ы в полёте. По какой причине и с какого времени Бо Сы понадобилось так бесконечно долго играть? Никто не знал. Только звуки флейты заставили людей погрузиться в воспоминания о прошлом, вспомнить о горестях и радостях, вспомнить Даху в детстве, когда он голозадым ловил рыбу на оросительном канале там, где в Цинлунхэ впадает маленькая речушка. В зарослях клещевины Даху тоже сделал себе маленькую зелёную флейту и дудел в неё. Однажды он забрался на абрикос, отломил прозрачную смолу и сунул в рот, думая, что это то же, что и засахаренные фрукты урождённой Ван. Пронзительно плачет флейта, под её звуки людям представился Даху, лежащий на желтозёме передовой в разодранной военной форме: бледный лоб, в уголках рта кровь. Печально вздыхая, сидевшие под навесом музыканты стали понемногу подниматься, будто стыдясь, что они хуже, и опускали инструменты. Как и все, они слышали звучащую вдалеке флейту. Через какое-то время флейта вдруг резко умолкла. Все расстроились и стали растерянно оглядываться по сторонам. В прозрачном ночном воздухе низко висели звёзды, всё тяжелее ложилась роса. Забегал Эр Хуай с винтовкой, наступая на сидящих, выставив руки и освобождая проход. Народ понял, в чём дело, почти одновременно выдохнув: «Четвёртый Барин».
По освобождённому проходу неторопливо двигался мужчина лет шестидесяти. Блестящие чёрные глаза под широкими нависшими веками пару раз скользнули по сторонам, а потом обратились под ноги. Голова его была выбрита, а лицо выскоблено — ни волоска. Шея спереди была толстовата, кожа на лице — необычно влажная, с проступающим румянцем. Широкий в поясе живот выпячен вперёд, свободная тёмно-коричневая рубашка перехвачена кожаным ремнём. На лице застыло солидное выражение пожилого человека, длинные брови беспокойно подрагивали. Его добродушная физиономия и плотно сжатые уголки рта внушали спокойствие и уверенность. Рубашка ручной работы с тонкими стёжками сидела как влитая. У такой одежды рукава кроятся отдельно, а потом пришиваются — отсюда впечатление, что плечи и предплечья необычно крупные. Ступал он основательно, неторопливо двигая большими ягодицами, зашёл под навес и остановился. Тут все заметили, что за Четвёртым Барином следуют также староста Луань Чуньцзи и партсекретарь Ли Юймин. Четвёртый Барин негромко кашлянул, чужаки-музыканты разом встали, уже не такие застывшие, как во время исполнения, они спешили кланяться, кивать и старательно улыбаться. Ни слова не говоря, Четвёртый Барин протянул вперёд широкие мясистые ладони и махнул вниз, приглашая музыкантов сесть. Чуть согнувшись, подлил одному из них холодного чаю и проследовал в хижину.
Там все обрывочные звуки стихли. Ведя за руку маленького сына, хозяйка маленькими шажками стремительно вышла навстречу, сдавленно вскрикнула и ударилась в плач. Четвёртый Барин взял её за руку и держал минут пять. Плечи старухи обмякли, втянулись, дрожа, она словно стала меньше и беззвучно всхлипывала вперемежку с причитаниями: «Ах, Четвёртый Барин, и тебя огорчило случившееся с Даху! Несчастная я, несчастная вся семья Суй. Четвёртый Барин, тебя это тронуло…»
Четвёртый Барин отпустил руку, шагнул вперёд, посмотрел на фотографию Даху и взял ароматную свечу. Зажёг её и отвесил глубокий поклон. Из тени вышла урождённая Ван и, опустив руки, встала рядом со старухой. Уголки её губ были сжаты сильнее, чем когда-либо, лицо невероятно подряхлело. Она уставилась на шейные складки Четвёртого Барина. Заметив травинку на одежде, протянула руку и сняла её. В это время вошли Луань Чуньцзи и Ли Юймин. Они стали выражать сочувствие, говоря, что такие, как Даху — честь и слава всего Валичжэня; не надо убиваться, не стоит слишком много внимания уделять суевериям; нынче суеверия вообще ничего не значат, а по отношению к героям вообще лучше всего обходиться без них. При последней фразе урождённая Ван, прищурившись, глянула на них и ощерилась, показав полный рот маленьких чёрных зубов. Они поспешно отвернулись.
Все, кто был в хижине и рядом с ней, долго молчали. Наступил самый важный момент. На улице не было видно, что делает Четвёртый Барин, но все понимали, что он тоже соболезнует. Раньше война[25] была чем-то чужим и далёким, а теперь у неё появилась связь с Валичжэнем. Она стала чем-то осязаемым, будто шла под стенами городка. Артиллерийская канонада сотрясала мрачные крепостные зубцы, стены древнего Лайцзыго, лилась кровь. Валичжэнь не только посылал на неё своих сынов, но и сам… Через какое-то время Четвёртый Барин вышел. Ступал он, как и раньше, — не торопясь, не останавливаясь, прошёл мимо навеса, и направился дальше.
Покачиваясь в ночи, его коренастая фигура постепенно исчезла во мраке.
Снова донеслись звуки флейты. Они словно напомнили пришлым музыкантам об их обязанностях, они перемигнулись и опять заиграли.
