хотя бы один-единственный близкий человек, нам кажется, что даже в полном одиночестве у нас остается шанс выжить, но это бредни. Без других людей нет этого шанса, сказал Регер; можно призвать на помощь сколько угодно классиков или Старых мастеров, однако они не заменят живого человека; в конце концов так называемые классики или Старые мастера отворачиваются от нас, мы не ощущаем их поддержки, зато чувствуем, что они одурачили нас и посмеялись над нами, более того — мы убеждаемся, что классики и Старые мастера всегда дурачили нас и смеялись над нами. По словам Регера, сначала он, как уже было сказано, ел только хлеб и пил только воду, но на восьмой или девятый день он поел немного мясных консервов, разогрев их себе на кухне, а кроме того, он размочил себе немного чернослива и сварил вермишели, после еды его каждый раз тошнило. Позднее я вызвал свою экономку и послал за едой в ресторан отеля Рояль, который находится по соседству, сказал Регер. Я набросился на принесенную еду, словно голодный пес, сказал он. По его словам, с рестораном отеля Рояль была заключена выгодная сделка: с конца мая ресторан ежедневно поставлял ему обед через экономку, которую все звали Стеллой, хотя ее настоящее имя было Роза; она приносила ему суп и второе в специально купленных судках. Я платил каждый раз за две порции, сказал мне Регер в Амбассадоре, половину одной порции съедал я сам, а полторы порции съедала экономка. Я ел эти обеды, приносимые из Рояля, без особого аппетита, но все же ел, так как мне не оставалось ничего иного; я ел, потому что мне необходимо было есть, хотя мне становилось дурно при одном лишь виде экономки, сидевшей за обедом напротив; я всегда не любил эту женщину, которая служила экономкой еще у моей жены; сам бы я никогда ее не нанял, слишком уж она была глупа и лжива, сказал Регер, — так вот эта женщина всегда сидела за обедом напротив, живо расправляясь с полутора порциями, пока я жевал свою половину. К услугам экономки прибегаешь, чтобы не утонуть в грязи, хотя обычно все экономки бывают ужасно противны, сказал Регер в Амбассадоре. К экономке попадаешь в полную зависимость, вот в чем беда. По словам Регера, экономка всегда приносила из ресторана обед, который был по вкусу ей самой, то есть она выбирала блюда для себя, а не для меня. Например, ей нравится свинина, поэтому она всегда брала свинину, хотя я ее терпеть не могу и предпочитаю телятину, сказал Регер. Я всегда любил телятину, экономки же обычно обожают свинину. После смерти моей жены, сразу же после похорон, экономка заявила, будто жена завещала ей кое-какие вещи; я же доподлинно знал, что жена абсолютно ничего ей не завещала, ибо не думала, что скоро умрет, а потому ни с кем не разговаривала ни о завещании, ни о наследстве, даже со мной, уж тем более — с экономкой. Тем не менее экономка пришла ко мне сразу после похорон и заявила, будто моя жена завещала ей платья, обувь, посуду, несколько отрезов разного материала и так далее. Для экономок нет ничего святого, сказал Регер в Амбассадоре. В своих требованиях они доходят до полного бесстыдства. Экономок принято хвалить, хотя всем прекрасно известно, что нынешние экономки совершенно не заслуживают похвалы, они бессовестны, жадны и ужасно неряшливы, однако люди, которые нанимают экономку, попадают в абсолютную зависимость от нее, а потому делают вид, будто ее есть за что хвалить, сказал Регер в Амбассадоре. У моей жены и в мыслях не было завещать что-либо экономке, даже за двое суток до кончины жена не подозревала, что умрет, поэтому ничего не могла завещать, сказал Регер. Экономка лжет, подумал я, когда она заявила, будто моя жена завещала ей кое-какие вещи; народ еще не разошелся с кладбища, а экономка уже пристала ко мне со своим враньем насчет якобы обещанных ей вещей. Нередко мы защищаем людей, не предполагая или не желая предполагать, на какую подлость они способны, пока мы сами не убедимся в том, во что не хотели верить. Я еще стоял перед открытой могилой, а экономка уже твердила об обещанной сковородке, нет, вы только представьте себе, она твердила о какой-то сковородке в то время, когда я еще стоял у открытой могилы, сказал Регер. Она неделями донимала меня бессовестной ложью о том, будто моя жена завещала ей множество разных вещей. Но я пропускал это, как говорится, мимо ушей. Лишь спустя три месяца после смерти жены я сказал экономке, что она может взять себе платья, которые я первоначально собирался отдать племянницам жены, а также выбрать себе кастрюли. Видели бы вы, как повела себя моя экономка, сказал Регер, она заготовила огромные стокилограммовые мешки, в которые охапками засовывала платья, пока в набитых мешках больше не осталось места. Я наблюдал за этой сценой совершенно обескураженный. Экономка носилась по квартире, хватая все, что можно ухватить. В конце концов она набила доверху пять стокилограммовых мешков и три больших чемодана, куда положила то, что не поместилось в мешки. Затем появилась ее дочь, чтобы отнести мешки и чемоданы вниз, на Зингерштрассе, где у подъезда стоял заказанный грузовик. После того, как обе женщины отнесли вещи в грузовик, экономка составила на пол в кухне дюжину кастрюль, даже