Отец говорил громко, тяжело дыша. В последнее время он сильно похудел, кожа на лице стала серовато-тёмной. Всегда раньше аккуратно причёсанные волосы потеряли блеск, и вся голова была в перхоти. Баопу с изумлением смотрел на отца, а тот вздохнул:
— Ты ещё слишком мал, ничего не понимаешь…
После этого разговора Баопу не покидало смутное ощущение, что и он гол как сокол. Иногда он приходил к мельничке на берег реки и наблюдал, как с грохотом вращается огромный старый жёрнов. Следивший за жёрновом старик с деревянным совком в руке, постукивая, загребал фасоль в глазок. Белая пена из-под жернова стекала в два больших деревянных ведра, которые уносили две работницы. Он наблюдал эту сцену ещё с тех пор, когда начал что-то понимать, и сегодня всё было как раньше. После мельнички он заходил и в производственный цех. Там клубился горячий пар, в нос била смесь кислых и сладких запахов. Одежды на всех работавших там мужчинах и женщинах было немного, полуобнажённые тела мокры от крахмала. Работали они в туманной дымке, ритмично покрикивая: «Хай, хай!» Везде по позеленевшим каменным плиткам пола текла вода. Похоже, без воды здесь не обойтись — водой были полны большие чаны, работники то и дело помешивали их, промывали синевато-белую лапшу. Заметив его сквозь дымку, одна работница встревоженно воскликнула: «Смотрите, молодого барчука не забрызгайте…» — и Баопу поспешил уйти. Он знал, что рано или поздно всё это перестанет принадлежать их семье, что ему с рождения суждено жить в крайней нужде.
В свободное время отец приходил на берег реки. Он словно всё с большей нежностью относился к этим приходящим из дальних странствий кораблям. Бывало, брал с собой Баопу и говорил: «Вот отсюда твой дядя Суй Бучжао и ушёл из дома». Баопу знал, что отец тоскует о брате. Однажды они прогуливались по берегу, и отец, смотревший на старую мельничку в лучах заката, вдруг остановился и негромко произнёс: «Время возвращать долги!»
Взгромоздившись на гнедого, который был у него в хозяйстве много лет, отец уехал. Через неделю он вернулся в превосходном настроении, привязал коня, отряхнулся от пыли и собрал всю семью, чтобы объявить: всю неделю отдавал долги, с сегодняшнего дня семье принадлежит только небольшой цех, остальные производства переданы другим! Все были настолько поражены, что не находили слов и, помолчав, стали со смехом мотать головами. Отцу пришлось достать лист бумаги с рядами иероглифов и прямоугольной казённой печатью красного цвета. По всей видимости, это была квитанция! Хуэйцзы вырвала у него эту бумагу, прочитала и грохнулась в обморок. Все переполошились, стали хлопать её по щекам, щипать, звать по имени. Придя в себя, она глянула на отца, как на злейшего врага, и зашлась в рыданиях. Никто не мог ничего разобрать в её стенаниях. Потом она стиснула зубы и принялась колотить по столу, пока не разбила пальцы в кровь. Плакать больше не плакала, а лишь сидела, уставив бледное лицо в стену напротив.
Баопу смертельно напугался. Он так ничего и не понял, но сумел ощутить испытанное отцом облегчение. Это помогло ему, как он считал, понять, до какой степени упряма мачеха. Её упрямство ужасало. Из-за него она и умерла гораздо более трагично, чем отец, но это Баопу понял много лет спустя… В то время его больше всего интересовало, как отец нашёл людей, согласившихся принять фабрику. Он знал, что принадлежащее семье производство и лавки по торговле лапшой разбросаны по нескольким уездам в округе, что они есть и в некоторых крупных городах, но передать их за неделю никак невозможно. К тому же среди тех, кому они были должны, большинство бедняки, кто же тогда мог вместо них принять такую огромную собственность? От раздумий даже голова разболелась, но понимание так и не пришло. Старая мельничка, как и прежде, погромыхивала, и всё оставалось по-старому. Только отец больше туда не ходил, и за лапшой в назначенное время приходили чужие корабли. Уволились многие, кто помогал по хозяйству, и в доме Суй стало безлюдно. Мачехины ладони зажили, лишь один палец остался скрюченным. С тех пор она ни разу не улыбнулась. Сходила как-то к урождённой Ван, просила предсказать судьбу. Вернувшись домой, никому ничего не сказала, принесла лишь пару больших глиняных тигров. С ними потом играли появившиеся на свет Цзяньсу и Ханьчжан.
Вскоре в городке стали проводить одно собрание за другим. Всех крупных землевладельцев и собственников промышленных производств выволакивали на помост. Его насыпали там, где стоял старый храм. Тыча пальцами в тех, кто стоял на помосте, жители Валичжэня сетовали на горькую судьбу, взволнованные возгласы потрясали весь городок. Повсюду шнырял с винтовкой за спиной Чжао Додо — командир отряда самообороны. Однажды он придумал вот что: приладил на ивовый прут только что содранную свиную кожу. Разгуливая по помосту, он с довольным видом ударил этим своим изобретением стоявшего там пожилого толстяка. Тот с воплем повалился, а толпа перед помостом одобрительно заорала. Потом, по примеру Додо, многие рванули на помост и в ход пошли кулаки и ноги. Спустя три дня одного человека забили до смерти. Суй Инчжи простоял в промежутке рядом с помостом несколько дней и в конце концов понял, что ему следует взойти на него. Однако члены рабочей группы по проведению земельной реформы велели ему спуститься, сказав, что, мол, у них указания сверху, его считают просвещённой деревенской интеллигенцией[16].
