О л ь г а С о к р а т о в н а. Я тоже думаю — здесь мне скучать не придется.
М и х а й л о в. И все же вам придется возвращаться в Россию! Это уже серьезно. (Приближается к Ольге Сократовне и говорит тихо.) Мы собираемся бежать. У нас уже все подготовлено.
Ч е р н ы ш е в с к и й. Не слушай его, Оленька, я вовсе не собираюсь бежать.
М и х а й л о в. Николай Гаврилович боится стать нам помехой.
Ч е р н ы ш е в с к и й. Конечно, я погублю все дело. Я не умею ездить верхом, а пешком далеко не убежишь!
М и х а й л о в. Сколько раз в Петербурге мы с Ольгой Сократовной уговаривали вас ходить с нами на уроки верховой езды. Я положу вас поперек седла, как вьюк. Мы убежим!
О л ь г а С о к р а т о в н а. Это очень опасно?
М и х а й л о в. Конечно, рискованно! Но поймите, Ольга Сократовна, больше нет сил жить в неволе. (Читает стихи.)
Только помыслишь о воле порой,
Словно повеет оттуда весной.
Сердце охватит могучая дрожь,
Полною жизнью опять заживешь.
Мир пред тобою широкий открыт,
Солнце надежды над далью горит.
Ждет тебя дело великое вновь,
Счастье, тревога, борьба и любовь…
Снова идешь на родные поля,
Труд и надежды с народом деля…
Он не успел дочитать, в это время врывается в избу конвоир, штабс-капитан Ш м е л е в.
Ш м е л е в (Михайлову). А вам кто разрешил свидание?! Кто позволил отлучаться из тюремного лазарета?
М и х а й л о в. Я ушел ненадолго.
Ш м е л е в (Ольге Сократовне). Вы приехали сюда повидаться с мужем? Или собирать государственных преступников?! (Конвоиру.) Обоих отведи в острог. Михайлова тоже поместить в одиночную камеру.
Ч е р н ы ш е в с к и й. Вы обязаны доставить больного в лазарет.
Ш м е л е в. Больные не убегают! Если убегает, значит, здоровый. В острог!
Конвойный подходит к Чернышевскому и Михайлову и знаком приказывает им идти.
М и х а й л о в (Ольге Сократовне). Жалко, дочитать не дали! Но мы еще увидимся!
Ш м е л е в. Не надейтесь! (Ольге Сократовне.) Вам предписано собираться в обратную дорогу!
1871 год. Почтовая станция в Восточной Сибири.
За столом сидят Ч е р н ы ш е в с к и й и ж а н д а р м. Жандарм пьет водку. Чернышевский — чай. Около них суетится, прислушиваясь к разговору, С т е п а н и д а.
Ж а н д а р м (наливает из штофа). Ты, видать, человек серьезный. Только водку не пьешь. (Чокается.) По последней!
Ч е р н ы ш е в с к и й (наливает из самовара). Я пить буду, покуда самовар не осушу. Даже кости промерзли.
Ж а н д а р м. А ты, верно, русский?
Ч е р н ы ш е в с к и й. Русский.
Ж а н д а р м. Ежели русский — должон водку пить. (Пьет.) Ты, видать, перед государством крепко провинился. Сколько лет отсидел?
Ч е р н ы ш е в с к и й. Семь. Да в Петербурге два.
Ж а н д а р м. Эва срок какой — девять лет! Ты по какой части служил?
Ч е р н ы ш е в с к и й. По писарской.
Ж а н д а р м. За девять лет ты бы как в должности продвинулся! Захотел с царем тягаться! У него войско. А у тебя кто — студенты?!
С т е п а н и д а. Мужиков тоже много к нам гонют.
Ж а н д а р м. Солдаты и мужиков одолеют.
Ч е р н ы ш е в с к и й. Солдаты тоже из мужиков.
Ж а н д а р м. Но-но… Я понимаю, куда ты гнешь. (Степаниде.) Как тебя там?
С т е п а н и д а. Степанида.
Ж а н д а р м. Так вот, Степанида. Я за штофом пойду, а ты готовь закуску.
С т е п а н и д а. Хватит тебе! Ты на службе!
Ж а н д а р м. Куда он денется? Отсюда бежать некуда! В нашей службе каторжной одна радость — бутылка! (Чернышевскому.) А ты ложись спать. Завтра большой перегон. Отдыхай!
Ч е р н ы ш е в с к и й. Благодарю вас.
Жандарм уходит.
С т е п а н и д а. Вы тоже за волю пострадали?
Ч е р н ы ш е в с к и й. За волю. И вы?
С т е п а н и д а (кивает). Вы из каких мест?
Ч е р н ы ш е в с к и й. Из Петербурга. По рождению-то я саратовский.
С т е п а н и д а (радостно). Наш, волжанин! А мы — самарские! У вас Волга, говорят, похуже нашей.
Ч е р н ы ш е в с к и й. Не скажите, у нас есть замечательные места.
С т е п а н и д а. Наши Жигули, говорят, место самое красивое на всю Россию. Но все равно — Волга, она Волга. (Пауза.) Все несчастья от воли пошли. Прочитали нам волю — не понравилось мужичкам, не настоящая. Другую им подавай! Но мы-то люди темные. А вы должны понимать, какая от господ воля? Захотели от каменного попа железной просвиры.
Ч е р н ы ш е в с к и й. Вас за бунт сюда прислали?
