К н и п п е р. Ах, Антон, Антон! Тяжело так жить врозь! Нелепо! Я приеду к тебе на праздники с Машей, дирекция обещала отпустить меня на несколько дней.
Ч е х о в. Кровохарканье было чуть-чуть, но все же надо лежать. Злюсь, так как нельзя работать. Я жду тебя на праздниках. Около меня пусто, обеды жалкие, даже в телефон никто не звонит. Туман, ревет сирена, гудят заблудившиеся пароходы.
К н и п п е р. Дирекция не отпускает — я играю каждый вечер. Театр — не знаю, любить его или проклинать? Я способна все сейчас бросить и лететь к тебе. Мне больно, очень больно, когда я представляю, как ты лежишь там один и тоскуешь. Я так плакала сегодня, Антон. Я на год уйду из театра.
Ч е х о в. Я все мечтаю написать смешную пьесу, где бы черт ходил коромыслом. Не знаю, выйдет ли… Не скучай, работай, будь умницей, не хандри — это к тебе не идет. Когда ты весела, ты молодеешь лет на десять.
К н и п п е р. Здравствуй, мой мифический муж! Вчера ты остался без моего письма — прости! Произошло это от моего беспутного поведения. После премьеры большой компанией поехали в Эрмитаж. Там поужинали, болтали по-домашнему, расходиться не хотелось и решили дождаться газет с рецензиями. Нравится тебе эта беспутная жизнь? Зачем мы врозь? Даю тебе слово, что это последний год так. Воображаю — что думает обо мне твоя мать? И она права, права! Антон, родной, прости меня, легкомысленную дуру, не думай обо мне очень уж скверно. Тебе не стыдно, что у тебя такая жена? Сегодня я перечитывала твои письма. Я твои письма целую, когда получаю. Мне вдруг вспомнились наши майские дни: венчание и пароход, визит к Горькому в Нижнем, Волга, учительницы, Уфа, десять верст в таратайке, чудесный аромат степи.
Ч е х о в. Ты до утра сидела в ресторане? Смотри, здоровье испортить недолго. Глупая ты! Ни разу я не упрекнул тебя за театр, а, напротив, радовался, что ты у дела, что у тебя есть цель жизни. Работай и, главное, не хандри! С каким бы удовольствием проехал бы я с тобой куда-нибудь очень далеко, например на Байкал. Это чудеснейшее озеро, увидишь, всю жизнь будешь помнить! Поедем, собака! Поедем, пока есть деньги, а то, гляди, года через два-три уже нельзя будет разъезжать. Я уже полтора месяца не был на набережной. Завтра нарочно лягу спать в девять часов, чтобы не встречать Новый год.
Книппер уходит.
Любить непременно чистых — это эгоизм: искать в женщине того, чего во мне нет, — это не любовь, а обожание… (Пауза.) Актрисуля, опять я сегодня не получил письма. Ну, делать нечего, посидим и без письма, как курильщики сидят иногда без табаку. Если бы я целый день работал, то был бы доволен и счастлив.
Появляется К н и п п е р.
Когда у вас пойдет «Дядя Ваня» для съезда врачей, напиши, как шла пьеса, как держали себя доктора.
К н и п п е р. Сыграли мы «Дядю Ваню» хорошо, не посрамились. Даже мужчины плакали. Приходила за кулисы депутация, говорили, что земские врачи глухих углов России никогда не забудут этот день. Поднесли театру твой портрет в лаврах. Если бы ты мог быть здесь! В театре все время говорят о тебе, твоей комедии.
Ч е х о в. О пьесе я написал тебе зря — это с пера сорвалось. Она чуть забрезжила в мозгу, как самый ранний рассвет. Я сам еще не понимаю, какая она, что из нее выйдет, и меняется она каждый день. Писатель должен много писать, но не должен спешить. Мать уехала, я остался соло. Живу во всем доме один. И ничего. Я уже не помню — блондинка ты или брюнетка, помню только, что когда-то у меня была жена.
К н и п п е р. Какая я тебе жена, если приходится жить врозь. Я очень легкомысленно поступила по отношению к тебе. Раз я на сцене, я должна остаться одинокой и не мучить никого. Не проклинай меня!
Ч е х о в. Не говори глупостей. Мы с тобой очень порядочные супруги, если не мешаем заниматься друг другу делом. Я уже составил планы, как нам с тобой проводить будущее лето. Хочется в Швейцарию, где я еще ни разу не был, на озеро Комо. Поедем?
К н и п п е р. Как я завидую твоему сдержанному характеру. Ты — человек сильный, а я ничтожный, совершенно слабый. Ты живешь своей особенной жизнью и не придаешь значения явлениям каждодневной жизни.
Ч е х о в. От природы у меня характер резкий, я вспыльчив, но привык сдерживать себя. Скоро приеду! Подыскивай мне портного, очень хорошего, подыскивай легкий мех. У меня отродясь не было сносной, мало-мальски приличной шубы!
К н и п п е р. Наш режиссер Санин женится на Лике, уже принимает поздравления.
Пауза.
Ч е х о в. Лику я знаю давно. Она хорошая девушка, умная и порядочная. Ей с Саниным будет нехорошо, она не любит его. Ну, да все это от судьбы!
Книппер уходит.
Любовь — это остаток чего-то вырождающегося, бывшего когда-то громадным, или часть того, что в будущем разовьется в нечто громадное.
Появляется К н и п п е р.
К н и п п е р. Вчера сыграли пьесу Горького. Театр был полон полиции — и мундирной, и переодетой. На спектаклях у нас происходит черт знает что — зала наэлектризована. На улицах — городовые и жандармы. Побоище было здоровое. Говорят, государь не утвердил Горького академиком.
