Кроме того, проучившись два года в институте, я узнал, что когда-нибудь деньги исчезнут, а из золота будет построена показательная общественная уборная. Я был настолько поражен этой перспективой, что решил относиться к деньгам со снисходительной иронией. Так я и поступаю отныне — если позволяет состояние моих финансов. Какое-то количество денег все-таки человеку нужно, и если кто-то считает, что не в деньгах счастье, пусть по совету одного умного человека отдаст их своему соседу.
Несколько слов в заключение. Хотя с тех пор утекло много воды, я по-прежнему испытываю к трешке некоторое недоверие. Стоит ей попасть в мои руки, как я стараюсь быстрее от нее избавиться — чувство, хорошо знакомое молочницам, которые стремятся сбыть молоко, пока оно не прокисло.
XVII. МИШКА-ПУШКИНИСТ И ФЕНОМЕН ПАВЛИКА МОРОЗОВА
Вредный у меня язык, еще два раза накаркал! Цепочка связалась такая: а) прочитал, что в тот злосчастный день, когда я нашел трешку, Андрюшка лежал с вывихнутой ступней (остроумная школьная шутка: безобидный бумажный сверток, бац по нему валенком, а в свертке — кирпич); б) видимо, я не слишком аккуратно приложился к одному из двух приятелей у лифта, и к утру мой указательный палец стал похож на банан; в) к восьми утра пошел в магазин за творогом и сметаной, принес Птичке, а она, моя сестричка, не может подняться — поскользнулась в ванне, вывихнула лодыжку и кое-как допрыгала до постели.
В таких случаях я действую быстро. Позвонил Мишке-пушкинисту, чтоб подогнал такси, вынес Птичку и отвез ее в травмопункт, грозно рявкнул на длиннющую очередь, выражавшую возмущение, и втащил Птичку в кабинет главного костоправа. Тот сначала хотел меня выпереть, но, узнав, какую пациентку заполучил, заохал, заахал, открыл дверь и тоже грозно рявкнул на возмущенную очередь, созвал консилиум, сделал рентген: оказалось, не вывих, а трещина; лично и с сознанием величайшей ответственности наложил на Птичкину ножку гипс и тут же, не сходя с места, навязал многоуважаемой Раисе Павловне полдюжины пациентов. Она пообещала их принять, обратила внимание на мой распухший палец, и костоправ, небрежно скользнув взглядом, трахнул по пальцу ребром ладони; взревев от чудовищной боли, я хотел было ответить такой же любезностью, но, во-первых, на моих руках была Птичка, и, во-вторых, я почувствовал неожиданное и приятное облегчение, поэтому сдержал свой порыв, поблагодарил и понес Птичку в машину. Час с небольшим — и полный порядок, замечательная у нас медицина, не пойму, за что ее так ругают.
Ищи хорошее в плохом: наконец-то Птичка на законном основании может отдохнуть, отоспаться и поднять свой культурный уровень. Я поселился у нее, завалил газетами и журналами, готовлю, кормлю, телефон перетащил на кухню, важные звонки записываю в тетрадь, не очень важные саботирую и впускаю в квартиру только Елизавету Львовну с пирожками и витаминным питьем, Наташу Грачеву для приборки и стирки и Мишку, который меня подменяет, когда я ухожу на доставку. Для всех остальных я — цербер, несговорчивый сторожевой пес, злобно рычащий и неподкупный. Эта роль дается мне не без труда, потому что рвутся к Птичке не праздные посетители, а мамы с зареванными детишками; одних после выяснения обстоятельств я впускаю, другим назначаю прийти через неделю, третьих либо выпроваживаю, либо лечу сам. Вот буквально только что выручил одну мамулю, которая на вожжах втащила в прихожую чумазое, растрепанное, визжащее и брыкающее всеми конечностями четырехлетнее существо, кажется, мужского пола; у мамули полусумасшедшие глаза, сил никаких нет, существо ведет себя разнузданно, бьет посуду, царапается и никого не слушается, а утром пропустило через электромясорубку шесть тюбиков с дефицитным кремом. Я на минуту пошел якобы консультироваться с профессором, возвратился и продиктовал рецепт: три раза в день до или после еды пять добротных ударов ремнем по заднице, а если эффект достигается не сразу, то удвоить дозу.
А Птичка вторые сутки спит по десять часов, досыта читает и на час в день получает телефон, чтобы осведомиться насчет находящихся на излечении детишек и дать указания врачам. По вечерам мы собираемся в ее комнате, вчера с Васей, сегодня будем с Мишкой, и не даем ей скучать.
У меня из головы не выходит разговор с Медведевым: почему Алексей Фомич стоял навытяжку перед Лыковым? И еще слова генерала об Андрюшке… Проанализировав ситуацию, мы решили, что лучше всего взяться за дело Птичке, которую Алексей Фомич очень уважает, со мной он был как-то скован. Я позвонил ему, сообщил, что Птичка лежит с гипсом, и генерал обещал нанести визит дружбы. Маловероятно, а вдруг между «навытяжку» и «словами» имеется какая-то связь?
Сегодняшним вечером был Мишкин бенефис — разговорился, да еще как!
Пожалуй, пришло время рассказать вам об одном из самых старых наших друзей.
