в молодых летах, а все-таки девушка. Мне неприлично жить в доме, где происходят такие вещи, что девице и говорить о них стыдно.
— Опять напроказил Андрей? — спросила графиня.
— Напроказит он вам, будете помнить его проказы, ничем не исправите потом — вот оно что. Клеопатра Ильинична из лет выживает, и врет она, и ничего не смыслит она, и дура она, а на поверку дура-то умнее всех ваших умников!
— Да что ж это значит? — с нетерпением сказала графиня. — Говори, что знаешь.
— Ничего не знаю.
— Какая ты, право! Говори, пожалуйста.
— Да что вам говорить! Все толку не будет.
— Да полно же.
— Не скажу ничего.
Как выше замечено, Клеопатра Ильинична пользовалась странным правом прекословить и даже иногда грубить графине, и, по странной снисходительности, графиня, вообще не любившая противоречия, сносила терпеливо капризы своей собеседницы. Впрочем, и то правда, что Клеопатра Ильинична пользовалась своим правом только в тех случаях, когда знала, что перевес решительно на ее стороне.
Обе старухи помолчали несколько времени.
Графиня с беспокойством посматривала на Клеопатру Ильиничну. Клеопатра Ильинична, насупив брови, принялась за шерстяное вязанье.
— Ну, — сказала графиня, — видно, от тебя ничего не дождешься. Позови девушек. Я стану одеваться.
Клеопатра Ильинична бросила поспешно вязанье, вскочила со стула, как черт из табакерки, и побежала к кровати.
— Вот в чем дело. Вот что вы наделали. Честь имею вас поздравить. Князь нашел себе достойную партию, жениться намерен…
Графиня вытаращила глаза.
— На ком, матушка?
— На ком! Известно, на ком! Вы думаете, Настасья ваша Ивановна теряет время? Нет-с! не на такую напали. И беззащитная она, и сирота она, некому за нее заступиться. А князек, сами знаете, горячка. Бац на колени. Женюсь, говорит. Так что ж вы думаете? Она же не хочет!
— Умна, — заметила графиня.
— Поумнее нас с вами проведет. Я давно заметила и замечаю… с первого раза не полюбилась. Говорила я вам тогда, да нет. Что говорю я, что ветер носит — все равно. Заслужила на старости лет, что всякая холопка больше меня значит.
— Да полно, матушка!
— Нет, правда, правда. Что тут и говорить! Я себе на уме, гляжу, что из этого будет. Стала подмечать. Вижу, князек-то наш то и дело при ней в лице меняется, а она-то глазенки таращит. Добро, хороши были бы…
— Нет, хороши, — задумчиво возразила графиня.
— Какое хороши, черные, да и все тут. Вот у меня в молодости так уж точно были хороши. А эти что? Знает она свое дело. Вот, думаю я, даром что графиня меня в грош не ставит…
— Да полно, Клеопатра Ильинична!
— Нет, что правда, то правда. Вот думаю я, даром что графиня меня в грош не ставит я все-таки не дармоедка какая-нибудь, я обязанность свою знаю. Я не какая-нибудь со стороны: буду подмечать за ними, а там и скажу все своей благодетельнице.
— Спасибо, Клеопатра Ильинична.
— Ну, вот, слава богу! наконец и спасибо услышала. А знаете, ли вы, что они уж прежде были знакомы?
— Полно, матушка, тебе это все кажется, Дмитрий Петрович сказал бы мне.
— Дмитрий Петрович старый дурак, ничего не смыслит, его самого, должно быть, обманули. Нет-с, спрашиваю, каково придумано? Там, на квартире, видеться им было неловко, так чего же легче? Отца-болвана с глаз долой, а они и живут теперь вместе. Нет-с, спрашиваю… каково придумано? Да, впрочем, и отец, может быть, с ними заодно.
— Ну-ну… это вряд ли, — бормотала графиня, — впрочем, кто знает? Аи да Андрюша! Каково?.. Это хоть бы и в наше время. Только жениться — жениться… Это уж не по-тогдашнему. Да точно ли ты думаешь, что он жениться хочет? Может быть, сказал только…
— Точно. Вы, графиня, теперешней молодежи не знаете. Откуда взялись чувства, правила, благородство такое! Я, говорит, поставлю тебя выше всех за то, что ты мне вверилась без боязни. Я сам от себя завишу, я через два месяца буду совершеннолетним. У меня нет ни отца, ни матери. Я буду богат, я могу выбирать кого хочу. Бабушка посердится… да пускай она! Она старуха, умрет скоро.
— Ах он мальчишка! — воскликнула графиня, которая боялась даже напоминания о смерти, — вздумал шутить со мной… со мной! — повторила она грозным голосом. — Ну, говори, Клеопатра Ильинична, как ты это узнала?..
— Да уж как бы ни узнала — довольно, что узнала.
— Так скажи же.
— А на что вам? Толку все-таки не будет.
— Ах, какая ты, право!