С т е п а н и д а. За бунт. Началось в Казанской, и будто Антон Петров дал приказ всей Волге подниматься против господ. Но пока до нас приказ дошел, войско в Казанской всех победило и к нам пришло. И показали нам волю. Только из нашей деревни шесть мужиков да нас, баб, четверо в Сибирь погнали. Захватили мы по горсти нашей самарской земли — я и сейчас за иконой держу — и пошли. (Достает из-за иконы землю в платочке, показывает.) А шли мы сюда, батюшка, полтора года. И дорожка наша слезами полита — потому и трава тут такая серая растет. Говорят, эти места черт три года искал, трое лаптей истаскал, так и не нашел. А мы дошли!
Ч е р н ы ш е в с к и й. Трудно здесь живется?
С т е п а н и д а. Нашему брату мужику где легко? Мы здесь пестрый столб караулим, да серый камень, да темный лес. А еще тоска такая возьмет — ложись да помирай. Здесь все не как в России. И дрова не такие, и печка по-другому сложена, и хлеб не по-нашему пекут. И веники здесь плохие — больше насоришь, чем выметешь.
Ч е р н ы ш е в с к и й. Но люди-то не хуже?
С т е п а н и д а. Люди разные. Я когда дома жила, думала, все честные люди по домам живут, а в тюрьмах только воры и разбойники. А потом насмотрелась и вижу: самых хороших людей в тюрьмах держат. (Пауза.) Я Волгу часто во сне вижу. Будто я молодая и на Волгу с девчатами купаться иду. Босиком по траве, а трава-то мягкая, шелковая! И березки! Идем мы и песни поем. И веники будто вяжем и в Волгу бросаем. И несет их вниз по матушке по Волге.
Ч е р н ы ш е в с к и й. А наши саратовские ребята их ловят…
С т е п а н и д а. Ваши саратовские — народ отчаянный. Вы не поете?
Ч е р н ы ш е в с к и й. Голосом бог обидел.
С т е п а н и д а. Жалко. Спели бы в два голоса. (Пауза.) Скорее бы от этой жизни отмаяться! Нам приказ вышел — поселиться здесь навсегда. А что это за жизнь? Самой мучаться и на вас, страдальцев, смотреть, сколько вас гонют. Слез не хватает оплакивать. Лучше смерть, чем такая жизнь. Не может быть, чтобы на том свете хуже было.
Ч е р н ы ш е в с к и й. Веришь?
С т е п а н и д а. А как же без веры? Неужто человек только на муку рождается. (Пауза.) И жить нам в Сибири и умирать на чужой стороне…
Ч е р н ы ш е в с к и й. И в Сибири можно хорошо жить.
С т е п а н и д а. Можно, батюшка, можно. Вот, говорят, в нашей же Саратовской губернии из одного села все мужики и бабы в Сибирь ушли. Они эту волю прочитали, взбунтовались, а как узнали, что на них войско идет, погрузились на телеги и уехали. И выбрали они большую поляну в тайге, стали избы рубить. И землю стали пахать все вместе, миром, — такая деревня дружная оказалась, ну и в беде-то все друг за друга держатся. И живут, говорят, припеваючи. Никого не знают — ни царя, ни господ. Пашут вместе, хлеб убирают вместе. И всего у них вдосталь — и хлеба и скотины. И ничего им не надо, сами себе одежу и обувку шьют, только с солью маются. За солью в город приезжают, там их наши ямщики видели. Только место свое не показывают, и дорогу к ним ни один ямщик не знает. Наш народ ежели миром возьмется, ему и тайга посторонится. Вот бы в это место царя привезти! И то ему небось про народ только плохое говорят: дескать, работать мужики не любят, бунтовать любят.
Ч е р н ы ш е в с к и й. А сам-то царь хороший человек?
С т е п а н и д а. Говорят, хуже самого лютого помещика. Сказывают, был при нем важный генерал и сенатор Чернышевский. И сказал он однажды царю: «Сколько на нас золота, серебра навешано, а много ли мы работаем? Меньше всех! А которые больше всех работают, те вовсе, почитай, без рубах. И все так идет навыворот. И надо бы нам поменьше маленько богатства, а работы бы прибавить, а прочему народу убавить тягостей». И царь будто осердился — правда-то глаза колет — и за эти слова отправил Чернышевского в каторгу. Вы про это не слышали?
Ч е р н ы ш е в с к и й. Про Чернышевского слышал.
С т е п а н и д а. Ямщики говорили. И будто царь про этого Чернышевского каждое утро спрашивает, нет ли ему какого послабления? На всю жизнь осердился.
Входит ж е н щ и н а, закутанная в платок, и молча кланяется.
Вы в Россию или на восток?
Ж е н щ и н а. На восток.
С т е п а н и д а. Мы на краю света живем, под небо сугорбившись ходим. Про наших баб говорят, они белье полощут — вальки на небо кладут. Куда же еще дальше гонят? Пойти самоварчик подогреть! (Уходит.)
Ж е н щ и н а (всматриваясь). Позвольте, вы же Николай Гаврилович! Вот так встреча!
Ч е р н ы ш е в с к и й. Мы с вами знакомы? Простите — не узнаю.
Ж е н щ и н а. Я — Дашенька! Жена Миши Лисицына. Не узнаете?
Ч е р н ы ш е в с к и й. Попробуй узнай — мы встречаемся раз в десять лет.
Д а ш е н ь к а (снимает платок). Меня сейчас и родная мама не узнала бы.
Ч е р н ы ш е в с к и й (озабоченно). Какими ветрами занесло вас в такую даль? Где Миша? Дарья… простите, не имею чести знать ваше отчество.
Д а ш е н ь к а. Какое там отчество. Для вас я на всю жизнь Дашенька! И от Дашеньки становишься моложе! Еду к Мише!