ее ощутим дальнейший упадок нашей страны, нашего коррумпированного правительства и парламента, нашего оболваненного народа. Но никто ничего не предпринимает против упадка страны и государства, что само по себе мучительно для такого человека, как я. Разумеется, люди видят и чувствуют, что правительство и парламент, все государство делаются изо дня в день еще хуже и подлее, однако никак не препятствуют этому. Политики страшнее простых убийц, ибо совершают массовое убийство, губя целую страну и ее государство, сказал Регер, политики веками губят целые страны, но никто не может их остановить. Австрийские же политики, губящие нашу страну и ее государство, хитрее, пронырливее, но и недальновиднее всех политиков на свете. Во главе нашего правительства стоят люди, которые губят страну, и в нашем парламенте сидят политики, которые также губят страну, и это действительно так, сказал Регер. Каждый очередной канцлер и любой из министров — убийцы, которые губят государство и всю страну, сказал Регер; если уходит один политик, то на смену ему приходит другой, уходит один канцлер-преступник, приходит другой, уходит один министр, который губил страну, его тут же сменяет другой. В конечном счете политики всегда губят народ, сказал Регер, однако народ этого не замечает, он чувствует что-то неладное, но не понимает, что именно неладно, вот в чем трагедия. Не успеешь порадоваться уходу одного канцлера, который губил страну, как на его месте уже сидит следующий, сказал Регер, вот в чем ужас. Политики губят государство и страну, сказал Регер, они вершат свое черное дело без зазрения совести, а государственные органы юстиции даже помогают им злоупотреблять властью самым подлым и гнусным образом. Впрочем, каждый народ и каждое общество заслуживают того государства, которое имеют, следовательно, народ заслуживает своих политиков, сказал Регер. Что за подлое и дикое злоупотребление государственной властью, что за подлое и коварное злоупотребление демократией! — воскликнул он. Политики подчинили себе в Австрии все, сказал Регер и, немного помолчав, добавил: губители страны подчинили себе Австрию. Нынешняя политическая обстановка действует на меня самым угнетающим образом, недаром меня мучает бессонница, однако и в иных сферах жизни положение дел кажется не менее гнетущим. Стоит вам, например, столкнуться с правосудием, вы сразу убедитесь в продажности, некомпетентности, скудоумии судей, не говоря уж о том, что за последние годы жутко возросло количество так называемых судебных ошибок; не проходит недели без того, чтобы давно законченное дело не вернулось на пересмотр из-за серьезных нарушений процессуальных норм, в результате чего приговор суда первой инстанции отменяется; большой процент судебных ошибок по политическим мотивам свидетельствует о необъективности австрийской юстиции. Ныне в Австрии разложилась и осатанела не только государственная власть, так же совершенно разложилось и осатанело правосудие, сказал Регер. Австрийская юстиция лишилась доверия уже давно, она утратила независимость и превратилась в бесстыжую служанку политики. Любые разглагольствования о независимости австрийской юстиции — это надругательство над истиной, сказал Регер. Наше правосудие насквозь заполитизировано и полностью зависимо. Оно несет в себе опасность всему нашему обществу, и, поверьте, я знаю, о чем говорю, воскликнул он. Правосудие действует с политиками заодно, сказал Регер, чтобы понять это, достаточно трезвого ума и более или менее пристального взгляда на наше правосудие, проникнутое духом католицизма и национал-социализма. Нынешняя австрийская юстиция занимает лидирующее место в Европе и даже во всем мире по количеству судебных ошибок, это катастрофа. Если вам доведется столкнуться с австрийским правосудием, а я, как вам известно, нередко сталкиваюсь с ним, то вы сами убедитесь, что проникнутая духом католицизма и национал-социализма австрийская юстиция руководствуется отнюдь не правом, а беззаконием, которое порождает всеобщий хаос; в Европе нет более хаотичной, продажной, лживой и опасной для общества юстиции, нежели австрийская, причем решения здесь не столько зависят от чьего-либо глупого произвола, сколько продиктованы корыстным политическим расчетом — вот что характерно для современного австрийского правосудия, проникнутого духом католицизма и национал-социализма, сказал Регер. Если вашим делом занимается австрийский суд, вы оказываетесь во власти хаоса, каковым является австрийская юстиция; проникнутая духом католицизма и национал-социализма, она насилует истину и переворачивает факты с ног на голову. Австрийским правосудием чинится беззаконие, хуже того — калечатся человеческие судьбы, жернова абсурда перемалывают справедливость и право. Что же касается австрийской культуры, сказал Регер, то с нею дело обстоит и вовсе скверно. Так называемая классика настолько заезжена и истощена, что перестала быть интересной, это вы знаете не хуже меня, современное же искусство гроша ломаного не стоит. Современное австрийское искусство — такая дешевка, что его грех даже стыдиться, сказал Регер. Десятилетиями австрийское искусство пополняется лишь жалким кичем, которому место на помойке. Художники рисуют дрянь, композиторы сочиняет дрянь, литераторы пишут дрянь, сказал он. Но самую ужасную дрянь делают австрийские скульпторы. Они делают чудовищную дрянь, за которую получают наивысшие почести, что характерно для нашего безумного времени, сказал