Если бы я составлял список известных мне и наименее приспособленных к защите своих интересов людей, Мишка непременно бы его возглавил. И не просто бы возглавил, а блистательно, без всякой конкуренции, ибо там, где нужно сражаться за себя, Мишка становится тупым, бестолковым, робким и беспомощным, как слепой щенок. Утверждаю это с тем большим основанием, что сам я из породы дворняг, битых, закалившихся под дождями и снежными бурями, но умеющих в поте лица добыть кость свою. Помните историю с телефоном? Не вмешайся я, Мишка до конца дней своих поминутно снимал бы трубку, со слезами на глазах умоляя повнимательнее набирать номер. А как Мишка женился? Анекдот! Два гoда водил Лизу в кино, покупал ей мороженое, бледнел, краснел и худел, как капитан из песни, стонал у меня на груди, пока я не взбесился, велел им взяться за руки и проревел: «Лиза, этот тип тебя любит и хочет немедленно, сию минуту жениться!»
А между тем Мишка, по авторитетнейшему свидетельству Елизаветы Львовны, был замечательным учителем русской литературы, абсолютно непримиримым и храбрым, как лев, когда приходилось отстаивать свои принципы. О них и пойдет речь. Каково общество, такова школа — в ней отражаются все его недостатки, как в зеркале. Общество бурлит — бурлит и школа, общество заболачивается — болото и в школе, общество возрождается — и вместе с ним школа, провозглашал Мишка на педсоветах. Крамола, но еще полбеды, куда больше неприятностей приносило Мишке его кредо: «Главное — научить детей сомневаться». «В чем сомневаться, товарищ Гурин, в общественном строе? — возмущались оппоненты. — В постановлениях партии и правительства?»
В прошлом у нас сложилось так: если на какую-либо книгу критика дружно набрасывалась, рвя автора на куски, читатели столь же дружно за ней охотились; официальное неодобрение было лучшей рекламой, достаточно вспомнить новомирские публикации шестидесятых годов.
Учитель, которого яростно ругали, приобрел широкую популярность и у учеников, и у родителей, которые всеми правдами и неправдами добивались перевода своих детей в Мишкины классы. Как известно, подобные вещи меньше всего на свете радуют коллег, а директриса тоже преподавала литературу.
— Вы растоптали программу! — гневно обличала она. — Расскажите во всеуслышание, чем вы заняли часы, предназначенные для «Евгения Онегина»!
— Читали и обсуждали «Мой Пушкин» Марины Цветаевой, — признавался Мишка.
— Почему вы это сделали?
— Никто увлекательнее и поэтичнее не доказал, что «Евгений Онегин» гениален, как и его создатель.
— Все слышали? А «Отцы и дети»? Не стесняйтесь, поведайте!
— Страсти, разгоревшиеся вокруг романа, невозможно понять без Писарева, — охотно признавался Мишка. — На уроках мы вели споры вокруг его статей, а роман ученики читали дома.
— Половина ваших учеников не знает наизусть стихотворений великих поэтов!
— Для того чтобы проникнуться красотой поэзии, не обязательно зубрить ее наизусть, лучшее запомнится само собой.
— Вы превратили класс в дискуссионный клуб!
С этим обвинением Мишка соглашался, да, в дискуссионный клуб. Ну и чем плохо, что ученики яростно спорят, не слыша звонка и надолго задерживаясь, если урок по расписанию последний? Да, он за споры, он даже подбрасывает хворосту в костер, обостряя их и под конец оставляя большой знак вопроса: думайте, сомневайтесь, отстаивайте свое, личное! Лишь собственное мнение придает прелесть мысли, как соль придает вкус пище, а какая другая литература в мире дает больше поводов для споров и мучительных раздумий, чем русская XIX века и начала XX? Роль учителя здесь сводится к роли русла горной реки, которое сдерживает и направляет бурный поток, свое мнение учитель высказывает, но никому не навязывает. И не надо навязывать, потому что даже самые великие умы человечества редко соглашались в чем-либо между собой, и требовать, чтобы каждый думал, как ты, не то же ли самое, что требовать, чтобы каждый одевался, ел и пил, как ты? Нас десятилетиями учили верить только в абсолютные истины, давайте же учиться сомневаться! Если все «за» — значит, это не истина, недаром в одном древнем государстве был обычай, по которому закон, принятый единогласно, автоматически считался недействительным. А кто без раздумий принимает чужое мнение, кто не ведает сомнений, тот может быть лишь слепым исполнителем чьей-то воли, далеко не всегда доброй…
Таково было Мишкино кредо; боролся за дело и свои убеждения — орел, лично за себя — мокрая курица: противоречие, которое не так уж часто наблюдается в нашем меркантильном мире. И Мишкина карьера, если таким словом можно назвать тридцать восемь лет учительствования, закончилась закономерным финалом: директриса едва дождалась его юбилея, который пышно отметила, вручила ценный подарок — сборник трудов Академии педагогических наук, и поздравила с выходом на пенсию, о которой Мишка и думать не думал. И вот уже два года он получает свои сто шесть рублей в месяц и по нескольку часов в день консультирует на дому учеников, получая за это по анонимным доносам гигантские деньги.
А начался наш вечер с воспоминаний.
Размышляя о всякой всячине, я как-то вцепился в одну мысль, обкатал ее со всех сторон и пришел к выводу, что решающую роль в судьбе человека, помимо случая, которому я тоже придаю колоссальное значение, имеет по крайней мере один свободный волевой поступок. Это как дорога: пойдешь налево — одна судьба, направо — другая; если обострить: пойдешь налево — опасно, но благородно, направо — безопасно, но бесчестно.