не спрашивая можно ли ей забрать все эти кастрюли. Она лишь сказала, что, пожалуй, оставит мне пару кастрюль, потом продела шпагат через ручки кастрюль и, связав их таким образом, отнесла вниз. Совершенно растерянный, я смотрел, как экономка с дочерью, словно обезумев от жадности, выносили из квартиры кастрюли. Моя жена никогда не видела дочь экономки за все те годы, пока экономка работала здесь, а если бы увидела, то пришла бы в ужас, сказал Регер. Сцена с экономкой и ее дочерью лишний раз показала мне, до чего гнусен бывает человек, сказал Регер. Так называемый низший класс может быть не менее подл, мерзок и лжив, чем высший, это действительно так. Одно из глубочайших современных заблуждений состоит в том, что, дескать, только простой труженик добр и хорош, а остальные — плохи, но это отвратительная ложь, сказал Регер. Так называемая прислуга ничуть не лучше так называемого хозяина, скорее наоборот, ибо нынче все вывернулось наизнанку и подлинным хозяином сделалась прислуга. Все стало шиворот-навыворот, поэтому властвуют сегодня те, кого раньше называли власть неимущими сказал Регер в Амбассадоре. Он смотрел на Седобородого старика, я же вспомнил его слова, сказанные им мне в Амбассадоре: нынче все вывернулось наизнанку, все стало шиворот-навыворот. Я еще стоял у открытой могилы, сказал Регер, а экономка пристала ко мне с уверениями, будто моя жена завещала ей зеленую шубу, которую я купил в Бадгаштайне. Дескать, моя жена отказала ей эту дорогую вещь, воскликнул Регер возмущенно. Такие люди абсолютно лишены чувства такта, их ничто не останавливает; при всей своей тупости они в погоне за собственной корыстью способны на всяческие подлости и хитрости. Мы же оказываемся перед ними беззащитными, ибо они сильнее нас своей безмерной подлостью. Заигрывание с так называемым народом — это мерзость, которой особенно отличаются наши политики. Порою мы и сами впадаем в идеализм, но довольно быстро осознаем свои заблуждения, сказал Регер, после чего, подумав, добавил, что одним из таких заблуждений является заигрывание с молодежью; надо уметь стареть, дорогой Атцбахер, сказал он, ведь противно, когда старый человек заигрывает с молодостью, нет ничего отвратительней подобных заигрываний. Современный человек крайне зависим и беззащитен, такой тотальной зависимости и беззащитности прежде и не видывали; даже лет десять тому назад люди еще чувствовали себя в относительной безопасности, сегодня они абсолютно беззащитны, сказал Регер в Амбассадоре. Нам некуда спрятаться, весь ужас в том, что нам негде больше укрыться, все в мире стало насквозь прозрачным, поэтому человек сделался абсолютно беззащитным, сказал Регер; сегодня никуда не сбежишь, всюду полно людей, они везде замотаны, загнаны, они пытаются бежать, но не могут найти приюта, щели, куда можно было бы забиться; человеку остается только умереть, это факт, сказал Регер, мир стал опасен для человека, ибо больше не дает ему пристанища и защиты. С подобной опасностью, хочешь не хочешь, приходится смириться, ведь мы душою и телом находимся во власти этого мира и послушны его произволу, а если вас уверяют будто это не так, то вам лгут, сказал Регер, ложь нам вдалбливают в голову прежде всего политики, профессиональные политические краснобаи. Мир опасен, ибо человек не имеет в нем ни малейшей защиты, сказал Регер тогда в Амбассадоре. Сейчас же, глядя на Седобородого старика, Регер вдруг проговорил: смерть жены принесла мне не только огромное горе, но и освобождение. Да, смерть жены дала мне свободу, и когда я говорю это слово, то имею в виду полную свободу, действительно абсолютную свободу, если вы знаете или хотя бы догадываетесь, что это значит. Я больше не жду смерти, она придет сама собой, я не думаю о ней, мне безразлично, когда она наступит. Со смертью любимого человека происходит одновременное освобождение всего нашего существа, проговорил Регер. Последнее время я живу ощущением полной свободы. Пускай теперь со мною происходит все что угодно, я не хочу и не стану сопротивляться, проговорил Регер. Глядя на Седобородого старика, он сказал: я действительно всегда любил Седобородого старим хотя не люблю Тинторетто; я любил только Седобородого старика. Вот уже больше тридцати лет смотрю я на него и до сих пор не могу насмотреться, вряд ли я смог бы так долго глядеть на любую другую картину. Старые мастера быстро утомляют, особенно когда разглядываешь их с беззастенчивой пристальностью; Старые мастера разочаровывают, если подвергнуть их тщательному и безжалостно-критическому анализу. Настоящего критического анализа не способен выдержать ни один из так называемых Старых мастеров, проговорил Регер. Леонардо, Микеланджело, Тициан — все они при критическом взгляде начинают расплываться перед глазами, их искусство оказывается, в конце концов, тщетной, пусть гениальной попыткой выйти за пределы своего времени, пережить свой век, их искусство — это искусство выживания. Вот Гойя — это уже более серьезный случай, однако и Гойя оказывается бесполезен и ничем помочь не может, проговорил Регер. Ничто в Художественно-историческом музее, где, кстати, даже нет ни одного полотна Гойи, не может нам помочь