В день, когда родилась Ханьчжан, в Валичжэнь вернулся Суй Бучжао — рыбный нож за поясом, весь провонявший рыбой. Сильно исхудал, отпустил длинную бороду. Глаза посерели, но взгляд стал острым и светлым. Узнав о переменах в городке за несколько десятков лет и о том, что старший брат отдал производство лапши, он поднял лицо к небу и расхохотался. «Всё хорошо, что хорошо кончается, премного удачи в Поднебесной!» Дело было у старой мельнички, и, с этими словами он справил нужду на глазах Суй Инчжи и Баопу. Суй Инчжи брезгливо нахмурился. В последующие дни Суй Бучжао по-прежнему водил Баопу на берег реки, они вместе купались. Баопу поразили шрамы на теле дядюшки — чёрные, багровые, глубокие и не очень, они сетью опутывали всё тело. Дядюшка рассказал, что трижды был на волосок от гибели, но ему суждено было выжить, вот он и выжил. Он дал племяннику поиграть маленькую подзорную трубу, которую якобы захватил у пирата. Однажды затянул шкиперскую песню, но Баопу сказал, что ему не нравится. «Не нравится? — хмыкнул Суй Бучжао. — Это слова из старинной книги моряков под названием „Канон, путь в морях указующий“. Не знаешь их наизусть — считай пропал! В морях все пользуются этой книгой, вот и у дядюшки Чжэн Хэ она была, потом он передал её мне, поэтому я и живой». Вернувшись тогда в городок, он спрятал её за кирпичами в стене: пожелтевшая бумага в бесчисленных складках, уголки страниц плотно слиплись. Он старательно прочёл вслух несколько страниц, но Баопу ничего не понял, и дядюшка снова спрятал её в металлическую коробочку. Он очень переживал из-за того, что река обмелела, и сказал, что, узнай он об этом на несколько лет раньше, точно забрал бы Баопу с собой в море! Они проводили вместе целые дни, и Баопу даже стал ходить вразвалочку, как дядя. В конце концов, отец рассердился, отлупил его по ладоням палкой из чёрного дерева и запер дома. Одному Суй Бучжао было очень одиноко, и, послонявшись пару дней, он пошёл бродить в другие места.
Однажды зашёл командир ополченцев Чжао Додо. Суй Инчжи отставил свои счёты и радушно предложил ему чаю. Чжао Додо отмахнулся: «Занимайся своим делом!» Посидев как на иголках, Суй Инчжи вернулся к себе в кабинет. Чжао Додо хотелось поговорить с Хуэйцзы. «Куриный жир есть?» — улыбаясь, спросил он. Хуэйцзы принесла немного в чашке, и он, вынув из кобуры на ремне маузер, макнул в жир палец и стал старательно втирать: «Чем больше втираешь, тем больше блестит». Потом встал и собрался уходить, а когда возвращал чашку, попутно накрыл ею высокую грудь женщины… Схватив ножницы, Хуэйцзы повернулась, но Додо уже и след простыл. Чашка со звоном упала на пол. Так, на корточках её и застал вбежавший Суй Инчжи: в одной руке ножницы, а другой она вытирала с груди жирное пятно.
В другой раз Хуэйцзы наткнулась на Додо в огороде, он выскользнул из-под подпорок для коровьего гороха. Она повернулась — и бежать. А Чжао Додо сзади кричит: «Чего бегать-то, рано или поздно всё равно дело этим кончится». Услышав это, Хуэйцзы остановилась и, холодно усмехаясь, стала его поджидать. «Ну, вот и правильно!» — обрадовался Додо, похлопывая себя по ляжкам. Когда он подошёл, Хуэйцзы вдруг нахмурилась и, выставив руки, как кошка, яростно вцепилась ногтями ему в лицо. Боль Додо стерпел, но вытащил пистолет и выстрелил себе под ноги. Только тогда Хуэйцзы убежала.
Шрамы на лице Чжао Додо затянулись лишь через месяц. Потом он собрал на улице Гаодин собрание, чтобы решить, считать Суй Инчжи просвещённой интеллигенцией или нет. Суй Инчжи вызвали на собрание, и после некоторого обсуждения Чжао Додо приставил к его голове указательный палец и произнёс губами: «Ба-бах». Суй Инчжи тут и упал, словно его и впрямь пристрелили, даже дышать перестал. Участники собрания спешно отнесли его домой, послали за старым лекарем Го Юнем, промучились с ним до полуночи, пока он, наконец, не задышал. Выздоравливал Суй Инчжи медленно, не сразу смог выпрямить спину и страшно исхудал. Баопу слышал, как отец без конца кашляет, так, что весь дом гудит. То собрание по критике словно уменьшило его жизнеспособность, казалось, он стал другим человеком. Однажды он, кашляя, сказал Баопу: «Видать, не все долги вернула семья Суй, надо это дело срочно завершать, времени не осталось». В тот день он прокашлял всю ночь, а когда домашние проснулись, в доме его не нашли. Баопу обнаружил на земле кровавые плевки и понял, что отец уехал на гнедом.
Последующие дни тянулись в тягостном ожидании. Еле пережили неделю, в то время как раз вернулся откуда-то издалека Суй Бучжао. Услышав, что старший брат снова отправился верхом в далёкий путь, он не выдержал и рассмеялся. Когда стало темнеть, домашние услышали ржание гнедого и радостно высыпали во двор. Стоя на одном колене у порожка ворот, гнедой бил землю копытом и потряхивал гривой. Смотрел он не на людей, а куда-то вдаль в открытые ворота. Что-то капнуло на руку Баопу — это была тёмная кровь. Тут гнедой задрал голову, испустил долгое ржание, повернулся и