Книппер уходит. Появляется Г о р ь к и й.
Г о р ь к и й. Горячая была схватка! Я вовеки не забуду этой битвы. Женщин хватали за волосы и хлестали нагайками. Но хотя и рыло в крови, а еще не известно, чья взяла. А студентики милые, славные люди. Бесстрашно идут, дабы победить или погибнуть! Дай вам боже здоровья, охоты работать, счастья, ибо никогда не поздно быть счастливым. Я подал прошение министру внутренних дел — разрешить мне поездку в Ялту.
Ч е х о в. Полагаю, что в России ежегодно, потом ежемесячно, потом еженедельно будут драться на улицах, пока не додерутся. Если бы вас пустили сюда, это было бы прекрасно. В Ялте зимой мало людей, никто не надоедает, не мешает работать. К тому же Лев Николаевич скучает без людей, мы бы навещали его. Сюжетов скопилось тьма-тьмущая. Но чувствую, что теперь надо писать как-то иначе, для кого-то другого, строгого и честного.
Г о р ь к и й. Мне разрешили жить в Крыму… кроме Ялты. Я в Арзамасе, дорогой друг. Жители говорят обо мне: «Не было печали, черти накачали! Пойдут и у нас теперь прокламации с революциями». Под окнами моими гуляет полицейский, внимательно всматривается, как я делаю революцию. Никто ко мне не ходит, опасаясь пятна неблагонадежности, а я этому рад. Живу себе да дрова колю, для гимнастики. Буду много писать. Приезжайте сюда! Возьмем мы с вами лодку, я буду книжки читать, а вы — дожидаться, пока окунь клюнет. И заберите тетю Ольгу с собой, она бы роли свои готовила и здоровье нагуливала. Зажили бы мы расчудесно! А ведь занятно жить на земле, ей-богу! Я ожидаю некоторых неожиданностей; ежели оные произойдут, жена своевременно известит вас об этом.
Горький уходит.
Ч е х о в. Будет время, когда произведения Горького забудут, но сам он едва ли будет забыт даже через тысячу лет. (Пишет письмо.) «Милостивый государь Александр Николаевич! В декабре прошлого года я получил извещение об избрании Алексея Максимовича Пешкова в почетные академики. Пешков тогда находился в Крыму, я первый принес ему известие об избрании и первый поздравил его. Затем в газетах было напечатано, что ввиду привлечения Пешкова к дознанию выборы признаются недействительными… Извещение исходит от Академии наук, а так как я состою почетным академиком, то это извещение исходило и от меня. Я поздравлял сердечно, и я же признал выборы недействительными — такое противоречие не укладывается в моем сознании, примирить с ним свою совесть я не мог. После долгого размышления я пришел к решению, крайне для меня тяжелому и прискорбному, а именно — почтительнейше просить Вас ходатайствовать о сложении с меня звания почетного академика. Антон Чехов».
Появляется А л е к с а н д р П а в л о в и ч.
А л е к с а н д р П а в л о в и ч. Не сердись, брате, что я подолгу тебе не пишу. Происходит это потому, что я вообще много пишу ради manger и boir. Поживаю я тускло. Зарабатываю мало. В «Новом времени» меня не печатают, потому что ненавидят Антона Чехова. Живу я писанием глупого исторического романа в «Полицейских ведомостях». Мечтаю дать всем Сувориным вселенскую смазь. «Новое время» было ямой, стало отхожим местом. Лелею мечту: уйти на солнышко и обсушиться. Хотелось бы купить где-нибудь в глуши десятины полторы у речки з раками, построить из кизяка хатыну и замуроваться. Не знаешь ли ты такого глухого уголка? Можно и под Таганрогом. Все, Антоша, надо понимать! Даже и то, что мухи воздух очищают.
Ч е х о в. Многоуважаемый Артаксеркс Павлович! Тебе уезжать далеко от столицы никак нельзя: до самой своей праведной кончины ты будешь работать в поте лица и зарабатывать кусок хлеба. Я все похварываю, начинаю уже стариться и не вижу многого такого, что, как литератор, должен бы видеть. Вижу только, к счастью, что жизнь и люди становятся все лучше и лучше, умнее и честнее. Пиши письма по возможности почтительные. Первородством не гордись, ибо главное не первородство, а ум.
Александр Павлович уходит. Появляется К н и п п е р.
К н и п п е р. Пришло на твое имя письмо из Парижа, из редакции. Спрашивают твое мнение — в упадке ли Франция? Можешь ответить не более пятидесяти строк.
Ч е х о в. Я чувствую себя полегче и уже не поглядываю сердито на свою рукопись. (Берет рукопись.) «Вся Россия — наш сад… Земля велика и прекрасна, есть на ней много чудесных мест… Я уже предчувствую счастье, я уже вижу его. Вот оно, счастье, вот оно идет, подходит все ближе и ближе, я уже слышу его шаги. И если мы не увидим, не узнаем его, то что за беда? Его увидят другие». Пьеса получается веселая, легкомысленная. Есть места, которые может почеркать цензура, это будет ужасно. Пьесу пришлю на твое имя, а ты уже передашь в театр.
К н и п п е р (с ролью в руках). «О, мое детство, чистота моя! В этой детской я спала, глядела отсюда на сад, счастье просыпалось вместе со мною каждое утро, и тогда он был точно таким, ничто не изменилось. Весь, весь белый! О, сад мой! После темной ненастной осени и холодной зимы опять ты молод, полон счастья, ангелы небесные не покинули тебя… Если бы снять с груди и с плеч моих тяжелый камень, если бы я могла забыть свое прошлое!