Т о н я. Я ему так и сказала.
Е л и з а в е т а И в а н о в н а (улыбаясь). Ты у меня умница.
Пауза.
Т о н я. Все-таки очень хочется стать артисткой.
Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Пойдем спать, чиж.
Т о н я. Не хочется. Ты иди, мама. А я посижу — мне хочется побыть одной.
Грохот.
Что это? Стреляют?
Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Бог с тобой, девочка! Это гроза!
Т о н я (подходит к окну). Совершенно ясное небо.
Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Ложись, чиж… Сегодня долго спать грешно — день-то у тебя какой…
З а н а в е с.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Та же комната. Окно забито фанерой. В кресле сидит С и м а — девочка лет тринадцати. Разрыв. Чувствуется, что снаряд упал близко. В комнату врывается Д у с я Р я з а н о в а — девушка в военной форме, с вещевым мешком за плечами.
Д у с я (кричит). Есть кто? Кто дома? (Увидев Симу.) Кто ты? Где Елизавета Ивановна?
С и м а. Почему вы кричите?
Д у с я. Где Елизавета Ивановна?
С и м а. Почему вы кричите?
Д у с я. Я не кричу. Я так разговариваю. Что ты меня успокаиваешь? Где Елизавета Ивановна? Погибла?
С и м а. На огороде. Нет, вы не разговариваете, вы кричите.
Д у с я. Покричишь тут! На улицах такое делается…
С и м а. Но вы же военная…
Д у с я. Какая там военная! Я из Вологды.
С и м а. Из Вологды? Вы не от Тони?
Д у с я. От Антонины Сергеевны. Со специальным заданием.
С и м а. Садитесь, садитесь. Вот Елизавета Ивановна обрадуется! Присаживайтесь, она скоро будет.
Д у с я. Обожди, дай рассупониться.
С и м а. А Тоню не пустили?
Д у с я. То-то и горе — не пустили. Мало того, в медсанбат наладили. Хотя что ты понимаешь…
С и м а. Медсанбат я понимаю. На фронт.
Д у с я. Точно. А меня сюда — за ранеными. И попросила она меня к мамаше зайти.
Голос диктора: «Артиллерийский обстрел района продолжается». Разрыв снаряда.
Сами слышим, что продолжается. Уж очень он спокойно докладывает. Это надо подумать, такое в городе устроили!
С и м а. Это ведь фашисты устроили!
Д у с я. Я могла не ехать. Меня, дуру, раненые подбили. Поезжай — город посмотришь. Посмотришь тут бомбоубежища. Я сегодня уже в трех отсидела. Еще страшнее, чем на улице, — темно, народу нет, сидишь одна как дура. Теперь я до конца войны в Ленинград не приеду.
С и м а. Что же, по-вашему, здесь будут стрелять до конца войны?! Глупо.
Д у с я. Ты уж больно умна для своих-то лет!
С и м а. Меня мама учила глупости не говорить, а оставлять в уме.
Д у с я. Ты у меня поразговаривай!
С и м а. Я не у вас. Вы и с ранеными тоже так разговариваете?
Д у с я. Я их в строгости держу. Не твое дело. Больно бойкая. Иди по своим делам. Ты здесь чужая. Что ты тут делаешь? Иди домой.
С и м а. Нет у меня дома.
Д у с я. Не выдумывай! У каждого есть дом.
С и м а. Погиб мой дом. Двадцать четвертого апреля.
Пауза.
Д у с я. Дела! Значит, здесь с матерью проживаете?
С и м а. И мама моя погибла! Я за хлебом уходила. А она спала после ночной смены.
Д у с я. Отец-то воюет?
С и м а. Помер. Еще до Нового года.
Д у с я. Сирота! (Плачет.) Девонька ты моя…
С и м а. Я с Елизаветой Ивановной живу.
Д у с я. Родственница, значит.
С и м а. Нет. Она из нашей школы. И взяла меня к себе.
Д у с я. Чужая! Вот теперь народ пошел — последним делится.
С и м а. Вовсе я не чужая. Я ее тетей Лизой зову.
Д у с я. Понятно… Вот что, милая, я тебя сейчас салом накормлю…
С и м а. Не хочу я вашего сала…
Д у с я. Не сердись, милая. Мы сейчас вместе поедим. А то я с этими обстрелами умаялась. Мешок-то неподъемный — ползай-ка с ним по подвалам! Подвигайся! (Достает из мешка сало.) У меня отец говорил: ешь, пока не вспотеешь, работай, пока не озябнешь! Ешь! Что глаза-то воротишь?!
С и м а. Не хочу я вашего сала.
Д у с я. Гордости в тебе много. А тебе теперь гордой нельзя быть. Не с мамой живешь! Ешь сало, тебе говорят! Что молчишь?
С и м а. Не хочется мне с вами разговаривать.
Д у с я. Такая мозгля, и уже обижается! Ешь сало — последний раз говорю! Не выводи из терпения! Ешь! Входит Елизавета Ивановна.
Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Почему вы кричите? Что случилось?
С и м а. Она не кричит. Она так разговаривает.
Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Кто вы?
Д у с я. Ну и характер у девочки… Одно счастье, что не ваша она дочь, а то набедовались бы вы с ней под старость. С таких лет и такая… Избаловали ее…
Сима плачет.
Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Почему вы так разговариваете?
Разрыв снаряда.
Д у с я. Что за город?! Стреляют, кричат… Я им посылки волоку на своем горбу, девять штук, а они… (Плачет.)
Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Откуда вы? Из Вологды? (Плачет.)
Д у с я (сквозь слезы). Точно. От Антонины Сергеевны.
Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Три бабы, три плаксы. Ну-ка, девочки, утирайте слезы, а то зайдет кто — просто срам! С обидами мы потом разберемся, а сейчас рассказывайте о Тоне. Как она там? Вы с ней вместе работаете? Как вас по имени-отчеству?
Д у с я. Дуся. Про вашу дочь одно могу сказать: золотой у нее характер. Не то что…
Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Дуся!
Д у с я. Уж если она в госпитале свой характер не испортит, так судите сами. Я вам скажу, Елизавета Ивановна, насмотрелась я на этих раненых за восемь месяцев. Капризный народ. Они, конечно, не виноваты, но все равно надо себя соблюдать. Тем более военные. Я раньше в больнице работала. Больные — тоже не мед. Но они более сознательные. А эти?! С тяжелыми еще ничего. А легкие… они, дьяволы, здоровые, молодые, им бы только зубы почесать, или в город смыться, или вообще что-нибудь созоровать. Беда!
Е л и з а в е т а И в а н о в н а. А Тоня?
Д у с я. Тоня тоже мучается. Но она терпеливее. Я вам так скажу: лечить их не трудно, если, конечно, тебе образование позволяет. А ухаживать за ними… Он, главное, тебя болезнью не донимает — у него организм здоровый. У больного все как полагается, — с ним о температуре поговоришь, о лекарстве. А эти о болезни не говорят. У них свой разговор. Одному на фронте что-нибудь не нравится, сводка его не устраивает, без него, видите ли, не управляются… Другой из дома не такое письмо получил. А тот насчет второго фронта проезжается — что-нибудь Черчилль не так высказался. А главное — непослушные. Нам, говорят, команды и на фронте надоели. Я из-за чего так кричать стала? На работе все время сдерживаешься, нервы-то и сдают.
Е л и з а в е т а И в а н о в н а. А Тоня?
Д у с я. Тоне легче. Она подход к каждому знает. С одним о фронте, с другим — о жене, третьему — книжку почитает. Среднее образование. А мне трудно…
Голос диктора: «Артиллерийский обстрел района прекратился».
(С облегчением.) Прекратился!
Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Я за хлебом схожу. А потом устроим пир на весь мир. Сегодня ведь Тонин день.
Д у с я. Точно. Я потому к первой к вам.
Е л и з а в е т а И в а н о в н а. Спасибо. Как все удачно получилось. Раньше у нас всегда в Тонин день молодежь собиралась. И в прошлом году. А нынче… Ну ничего, будем надеяться, что через год все соберутся вместе. А сегодня нам придется без Тони и без кавалеров. Я пойду, девочки, а вы здесь не ссорьтесь. (Уходит.)
Д у с я. А ты раньше знала Антонину Сергеевну?
С и м а. В школе видела, а знакома не была. Мы к выпускным не подходили. Они такие фасонистые — в модельных туфлях.
Пауза.
Д у с я. Давай-ка и мы делом займемся. Будем картошку жарить. Ты любишь картошку — так, чтобы сырую жарить на сале? С луком?! Ты как любишь: с луком или без лука?
С и м а. Я теперь все люблю.
Д у с я. А раньше, значит, капризная была. Я чувствую — балованная. Ну ладно, не надувай губы-то… Пойдем на кухню, может, там поладим.
Уходят.
Пауза. Стук в дверь. Входит Ш у р а З а й ц е в — он в военной форме, но без петлиц, с небольшим свертком.
Ш у р а (стучит в Тонину дверь). Елизавета Ивановна! (Кричит в коридор.) Елизавета Ивановна!
С и м а (входит). Она ушла за хлебом. Скоро будет.
Ш у р а. Тебя как зовут?
С и м а. Сима.
Ш у р а. А меня — Шура. (Протягивает ей левую руку.) Будем знакомы. Почему я тебя никогда не видел? Ты давно в этой квартире живешь?
С и м а (показывая на Тонину комнату). Я в этой комнате живу. Я здесь недавно.
Пауза.
Ш у р а. Дождь собирается.
С и м а. Это хорошо!
Ш у р а. Я в детстве тоже дождь любил. По лужам босиком бегать — красота!
С и м а. Я солнышко больше люблю. Только я так думаю: нам — дождь и фашистам — дождь. Они сидят под Ленинградом в траншеях, и заливает их наш ленинградский дождь. Наши-то к нему привыкли, а им плохо. (Пауза.) Вас на Ленинградском фронте ранило?
Ш у р а. На Ленинградском.
С и м а. Вы рядовой или начсостав?
Ш у р а. Рядовой. Что ты читаешь?
С и м а. Достоевский. «Униженные и оскорбленные». Вы читали?
Ш у р а. Читал.
Разрыв снаряда.
(Вздрагивает.) Близко положил.
С и м а. И вы не можете привыкнуть?
Ш у р а. К этому нельзя привыкнуть. На фронте еще так-сяк. А в городе уж очень дико.
С и м а. Днем ничего. А ночью я очень боюсь. (Пауза.) А вы, как угадали, сегодня пришли. Вы знаете, что сегодня Тонин день?
Ш у р а. Знаю.
С и м а. Тетя Лиза говорила — ни Тони, ни друзей Тониных. А почему вы меня не спрашиваете, как я сюда попала и где мои родители?