Регер. Современные австрийские композиторы — жалкие дилетанты, в концертных залах звучит такая музыка, что хоть уши затыкай. Современным австрийским писателям просто нечего сказать, мало того — они еще и совершенно не умеют писать. Ни один из наших литераторов не умеет писать, поэтому они выдумали для себя какой-то невыносимо пошлый, сентиментально-эпигонский стиль, сказал Регер; где бы они ни проживали, они пишут одинаковую дрянь, штирийскую и зальцбургскую, каринтскую и бургенландскую, нижнеавстрийскую и верхнеавстрийскую, форальбергскую и тирольскую, вся эта дрянь бессовестно втискивается под книжную обложку, после чего автор издает свое детище в надежде на признание и славу, сказал Регер. Сидя в муниципальной венской квартире, на летней каринтской даче или на штирийском захолустном хуторе, австрийские литераторы пишут эпигонскую чушь, бессмысленную и бессодержательную, которая прямо-таки сочится патетической патокой. Второе или даже третье поколение австрийских литераторов продолжает нести несусветную чушь, поскольку они никогда не учились писать и никогда не учились думать. Их эпигонская проза бессодержательна, однако претендует на философичность и почвенничество, сказал Регер. Эти заискивающие перед государством литераторы в сущности не пишут, а списывают, каждая их строка — краденая, каждое слово — ворованное. Их книги пусты, они пишутся исключительно из тщеславия и публикуются исключительно из тщеславия, сказал Регер. Литераторы стучат на своих пишущих машинках, сочиняя глупости и пошлости, за которые их впоследствии награждают всевозможными литературными премиями. По сравнению с современными австрийскими писателями даже Штифтера можно считать великим, сказал Регер. В их потугах на философичность и почвенничество нет ни одной оригинальной мысли, ибо эти люди просто неспособны мыслить самостоятельно. Их книги надо отправлять не в книжный магазин, а сразу на помойку, сказал Регер. Впрочем, на помойку следовало бы отправить вообще все современное австрийское искусство. Ведь то, что дают сегодня в опере, — музыкальный мусор, и то, что играют на концертах, — также музыкальный мусор, а то, что высекают из камня брутальные пролетарии зубила, самонадеянно и самозванно именующие себя скульпторами, — не что иное, как гранитный и мраморный мусор! Это ужасно, однако вот уже полвека у нас торжествует посредственность, воскликнул Регер. Добро бы Австрия была сумасшедшим домом, нет, она — богадельня! Однако старики здесь практически лишены права голоса, а молодежь еще бесправней, такова нынешняя ситуация. Зато так называемым деятелям искусства и культуры живется превосходно. Им назначают особые стипендии, их одаряют наградами, почетными званиями, научными степенями и государственными премиями; сегодня на банкете рядом с деятелем искусства сидит один министр, завтра — другой; сегодня деятелей искусства и культуры принимает федеральный канцлер, завтра - президент; сегодня их приглашают в дом социалистического профсоюза, завтра — в католический дом просвещения, и везде этих деятелей искусства и культуры чествуют и потчуют. Нынешние деятели искусства и культуры лицемерны не только в своем творчестве, но и в самой жизни. Творческое лицемерие чередуется с житейским и наоборот, ложь — все, что они делают, ложь — то, как они живут, сказал Регер. Взять, к примеру, так называемые авторские турне, когда писатель объезжает с выступлениями всю Германию, всю Австрию и всю Швейцарию. Они встречаются с читателями, не пропуская ни одной провинциальной дыры; они читают вслух фрагменты из своих дрянных книжонок и набивают себе карманы марками, шиллингами и франками, сказал Регер. Нет ничего отвратительнее так называемых встреч с читателями, я ненавижу их, писатели же считают вполне приличным читать всюду свою ерунду. Хотя вряд ли кому интересно, что эти бандиты наворовали и списали из чужих книг, тем не менее авторы не стесняются выступать перед публикой, читать отрывки из якобы собственных книг, отвешивать поклоны дебильному мэру или какому-либо болвану из местного муниципалитета, лебезить перед зашедшим на авторский вечер литературным критиком, сказал Регер. Писатели выступают по всем городам и весям, от Фленсбурга до Боцена, они всюду читают вслух свою писанину, получая незаслуженные почести и неприлично высокие гонорары. Нет ничего отвратительней так называемых встреч с читателями, когда автор восседает на сцене, зачитывая собравшимся отрывки из собственных книг, то есть несусветную чушь. Хорошо еще, если выступающий молод но ведь обычно это бывают писатели, которым уже под пятьдесят или даже далеко за пятьдесят, вот что гнусно. Именно писатели старшего поколения особенно охочи до публичных выступлений, сказал Регер — дай им только сцену, с которой можно прочитать свои дрянные вирши или сенильную прозу. У него уж и челюсть вставная, и слова он толком выговорить не может, однако старик лезет на сцену и, лицедействуя, читает свою писанину. Скверный певец невыносим, но куда невыносимей, когда сам автор читает собственную писанину. Писатель, выходящий на публику со своей заискивающей, сервильной белибердой, становится фигляром, где бы это ни происходило, пусть даже во франкфуртской церкви Святого Павла. Впрочем, литература кишмя кишит подобными угодливыми фиглярами, сказал Регер. По его словам, в Германии, Австрии и Швейцарии их полным-полно. Да-да! — воскликнул он, и логическим следствием всего этого должно было бы стать