— Да какая бы ни была. Вам время вставать.
— Клеопатра Ильинична, тебе, кажется, понравился мой клетчатый капот? Я его только раз надевала.
— Так что ж?
— Возьми его себе: он для меня узок.
Клеопатра Ильинична слегка улыбнулась.
— Много милости, — сказала она. — Я это из преданности к вам, а не из чего другого, разумеется, слежу за вашей Настасьей Ивановной. Сами посудите, что мне в ней? В день нашего бала шла я по коридору… Да, впрочем, я вам рассказывала.
— Да, да… Андрюша молод. Молодость должна взять свое. Тут нет ничего дурного. Это лучше, чем другое что.
— Вот не верили вы, что быть беде; а ведь, помяните мое слово: беда будет.
— Неужели в самом деле, вздумает жениться бог знает на ком?
— А разве влюбленный мальчик будет рассуждать, как мы с вами?
— Да когда ж они видятся?
— Во-первых, по утрам, когда вы еще почиваете.
— А потом?
— Мало вам этого, что ли?.. А потом, вы в гостях — они вместе. Вы спать ложитесь — они опять вместе.
— Да где же?
— Да у меня в комнате.
— Как это?
— Да так. Я с ней нарочно поласковее стала, чтоб хуже не вышло, — понимаете…
— Ну…
— Ну… вот вчера я, как будто нечаянно, оставила их вдвоем, а сама притаилась за дверью. Слышу: девочка плачет. «Отец, говорит, скоро приедет, письмо получила. Вот мы-де расстанемся, кончено наше счастье! Разлука вечная будет!» Нечего говорить, мастерица своего дела.
— Ну, а Андрюша что?..
— Ну, а князь-то наш утешает, даже на колени стал, за руки взял. «Настенька! — говорит он. — Вот перед богом, хочешь быть моей женой?» Она как вскрикнет да кинется ему на шею…
— И больше ничего?
— Да чего ж вам больше? Слышу, плачут оба. Вдруг говорит она: «Нет, я бедная девушка, незнатная: меня бабушка ваша не благословит».
— Ну, а Андрюша что?
— А он говорит: «Бабушка давно забыла, должно быть, что такое любовь, где ей помнить! Да в ее время могли ли любить, как теперь? Она, я думаю, и не любила никогда… Да я завишу от себя. Через два месяца я буду совершеннолетним».
Графиня задумалась, должно быть, припоминала что-нибудь или соображала.
— Спасибо, — сказала она наконец медленно, — спасибо. Вели позвать ко мне моего проказника.
— Князя Андрея, что ли?..
— Да, князя Андрея.
Клеопатра Ильинична вышла.
Графиня, кликнув своих горничных, начала продолжительную церемонию одеванья, которая длилась не более, не менее обыкновенного. По старинной привычке, графиня любила долго сидеть перед зеркалом. Услужливые девушки попеременно восхищались свежестью ее лица, подавая ей румяна, и неизменной моложавостью, напяливая на ее седую голову белокурый парик.
Принарядившись как следует, графиня вышла в свой кабинет, уселась за бархатными ширмами на большие кресла и задумчиво начала перебирать в пальцах золотую табакерку. Эта табакерка украшалась портретом какого-то господина в красном мальтийском кафтане[16], с орлиным носом, быстрыми глазами и напудренным тупеем.
Не знаю, прикосновение ли портрета, или какое другое воспоминание занимало графиню, но она как-то туманно поглядывала на стороны, изредка вздыхала и казалась легко взволнованною. Должно быть, в эту минуту сорок или пятьдесят лет скользнули незаметно с ее памяти и ей представилось то вечно живущее мгновенье, когда из-под напудренного тупея сверкнули страстные взоры и она услышала те речи, которых слова забываются, но смысл которых вечно живет и красуется над самыми ветхими развалинами жизни. У каждой женщины, как бы она ни была стара и испорчена светом, есть в памяти такие отрадные минуты, на которые душа ее грустно и благосклонно оглядывается.
В таких размышлениях застал ее Андрей.
Почтительно подошел он к своей бабушке, поцеловал у нее руку и справился о здоровье.
Графиня приветливо ему улыбнулась.
— Садись, любезный мой друг, — сказала она по-французски, — мне надо с тобой поговорить.
Андрей сел. Сердце его билось.
Графиня продолжала:
— Через два месяца ты будешь совершеннолетний, следовательно, власть моя над тобой кончается. Я должна отдать тебе отчет в моих действиях.
— Вы, бабушка?..
— Разумеется. Все твое будущее состояние в моих руках, потому что батюшка твой — царство ему небесное! — промотал собственное имение и, кроме долгов, ничего не оставил. Итак, все, что ты вправе ожидать, заключается в том, что я назначила бедной моей Вареньке, твоей покойной матери, которая при жизни, впрочем, никогда не была выделена. Таким образом, я перед тобой ничем не обязана — понимаешь ли?