Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Сима, готовь места!
В о л о д я. Молодым — самые почетные.
Входят Т а м а р а и Л я с к о в с к и й.
Т а м а р а. Знакомьтесь. Мой муж.
Л я с к о в с к и й. Аркадий Лясковский.
С и м а. По-моему, мы с вами знакомы. Вы — фотокорреспондент. Я запомнила, как вы нас снимали и заставляли естественно улыбаться.
Л я с к о в с к и й. У нас тогда произошло какое-то недоразумение.
С и м а. Этого я уже не помню.
Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Садитесь, товарищи. Что вы вскочили?
С е н я. Не каждый день удается видеть молодых. Присматриваемся.
Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Вы держитесь, а то заклюют. Здесь народ зубастый. Вы, главное, не смущайтесь.
Т а м а р а. Он не смутится. Он только прикидывается таким.
В о л о д я. Здоровье молодых!
Пьют. Тамара и Лясковский целуются.
Т а м а р а! Я еще не успел крикнуть «горько».
Л я с к о в с к и й. Мне послышалось «горько».
В о л о д я. Он не смутится.
С е н я. Тамара! Расскажи нам, как это все получилось.
Т а м а р а. Он приехал к нам в ПВО снимать. Снял. Через день снова приехал. Снимок, оказывается, вышел неудачным. А мне, говорит, очень важен этот сюжет. А потом привез карточку показать. А потом еще что-то придумал. Девушки наши стали подсмеиваться — ему очень важен этот сюжет. А я и не заметила, как это вышло. Он меня снимал много, а я люблю сниматься.
В о л о д я. Знаем.
Т а м а р а. И он узнал. Аркаша, нельзя так много есть.
С е н я. В семье будет полнейшая гармония — процесс еды.
В о л о д я. Ты бы погулял столько по Фонтанке — тоже проголодался бы. (Лясковскому.) Вы не стесняйтесь! Ешьте на здоровье, теперь так трудно с продуктами.
Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Вы не обращайте внимания. Ешьте!
Л я с к о в с к и й. Накушался. Теперь начну обращать внимание.
В о л о д я. Сеня! Поправь галстук.
Л я с к о в с к и й. Смотрю я на вас — ребята вы как будто ничего.
С е н я. Это первое впечатление.
Л я с к о в с к и й. Но какие-то странные.
В о л о д я. Прикидываемся. Сговорились, пока Тамара за вами бегала.
Л я с к о в с к и й. Нет, серьезно, странные. Куда бы я ни пришел, меня прежде всего просят снимать. И так мне опротивело — сказать не могу. Я разговариваю и жду: ты мне туману не напускай, проси снять. А вы не просите.
В о л о д я. Тамара! Твой супруг — отгадчик мыслей. Я как раз хотел попросить снять нас.
Л я с к о в с к и й. Наконец-то!
Т а м а р а. Я тебе говорила — захвати с собой «лейку»!
С е н я. Тамара! Без семейных сцен.
Л я с к о в с к и й. Вас я как раз сниму с удовольствием. Я сбегаю за аппаратом. Я здесь рядышком живу. На улице Рубинштейна. (Убегает.)
В о л о д я. Как ты сказала — немного шалавый? Почему немного?
Т а м а р а. Полегче. Это только я могу говорить.
Пауза.
Т о н я. Мама!
Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Что, Тоня?
Т о н я. Я — дома?
Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Дома.
Т о н я. И все на месте?
С е н я. За исключением законно отсутствующих.
Т о н я. Ребята! Люблю я вас всех.
С е н я. Всех — это меня не устраивает.
Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Эх, ребята, молодые вы еще.
Т о н я. Значит, все еще глупые?
В о л о д я. Молодые — согласен, глупые — возражаю.
Т о н я. А я все-таки глупая. Выпьем за исполнение желаний!
Пауза.
Т а м а р а. Тоня, ты опять задумалась?!
Пауза.
Т о н я. Шура! Я тебя очень люблю! Четыре года назад ты при всех признался мне в любви. И я отвечаю тебе с небольшим запозданием. (Пауза.) Ребята! Что вы приумолкли? Выше бокалы! Я пью за первую любовь!
Ш у р а. И единственную!
Т о н я. Любовь бывает одна. Все остальное — увлечения.
С е н я. Кто это сказал?
Т о н я. Это сказала я.
Грохот.
Что это?
Т а м а р а. Гроза.
Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Вот это действительно гроза!
Т о н я. Побежали на улицу, девочки…
З а н а в е с.
1945
НАСМЕШЛИВОЕ МОЕ СЧАСТЬЕСценическая повесть в письмах в двух частях
Ч е х о в А н т о н П а в л о в и ч.
А л е к с а н д р П а в л о в и ч — его брат.
М а р и я П а в л о в н а — его сестра.
М и з и н о в а Л и д и я С т а х и е в н а (Лика).
П е ш к о в А л е к с е й М а к с и м о в и ч (Максим Горький).
К н и п п е р О л ь г а Л е о н а р д о в н а.
Часть первая — 1884—1898 годы.
Часть вторая — 1898—1904 годы.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
На одной половине сцены М а р и я П а в л о в н а пишет письмо, на другой А л е к с а н д р П а в л о в и ч, он тоже пишет письмо.
А л е к с а н д р П а в л о в и ч. Мадемуазель сестра! Таганрог, казавшийся нам когда-то громадным, оказался микроскопической улиткой. Каждую пятницу приходит пароход, и мы досматриваем багаж пассажиров. Досматриваем ретиво, я удивляюсь, как нас не бьют по мордам. Публике, именуемой родителями, и Антону передай, что я скоро стану папенькой в третий раз. Жду на рождестве и уже приготовил себе веревочку, чтобы повеситься.