Баопу молча сидел в толпе и со спины походил на мрачную каменную глыбу. Хотелось плакать, но он не мог выдавить ни слезинки, его тело похолодело. В конце концов он встал и пошёл прочь. Неподалёку от хижины рядом со стогом сена посверкивали искорки. «Кто там?» — спросил Баопу. Никто не ответил. Наклонив голову и всмотревшись, он увидел дядюшку Суй Бучжао, свернувшегося на сене. Рядом сидели Ли Чжичан, техник Ли из изыскательской партии и ещё один рабочий. Баопу сел рядом. Полулежавший дядюшка то и дело причмокивал: оказалось, у него была бутылка вина, к которой он прикладывался. Разговор вела пара молодых людей, иногда из сена подавали голос и те, кто постарше. Прислушавшись к разговору, Баопу похолодел ещё больше. Разговор вертелся вокруг передовой и Даху. Кроме пронзительных звуков флейты в ушах Баопу зазвучал беспрерывный грохот. Было непонятно, грохочет это старый жёрнов или гремят пушки. В ночном мраке он явственно увидел вдалеке улыбающегося Даху. Под грохот орудий Даху в замаскированной ветками каске махнул ему рукой и куда-то побежал.
Часть, в которой служил Даху, была на передовой уже несколько месяцев. Шло обучение, и солдатам с севера приходилось особенно несладко. Ещё месяц, и могли бросить в бой — все испытывали нетерпение. Чем раньше начнётся, тем раньше кончится. В первый же месяц Даху назначили командиром отделения, все обращались к нему «командир отделения Ху». «Нам бы ещё командира отделения Луна[26], — сказал по этому поводу командир роты Фан Гэ, — и было бы как в поговорке — „живой дракон и живой тигр“[27]». Даху сказал, что одного его хорошего приятеля из родных мест зовут Ли Юйлун — Нефритовый Дракон. Вот его и величают «командиром отделения Лун». Но он не из их роты. Фан Гэ от досады только языком прищёлкнул. Он обнял Даху и прошёл с ним несколько шагов. Ему нравился этот паренёк с берегов Луцинхэ, симпатичный, сметливый и совсем не замкнутый. Такие всегда найдут способ выполнить любую задачу. Пару дней назад Фан Гэ послал его за боеприпасами, так повозки других рот вернулись пустыми, а повозка Даху — доверху гружёной. «Наверняка на складе симпатичная девчонка», — пошутил ротный. Даху лишь улыбнулся. После этого Фан Гэ снова послал Даху за стальными конструкциями для сооружения убежищ. Несколько уже имелось, но их было недостаточно. Очень уж нужны были ротному эти железяки. Даху с радостью взялся выполнить эту задачу. Во время учебной подготовки он познакомился с красоткой по имени Цюцю, которая жила в соседней деревне. Цюцю делала бамбуковые клетки в другой деревне, и он собирался подвезти её. Всё так и вышло, на одной повозке прибыли стальные конструкции и прекрасная Цюцю.
Приближался Первомай, праздник труда. В части намечался торжественный обед, предполагалась и встреча с местными жителями. Часть вскоре должна была уходить, и праздник получался особенный. И вино будет самое лучшее, и песни самые красивые и волнующе. А у Даху ещё намечалось свидание с той красавицей. И когда он пел, пил вино и танцевал, думал об одном. А как увидится с ней, будет думать об этом ещё сильнее. Особая чувственность и врождённые способности выходцев из семьи Суй ярко проявлялись и в нём. Если он чем-то загорался, возбуждение накрывало его волна за волной, да так, что всего трясло. Это лишний раз подтверждало: за что бы ни брались члены семьи Суй, их порыв, по сравнению с другими, получался ярче, к тому же его невозможно было сдержать. На вечеринке с местными он спел оригинальную песню, которую никто не слышал. В Валичжэне её знал и стар, и млад, а принесли песню те, кто несколько поколений назад плавал на кораблях. В этой песне были такие слова: «В небесной глазури над горами Кунь и Юй часто висят облака, под гром барабанов и гонгов идут корабли. Прежде, чем стрелка укажет на Чикань, увидим горы — это Куньлунь. Горы эти высоки, с добрым ветром минуем и их. В бухту Паханг нам не след, идём к горам, что зовутся Чжупань. Вершины сияют, леса бамбука на запад и восток. У острова Лоханьэр мелко, миновали белые рифы прохода Лунъя. Муж ушёл на юг и в западные края, жена с сыном зажгут ароматные свечи; жена с сыном зажгут свечи, склонят головы и помолятся. Добрый ветер доставь в западные моря. Муж ушёл на юг в Паханг продавать панцири для гадания и черепаховые украшения. Хорошие гребни оставит ей, что похуже, продаст. Новее нового добрый корабль, рассекает волны, как дракон; якоря, как драконовы когти, в Макао и Гонконге за него дадут тысячу золотых». Даху пел, широко раскрывая рот, а за спиной у него названивал в такт маленький колокольчик. Песня была очень простая, звучала то громче, то тише, без особой мелодичности и эмоциональности. Но некая странная сила в ней сразу увлекла слушателей. Все слушали как заворожённые. И никак было с этим не совладать.
— Нечистая сила, Даху, — изумился Фан Гэ, — откуда такая славная песня?
На кончике носа Даху повисла капелька пота, и он смущённо произнёс:
— Мы из Валичжэня — городок такой. Там у нас все знают эту песню.
Все стали говорить, что не знают такого городка. И расстроенный Даху замолк. После него выступало ещё немало исполнителей, хор пел «Ключевая вода на границе прозрачна и чиста»