М а р и я П а в л о в н а. Мы живем весело. Антон много пишет. Медицина его идет крещендо.
Появляется Ч е х о в, подходит к Марии Павловне и дает ей книгу.
Ч е х о в. Таможенный брат мой! Хоть ты и пьяница, а без тебя скучно. Я собираюсь к тебе, в Таганрог.
А л е к с а н д р П а в л о в и ч. Если тебе дороги твои бока, не советую приезжать сюда. О тебе говорят так: низко и недобросовестно со стороны Антона Павловича черпать материалы для своих карикатур из домов, где его принимали, как родного. Водка здесь — пакость.
М а р и я П а в л о в н а (читает надпись на книге). «Другу и приятелю Марии Павловне Чеховой от собственного ее братца — автора Чехонте».
Ч е х о в. Я выпустил книгу. Советовали мне нарещи ее не псевдонимом «Чехонте», а фамилией. Подумав, я предпочел псевдоним. Фамилию я отдал медицине, с ней я не расстанусь до гробовой доски. С литературой же мне рано или поздно придется расстаться. Мы живем помаленьку. Я безденежен. Читаем, пишем, шляемся по вечерам, пьем слегка водку, слушаем музыку и песнопения. Маша уже возросла и играет роль. Ей целуют руку те, коим молятся в Таганроге. Она на курсах, засела за науку. Переживает борьбу, и какую серьезную. Она ничем не хуже любой тургеневской героини.
Мария Павловна, смутившись, уходит. Чехов продолжает, оглянувшись, как бы желая убедиться, что Мария Павловна его не слышит.
О книге моей говорили газеты и журналы. Самую ядовитую ругань написал Скабичевский. (Берет журнал.) «Книга Чехова, как ни весело ее читать, представляет собой печальное и трагическое зрелище самоубийства молодого таланта, который изводит себя медленной смертью газетного царства. Его ожидает общая участь газетчиков — он обращается в выжатый лимон, ему придется в полном забвении умирать где-нибудь под забором».
Пауза.
А л е к с а н д р П а в л о в и ч. Я считал бы себя счастливейшим в мире, если бы мог работать в газете. Рассказов и всякого хламу литературного у меня столько, что хоть на улицу выбрасывай. Нельзя ли мне приткнуться к «Московскому листку»?
Ч е х о в. Лучше на визит без штанов пойти, чем работать в «Московском листке». Есть на белом свете скверная болезнь — нежелание людей одного лагеря понять друг друга. Подлая болезнь! Пойми — их много, а нас — мало. Наш лагерь слишком немногочислен. Нас мало, и мы должны держаться друг друга.
А л е к с а н д р П а в л о в и ч. Я никуда не хожу, нигде не бываю, потому что незаконно женат. Обалдел и омедведился. Для литературы я погиб. Порядочного не произведу ничего, измельчал.
Ч е х о в. Маленькая польза! Что за безобразие! Сидишь сложа руки и нюнишь. Все твои рассказы, которые ты прислал мне для передачи в «Осколки», сильно пахнут ленью. Не будь этого, из тебя вышел бы художник полезнейший. Из твоего материала можно ковать железные вещи. Каким нужным человеком можешь ты стать! Заключаю сию мораль выдержкой из письма, которое получил от Григоровича. (Читает письмо.) «Нужно уважение к таланту, который дается так редко… Берегите Ваши впечатления для труда, обдуманного, написанного не в один присест». Работай, голубчик! Бди, копти и не траться на суету! Уважай ты себя, Христа ради, не давай воли рукам, когда мозг ленив!
Александр Павлович уходит.
«Нужно уважение к таланту, который дается так редко… Уважающий Вас Григорович». Уважающий вас! «Ваше письмо, мой добрый благовеститель, поразило меня, как молния. Я едва не заплакал. У меня в Москве много знакомых, между ними десятка два пишущих, и нет ни одного, кто видел бы во мне художника. Если им прочесть кусочек из Вашего письма, мне засмеются в лицо. За пять лет моего шатанья по газетам я успел проникнуться этим общим взглядом на свою литературную мелкость. Доселе я относился к своей литературной работе крайне легкомысленно и небрежно. Нежданно-негаданно явилось Ваше письмо, и я почувствовал потребность скорее выбраться оттуда, куда завяз. Как Вы приласкали мою молодость, так пусть успокоит бог Вашу старость».
Появляется А л е к с а н д р П а в л о в и ч.
А л е к с а н д р П а в л о в и ч. Тридцать три моментально! Твое письмо открыло мне дверь в редакцию «Нового времени». Суворин принял меня ласково и зачислил на службу в редакцию. Я устроился у краюхи.
Ч е х о в. Живется скучно, а писать начинаю скверно. Хорошо нашему другу Левитану. Он перевертывает свои картины вверх ногами, чтобы отучить от них свое критическое око. Я не могу работать не от усталости и даже не от бедности. Правда, у меня позеленела шляпа и отвалились подметки. А оттого, что слышишь и читаешь непрерывно ложь, и ложь мелкую. Ложь оскорбляет и доводит до нравственной рвоты от пресыщения пошлостью. В Москве нет ни одного человека, который говорил бы правду. Говорить не с кем, писать некому. Неужто наша молодость пропала ни за грош?! Неужто судьба не станет милосерднее? Если я, подобно другим, не вынесу и пропаду, прошу тебя описать мою особу.